Выступая после обеда перед единомышленниками, он время от времени поглядывал в свои аккуратно перепечатанные записи, лежащие перед ним рядом со стаканом воды. Но в основном оратор говорил от себя, импровизируя.

— Общеизвестен факт, что на Западе — да и практически во всем мире — советское правительство считается способным не допустить государственного переворота. — Губы Рязанова искривились в слабой саркастической улыбке. Ораторским талантом он не обладал, и те из присутствующих, кто хорошо знал его, поняли, что он долго готовился к своей речи. — Даже несмотря на то, что сейчас наблюдается укрепление демократических тенденций. Вот, например, Верховный Совет то и дело налагает вето на изданные Кремлем законы. Я считаю, что мы могли бы извлечь из всего этого выгоду.

Он сделал длинную паузу и обвел глазами сидящих за столом, стремясь обеспечить еще большее внимание к своей речи. Затем он продолжил, постукивая легонько карандашом по листку бумаги. Среди слушателей послышался тихий ропот: оратор распространялся уже слишком долго.

— Каковы конкретно ваши предложения? — перебив докладчика, сквозь зубы спросил Фомин.

— Мои соображения основываются на том, что реальность не всегда соответствует ожиданиям. — Рязанов бросил на него взгляд человека, страдающего от постоянного и мучительного несварения желудка. — Именно это поможет нам. Я думаю, что если я скажу, что больше ждать ни в коем случае нельзя, думаю, со мной согласятся все. Необходимы экстренные меры… Но политическое убийство было бы в данной ситуации нелогичным. Подобный акт вызвал бы ответный удар со стороны правительства. Страна стала бы еще более неуправляемой. Конечно, найдутся люди, которые скажут, что если отрезать голову, то тело погибнет. Но ведь голова это не один Горбачев… Это все поддерживающие его члены Политбюро и руководства. И смерть одного человека не заставит их утихомириться. Боюсь, что совсем наоборот…

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь мягким стуком карандаша докладчика по стопке бумаг. Он явно пытался воздействовать на тех, кого еще не полностью убедил в правоте своих слов. В глубине души он больше всего в данный момент хотел оказаться дома, поужинать вместе с семьей, поиграть с младшим сыном Лешей. Хотя в это время мальчик наверняка уже спит… Он почувствовал, как желудочная кислота подошла к самому горлу, но бодро продолжил: — Наш план очень удачен, хотя осуществить его, конечно, будет нелегко. Политические убийства редко удаются, а в «несчастные случаи» сейчас никто не верит. Но весь мир убежден, и убежден твердо, в том, что терроризм существует везде, даже в Москве.

— А все ли присутствующие здесь уверены, что сведения о нашем плане не попадут в руки КГБ или ГРУ? — спросил один из сидящих за столом, тоже сотрудник ГРУ. Его звали Иван Цирков. Это был невысокий человек с маленькими глазами и высоким голосом. Внешне он немного напоминал Ленина, только без бороды.

Рязанов выпучил глаза от безумного желания ответить на заданный вопрос. Но прежде чем он успел что-либо сказать, начальник 8-го отдела Первого главного управления КГБ Игорь Кравченко прочистил горло и негромко произнес:

— В нашей конспиративной системе произошел сбой.

В мертвой тишине комнаты повисло почти осязаемое чувство ужаса. Рязанов внутренне содрогнулся.

— И виновник всего этого — товарищ Морозов, — кагебист пальцем указал на одного из своих единомышленников, члена ЦК Петра Морозова. — Мои люди узнали, что ваш шофер работал на ЦРУ.

— Что?! — в ужасе вскричал тот. Это был простоватый блондин, выходец из крестьянской семьи, о чем он очень любил напоминать окружающим. — Но вы же сами уверяли нас, что все шоферы прошли доскональную проверку!

— Мы, конечно, сделали все, что необходимо в данной ситуации, — резко ответил Кравченко. — Его убрали. Но мне необходимо знать, не обсуждали ли вы при нем чего-нибудь такого…

— Нет-нет-нет. Конечно же, нет. — Морозов протестующе замахал пухлыми руками, которые никогда не выполняли более тяжелой работы, чем перекладывание бумаг из одного ящика стола в другой. — Когда мы с Ефимом Семеновичем разговаривали в машине, — Ефим Семенович, услышав свое имя, поджал губы, — мы всегда поднимали панель. Мы отлично знаем, что доверять нельзя никому, кроме присутствующих в этой комнате.

