Вместе с Ионом они быстро собрали яблоки. Поставив корзину на место, они пошли вдоль пестрых рядов.

— Вон, погляди, — Ион указал пальцем на гору арбузов, на которых ножом была искусно вырезана буква «Г». — Это все Гришка Стынь-Трава расписывает.

Димка машинально посмотрел на арбузы. Где же, наконец, мама? Ага, вот и она. Стоит у лотка. На лотке — яички. Мимо, бросив на нее острый взгляд, идет какой-то человек в серой кепке. Димке врезались в память его узкие черные, с каким-то фосфорическим блеском глаза.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивает маму крестьянка. — Берете?

Но мама не слышит. О чем-то думает… О чем? Почему так побледнело ее лицо?

— Да, да, конечно, — кивает она, подставляя плетеную корзинку.

Человек, сдвинув кепку на лоб, затерялся в толпе.

— Ма-а! — крикнул Димка. — Мы еще погуляем, ладно?

Мама молча кивает. Что ее так встревожило? В другое время Димка подбежал бы к ней, но сейчас… Рядом шагает Ион. А вдруг подумает, что Димка маменькин сынок?

…А мать стояла у лотка, но видела себя на дороге посреди белой зимы в одном из сел Молдавии. В рваном старушечьем платке шла она на задание. Снег сухо поскрипывал под ногами, мороз леденил щеки.

В конце переулка Анна заметила одинокую фигуру. Стоял этот человек, как-то странно вытянув шею.

Что делать? Вернуться? Но тогда на нее непременно обратят внимание. Сзади слышались чьи-то тяжелые, мерные шаги. Анна решила идти вперед.

Вдруг калитка, у которой стоял человек, отворилась, и на улицу осторожно вышел мальчишка в худых валенках и заплатанной ушанке. В руке он что-то держал. Глазенки его радостно поблескивали.

Он снял ушанку, опустил в нее то, что держал, и тут человек у калитки выпрямился. Ловким ударом он выбил из рук мальчонки ушанку. Тот вскрикнул и, всхлипывая, побежал прочь, часто оглядываясь и спотыкаясь. То же случилось со вторым, а потом и с третьим мальчуганом.

Что же происходило за забором? В широкую щель был виден двор. Толстый немецкий солдат собрал вокруг себя толпу голодных мальчишек. Подле него, на скамье, стоял высокий плетеный кошель с яичками. К кошелю тянулась длинная очередь. Дети подходили к солдату, он опускал в их красные ладошки яйцо, и они бережно несли его, внимательно глядя себе под ноги.

Выходили за ворота поодиночке, и тогда человек у калитки, усмехаясь, метким ударом выбивал из осторожных ладошек хрупкое яичко. Оно падало, разбивалось об лед, растекаясь оранжевой лужицей.

Зачем он это делал? Развлекался? Неужели детские слезы доставляли ему радость?

Человек преградил Анне дорогу. Его узкие черные глаза сверкнули.

— Куда идем, красавица? — Он сдвинул со лба серебристую папаху, выпустив из-под нее смоляной казацкий чуб.

— Гриню́к! — позвали со двора. — Гринюк! