ФИЛУМЕНА. Что это за розы на столе?

ДОМЕНИКО. Розы, как розы!

ФИЛУМЕНА. Красные? Цвет любви...

ДОМЕНИКО (раздраженно). Да, красные, зеленые, лиловые... Ну и что из этого? Разве я здесь не хозяин и не могу приносить домой розы? Думаешь, если ты умирала, я перестал быть хозяином в этом доме?

ФИЛУМЕНА. А я вот не умерла. (Со злостью.) И еще долго проживу, Думми.

ДОМЕНИКО. Для меня это небольшая помеха. (Пауза.) Одного только не могу понять. Ты сама говорила: «Для меня все мужчины одинаковы». Зачем же ты хотела выйти только за меня? Я люблю другую женщину и хочу жениться на ней... И я женюсь, слышишь! Диана станет моей женой, и тебя не касается, сколько ей лет: двадцать два, меньше или больше...

ФИЛУМЕНА (с иронией). Смешно! Я так переживаю! Да какое мне дело до девчонки, из-за которой ты потерял голову, и до всего остального? Ты в самом деле думаешь, что я это сделала из-за тебя? Нет, я не об этом забочусь: это меня никогда не тревожило. Все двадцать пять лет ты спрашивал меня: «О чем ты все думаешь?» (Пауза.) Мне нужен... ты мне нужен! Ты надеялся, что эта баба, прожив с тобой, как раба, двадцать пять лет, вот так и уберется, словно нищая. (Протягивая правую руку вперед, левую держит сзади, зажав в кулак.)

ДОМЕНИКО (с торжествующим видом, думая, что понял скрытый смысл насмешки Филумены). А-а, деньги! Разве я не давал тебе денег? По-твоему, Доменико Сориано, сын Раймонда Сориано... (Гордо.) одного из самых крупных и уважаемых кондитеров Неаполя, не хочет обеспечить тебя, дать тебе возможность жить ни в чем не нуждаясь?

ФИЛУМЕНА (обессилев от его тупости, с отвращением). Да замолчи ты! Почему мужчины никогда не хотят ничего понять? О каких деньгах ты говоришь, Думми? Успокойся и оставь себе на здоровье эти деньги. Мне надо от тебя другое... и ты сделаешь это! У меня трое детей, Думми!

Доменико и Альфредо ошеломлены. Розалия, наоборот, невозмутима.

ДОМЕНИКО. Трое детей? Что ты говоришь, Филуме?

ФИЛУМЕНА (повторяет машинально). У меня трое детей, Думми!

ДОМЕНИКО (растерянно). А… чьи они, эти дети?

ФИЛУМЕНА (заметив страх Доменико, холодно). От таких же, как и ты.

ДОМЕНИКО. Филуме... Филуме... Ты играешь с огнем! Что значит: «От таких же, как и ты»?

ФИЛУМЕНА. Это значит, что все вы одинаковы.

ДОМЕНИКО (Розалии). Вы знали это?

РОЗАЛИЯ. Да, синьор, знала.

ДОМЕНИКО (к Альфредо). А ты?

АЛЬФРЕДО (готовый оправдаться). Нет. Донна Филумена ненавидит меня, я же говорил вам.

ДОМЕНИКО (еще не окончательно поверив, как бы разговаривая с самим собой). Трое детей?.. (Филумене.) Сколько же им лет?

ФИЛУМЕНА. Старшему двадцать пять.

ДОМЕНИКО. Двадцать пять?

ФИЛУМЕНА. Не делай такого лица! Не пугайся: дети не твои.

ДОМЕНИКО (несколько ободрившись). А они-то знают тебя? Им известно, что ты их мать?

ФИЛУМЕНА. Нет. Но я их часто вижу и говорю с ними.

ДОМЕНИКО. Где они живут? Что делают? На какие средства существуют?

ФИЛУМЕНА. На твои деньги!

ДОМЕНИКО. На мои деньги? Какие?

ФИЛУМЕНА. Они живут на твои деньги. Я крала их у тебя! Я таскала их из твоего бумажника! Я воровала у тебя на глазах!

ДОМЕНИКО (с отвращением). Воровка!

