Гришкины кулаки сжались, ногти до боли впились в ладони…

Желтая стена пламени грозит обрушиться. Ветер гонит по степи, высоко подбрасывая в небо огненные шары перекати-поля. Словно с другой планеты прилетели эти проклятые шары…

Только бы успеть…

За трактором бежит борозда. Рассыпаются комья серой земли.

Нику цепко держит штурвал. Только бы успеть. Дотянуть. Добраться до пахоты!

Лицо обжигает сухой жар. Ветер плавит ресницы. Успеть…

Между двумя полосами развороченной земли пламя должно захлебнуться…

Гришка стиснул зубы. Должно!

Лицо его покраснело, а глаза заслезились, словно и вправду пламя жгло щеки и дым ел глаза. Он потер их кулаком и ясно увидел, как огонь захлестнул трактор…

Котешков срывает куртку. Словно живая, она корчится на земле. Но вот падает и он сам.

Огонь набрасывается зверем.

Нику прыгает на помощь. Факелом вспыхивает замасленная спецовка.

Сбить пламя… Владимир с трудом поднимается и осыпает Нику землей.

Но земля уступает огню…

Со жгучей болью прорезаются на спине зыбкие, струящиеся крылья.

Сбросить… Владимир катается по земле.

Но крыльев уже не оторвать — они срослись с его кожей.

Владимир катается по земле. В круглых белых глазах мечутся хлеб, огонь, полоса земли…

И опять — полоса, огонь, хлеб…

Борется их борозда. Пламя, захлебываясь, отступает. Шипя, втягивает оно драконьи головы, волочит по земле бледнеющие языки…

Устало брел Гришка по колхозной улице. Хмурый, конечно, прав, ночью он без спросу гонял в ноле трактор. Зачем? Попробуй ответить! Может, хотел поучить Думитраша… Разве все объяснишь? Почему? Для чего? По какой причине? Не на уроке же…

Разве кому-нибудь расскажешь, как вдруг за твоей спиной среди бела дня встает волна огня?.. Как обжигает затылок и дыхание?.. Как руки сами тянутся к штурвалу?.. И, наконец, как дышит по утрам земля…

А он слышал, он знает — она дышит.

Но кто в это поверит? Скажут — парень с приветом. Вон даже Думитраш не слышит…

Гришка вздохнул. Их район славится героями. Рядом с бывшим селом Нэдуши́та (теперь Грибово) лежит село имени Глава́на…

Но есть, есть еще парни на этой земле! Дайте им настоящее дело, и вы найдете их в селе Виорены!..

Закинув голову, Гришка глянул в небо. И оно показалось ему землей в голубой утренней дымке, землей, которую нужно спасать немедля, потому что над белыми цветущими кронами облаков уже катится огромней пылающий шар перекати-поля!

Дома дедушка Трифан подозвал Димку. Михуца услышал последнюю фразу:

— Собирай ребят… Председатель вызывает.

В правлении толпился народ. Дверь распахнулась, в комнату вместе с Андриешем вошел Илья Трофимович.

— Первым делом, — говорил он на ходу, — на склад заскочишь. Доски во как нужны, — и провел ребром ладони по горлу. — Да, и насчет сектантов, этих, так сказать, праведников, не забудь… Загляни-ка в дом на окраине. Почему Анна-Мария на улицу носа не кажет?

Андриеш, кивнув, повернул обратно.

«Какие праведники?» — подумал Димка, но председатель уже заметил ребят.

— А, гвардейцы. — Он широко распахнул дверь кабинета: — Прошу.

Вслед за ребятами в кабинет вошли еще двое: дед и мужчина с сизым носом.

Дед сразу же удобно устроился на стуле.

— Желаю сделать заявление, — сказал он, важно покашляв.

— Хорошо, — кивнул председатель. — Делай заявление. Только покороче, дедушка Антон.

— Короче нельзя, — вздохнул дед. — Вот тут он у меня, — дед резво вскочил, похлопал себя ладонью по шее.

— Кто?

— Хамураров внук. — Дед протянул председателю пачку изодранных листков бумаги. — Полюбуйся. Гришкина работа.

Председатель с недоумением перебирал листки. На всех был искусно нарисован шифер, а под ним стояло одно-единственное слово: «Верни».

— Беда, — вздохнул дед. — Клей у него железный. Без ножа не сымешь. Что ни день — на стекла лепит.