Полковник Рязанов почувствовал, что кровь прилила к лицу, но сдержал гнев: он знал, что криком многого не достигнешь. Постукивая карандашом по столу, полковник как можно мягче заметил:

— Да, вы убрали этого человека. Но ведь мертвого нельзя допросить!

— Вы, конечно, правы, это большое безобразие, — спокойно ответил Кравченко. — Я согласен, наши люди явно перестарались. Слишком нетерпеливы. Но я же не мог допустить, чтобы его допрашивали на Лубянке. Я считаю, то, что произошло, лучше того, что могло бы произойти, если бы на Лубянке узнали о нашем существовании. Во всяком случае, я удовлетворен тем, что существование «секретариата» осталось в тайне.

— А американцы?! — почти пропищал Цирков. — Если хоть что-нибудь стало им известно, мы в большой опасности!

— Именно наши американские друзья уведомили нас о том, что этот человек работает на них. Они больше, чем кто-либо, заинтересованы в том, чтобы держать в секрете связь с нами, — многозначительно сказал Кравченко.

— Но как мы можем быть уверены, что наши планы уже не стали кому-нибудь известны? — с дальнего конца стола донесся сердитый голос Морозова.

Кравченко был невозмутим.

— Об этом мы позаботились. Думаю, проблем не будет.

— Что, опять «мокрые дела»? — спросил Цирков.

— Только в случае крайней необходимости. Но все будет сделано так, что комар носа не подточит.

— Тогда давайте перейдем непосредственно к обсуждению нашего плана. Итак, что же произойдет 7 ноября? — начал Михаил Тимофеев, энергичный плотный военный. — Наши силы будут приведены в состояние боевой готовности. Но каков же будет предлог для выступления?

Полковник Рязанов нервно вздохнул. Ему хотелось изложить свой тщательно разработанный план не так скомканно. Он вообще не любил говорить просто и обожал длинные предисловия. Кроме того, ему страшно не понравилось, что его гениальный доклад был прерван такими неприятными новостями. Он медленно и с огромным количеством деталей продолжил свою речь. Слушали его очень внимательно. Когда Рязанов закончил, с дальнего конца стола донесся голос Фомина:

— Этот план просто великолепен. Да, он ужасен, но великолепен.

Все в квартире напоминало Стоуну о жене.

Это была роскошная квартира в старом и дорогом кооперативном доме в районе Центрального парка. Совладельцы дома — три мрачных адвоката, бывший актер, любимец дам, две сестры, жившие там, казалось, с незапамятных времен, — были знамениты тем, что отвергали большинство квартиросъемщиков.

Стоун так никогда и не смог понять, как это им с Шарлоттой удалось понравиться этим людям. Видимо, немалую роль сыграло то, что они выглядели симпатичной и респектабельной парой: он — уважаемый молодой служащий государственного департамента (так было сказано совладельцам дома); она — известный телерепортер. Кроме того, оба они (благодаря «Парнасу», хотя об этом никто не знал) были весьма состоятельными людьми.

Дом был построен в викторианском стиле, но его красота была испорчена чудовищными зеркалами, пестрыми обоями и всякими позолоченными кухонными приспособлениями: у бывшего владельца было очень много денег и очень мало вкуса.

Пока Шарлотта сидела без работы, она абсолютно все переделала. Теперь это была действительно шикарная, очень удобная и несколько необычная квартира. Начиналась она с отделанной панелями прихожей с полом из зеленого итальянского мрамора. Затем шла уютная гостиная, заставленная книжными шкафами и креслами в стиле лорда Мельбурна и Людовика XV. В спальне стоял фламандский шкаф красного дерева и деревянный комод времен королевы Анны, купленный Шарлоттой по случаю на блошином рынке в западном Массачусетсе. Черные ящички на кухне сияли чистотой и напоминали о Шарлотте больше, чем все остальное.