ФИЛУМЕНА (без малейшего страха). Да, я обкрадывала тебя! Продавала твои костюмы и обувь! И ты никогда этого не замечал! Помнишь кольцо с бриллиантом? Я сказала, что потеряла его на самом деле оно продано. Я вырастила моих сыновей на твои деньги.

ДОМЕНИКО (с отвращением). Я держал воровку в своем доме! Чудовище!

ФИЛУМЕНА (словно не слыша, продолжает). Один — жестянщик, у него мастерская рядом, в переулке.

РОЗАЛИЯ (которой кажется, что хозяйка выразилась не точно, поправляет). Водопроводчик...

ДОМЕНИКО (не поняв). Как?

РОЗАЛИЯ (стараясь отчетливее произнести слово). Водопроводчик. Налаживает краны да колонки устанавливает. Второй... как его зовут? (Мгновенно вспоминает.) Риккардо. Какой красавец! Ну и парень! Его магазин на Кьяйя, во дворе дома номер семьдесят четыре. Торгует бельем. И покупатели у него хорошие. Потом Умберто...

ФИЛУМЕНА. Этот захотел учиться. Стал бухгалтером... Даже в газету пишет.

ДОМЕНИКО (С иронией). Скажите-ка, в нашей семье есть даже писатель.

РОЗАЛИЯ (с восхищением). Ах, какая она мать! Дети никогда, ни в чем не испытывали недостатка. Я уже старуха и скоро предстану перед судом всевышнего. Я скажу правду: бога болтовней не проведешь, он все видит, все взвешивает и прощает... Когда они были совсем малышами, в пеленках, у них не хватало разве только птичьего молока...

ДОМЕНИКО. И все на деньги дона Доменико.

РОЗАЛИЯ (неожиданно, повинуясь чувству справедливости). Ну и что же! Вы же все равно бросали на ветер свои деньги!

ДОМЕНИКО. А разве я должен был перед кем-нибудь отчитываться?

РОЗАЛИЯ. Нет, синьор, деньги ваши, что хотите, то и делайте. Но вы ведь даже никогда не замечали пропажи.

ФИЛУМЕНА (презрительно). Не обращайте внимания! Не отвечайте ему!

ДОМЕНИКО (овладев собой). Филуме, тебе обязательно хочется разозлить меня? Мы дойдем до того, что уже не сможем разговаривать друг с другом. Понимаешь, что ты натворила? Ты сделала из меня огородное пугало! Эти три синьора, которых я никогда не видел даже издали и не знаю, откуда они появились, когда-нибудь рассмеются мне в лицо, потому что они подумают: «Не жизнь, а красота! У дона Доменико на наш век деньжонок хватит!»

РОЗАЛИЯ (отвергая это предположение). Нет, синьор, только не это! Они ведь ничего не знают. Донна Филумена поступала всегда так, как нужно: и разумно, и осторожно. Нотариус вручил деньги водопроводчику, когда тот открыл мастерскую в переулке, сказав, что они от одной синьоры, которая пожелала остаться неизвестной... То же произошло и с торговцем бельем. Этому же нотариусу было поручено ежемесячно высылать Умберто на учение. Нет-нет, вы здесь совсем ни при чем.

ДОМЕНИКО (с горечью). А я только платил!

ФИЛУМЕНА (с неожиданной резкостью). А что я должна была делать? Убить их? Это нетрудно сделать, а, Думми? Уничтожить их — многие женщины так поступают! Вот тогда бы Филумена действительно стала хорошей? (Скороговоркой.) Отвечай! Все мои подруги там... (намекает на дом терпимости) советовали это сделать. «Что ты медлишь? Чего ты боишься?» (Убежденно.) Поступи я так, никогда бы себе этого не простила. Как бы я стала жить дальше? Совесть бы замучила. И вот я поговорила с Мадонной. (Розалии.) Помнишь маленькую Мадонну, покровительницу роз?

РОЗАЛИЯ. Она очень добра, Мадонна, покровительница роз! Каждый день она совершает какое-нибудь чудо!