— Вот оно что. — Скулы на лице председателя обострились. — Шифер, значит…

— Не подумай чего. — Дед опустил голову. — Взаймы брал. Верну, куда денусь? Что я, у колхоза занять не могу? Скажи Гришке, яви милость… Нехай окна не поганит. Срам, ей-богу.

— Срам, говоришь? — Председатель закусил губу. — Так, так… Вот почему на столовую шифера не хватило… Иди, дед, иди. Встретимся на правлении.

Мужчина с сизым носом пошел было вслед за дедом.

— Погоди, Стругураш.

Мужчина замер с поднятой ногой.

— И у тебя заявление?

— Ага. — Стругураш осторожно опустил ногу.

— Ну, говори.

— И меня… это самое… — Стругураш пошаркал ногой, словно проверяя прочность половицы, — фулиган беспокоить.

— Тебя?

— Ну.

— Что ж он делает?

— Клеить.

И он протянул председателю пачку рисунков, на которых была изображена бутылка, а на ней зеленый змий с лицом Стругураша.

— Вот, последнее предупреждение. — Стругураш вынул из кармана смятую бумажку, расправил дрожащей рукой. — «Не бросишь пить — буду топить. Гришка Стынь-Трава».

— Плохи дела, — сказал председатель.

— Хужей некуда, — согласился Стругураш.

Димка с Ионом переглянулись, Михуца открыл рот. Стругураш шумно высморкался.

— Я, может, через его художества, — он со свистом потянул носом, — цельные сутки не принимал… А он все равно клеить. В душу, можно сказать, плюеть…

Ребята прыснули. Илья Трофимович сурово глянул в их сторону.

— У меня через Гришку, — продолжал Стругураш, — личная, можно сказать, жизнь разбивается…

— Это как же?

— А просто. Сообразишь, к примеру, бутылочку беленькой да бокальчик пивка. А он тебе — бац! — из рогатки. В бутылочку да и в бокальчик. И все. И жизни нет. Что бы ему хоть разочек промазать? Куда там! Под самую, можно сказать, душу бьеть.

— Да, дела-а, — протянул председатель.

— А вчера стакашек в руке порешил. Поднес я его, сердечного, ко рту, принять вознамерился. А Гришка из воздушки — хлясть! И ваших нет. У меня, можно сказать, травмы на производстве. Видал? — Стругураш протянул перевязанный палец. — Я, можно сказать, кровь пролил… Защитить меня требуется.

— Грамотный ты стал, — сказал председатель. — Ой, грамотный!

— И мы не лыком шиты. Газетки, можно сказать, выписываем. Ты уж того… — Стругураш замялся, шаркнул ногой. — Расстарайся, приседатель. Комсомолию приставь. Нехай вокруг меня пост несуть.

— Учтем, — усмехнулся председатель. — Только пить брось.

Потоптавшись, Стругураш недоверчиво, бочком пошел из кабинета.

— Вот что, гвардейцы. — Председатель встал из-за стола. — На бахчу кто-то повадился. Стар Иким, не видит, надо ему помочь. Что окажете?

— Будет сделано, — за всех ответил Ион.

— Добро. Я с родителями потолкую… Ночевничать пойдут Дима с Ионом.

— А я? — с тревогой спросил Михуца. — А мне?..

Илья Трофимович потрепал его чубчик.

— А тебе мы такое дело подыщем, что… ого-го! Ты как-нибудь зайди. Вместе и подумаем.

Михуца кивнул. Ладно, он зайдет. Одна голова — хорошо, а две — лучше. Вместе они обязательно что-нибудь придумают.

В селе Илью Трофимовича любили. Люди ему доверяли, охотно шли за советом. Хорошо, когда на свете есть человек, которому можно открыть душу!

Ребята часами готовы были слушать его рассказы о войне. Вечерами у костра, когда сонно плескалась у берега рыба да сухо потрескивал хворост, он вспоминал, как в лесу, у старого дуба, давали клятву партизаны.

Михуца слушал затаив дыхание. Набегала на берег волна, тихо потрескивал костер. В его пламени мальчугану чудилось зарево пожарищ.

Как хотелось Михуце стать настоящим человеком, коммунистом! Но против кого сражаться? Где они, враги трудового народа? За океаном?

Михуца давно мечтал о подвиге, а случая все не представлялось…

Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Гришка.

— Не дам! — бросил он, вскинув голову. — Не выйдет! — Глаза его отчаянно блестели.