ФИЛУМЕНА (предаваясь воспоминаниям). Было три часа ночи. Я шла одна по улице. Прошло шесть месяцев, как я ушла из родительского дома. (Намекает на то, что именно тогда она впервые почувствовала себя матерью.) Это был мой первый! Что делать? С кем посоветоваться? В ушах у меня еще раздавался голос подруги: «Зачем он тебе? И не думай! Я знаю одного опытного доктора...» А я все шла и шла, неизвестно куда. Потом я увидела, что стою в моем переулке у алтаря Мадонны. Встала я перед ней. (Уперев руки в бока и, словно желая говорить с Мадонной, как женщина с женщиной, поднимает глаза к ее изображению.) «Что мне делать? Ты все знаешь... Тебе известно даже, почему я согрешила. Ну как мне быть?» Она молчит, не отвечает. (Возбужденно.) «Ты так со всеми себя ведешь? Чем меньше слов от тебя слышат люди, тем больше они верят тебе! Но я должна говорить с тобой! (Дерзко и взволнованно.) Отвечай!» (Повторяет машинально чей-то незнакомый ей голос, который она тогда услышала.) «Дети есть дети!» Я похолодела. Как была, так и застыла. (В оцепенении устремив глаза на воображаемую Мадонну.) Может быть, если б я повернулась, то поняла, откуда исходил этот голос: из дома, с открытого балкона из соседнего переулка или из какого-нибудь окна... Но я подумала: «А почему голос прозвучал именно сейчас? Разве люди знают, что со мной случилось? Нет, это была она... Это была Мадонна!» Она увидела меня перед собой и захотела ответить мне... Каждый раз, когда ей надо поговорить с людьми, она обращается к одному из нас. Когда мне все говорили: «И не думай об этом!» — Мадонна испытала меня. Откажусь ли от своего решения или нет? Не знаю, может, мне показалось, но Мадонна кивнула головой, вот так. (Кивает головой, словно говорят «Да, ты поняла».) Дети есть дети. И я поклялась. Вот почему я и была все эти годы с тобой... Ради них я терпела все! Помнишь того юношу, что влюбился в меня и хотел жениться? А ты уже пять лет ходил ко мне, хотя и жил с женой в своем доме, а я на Сан-Путито в трех комнатах с кухней. О, эти комнаты! Наконец-то я получила возможность уйти от туда. (Намекает на дом терпимости.) После стольких лет знакомства ты снял наконец для меня эти комнатушки! Я хотела обвенчаться с тем бедным юношей... Но ты устроил сцену ревности. Я и сейчас слышу: «У меня есть жена, я не могу на тебе жениться. Если ты выйдешь за него...» Потом ты заплакал. О, ты умеешь плакать, ты... это не я — ты можешь лить слезы! Тогда я ответила: «Ну ладно, такая уж моя судьба! Доменико любит меня всей душой, а жениться не может — женат... Будем и дальше жить в комнатах на Сан-Путито!» Два года спустя твоя жена умерла. Шли годы… а я по-прежнему жила на Сан-Путито. И думала: «Он молод и не хочет еще раз связывать себя на всю жизнь с другой женщиной. Придет время, он успокоится и оценит все, чем я пожертвовала!» И я ждала. А когда я время от времени говорила тебе: «Думми, знаешь, у кого еще свадьба? Помнишь девушку, что жила напротив моих окон», ты смеялся. Ты хохотал так же, как в те времена, когда поднимался по лестнице со своими друзьями ко мне не на Сан-Путито, а туда, где я была до Сан-Путито. Не настоящий был этот смех. Ты настраивал себя на веселый лад. Всегда одинаков этот смех, кто бы ни смеялся! Иногда мне хотелось убить тебя за него! (Терпеливо.) Но я ждала. Я прождала двадцать пять лет! Я ждала чуда, дон Доменико! Сейчас тебе пятьдесят два года: старик! Слышишь?... Но и теперь он не помышляет о браке. Ему кажется, что и теперь рано жениться. Несчастный! Таскается за молоденькими девчонками, становится настоящим кретином, носит платки, испачканные губной помадой, и разбрасывает их в доме! (Угрожающе.) Осталось только привести эту девку в дом, где живет твоя жена. Я выгоню и тебя и ее. Мы поженились. Нас обвенчала церковь. Это мой дом!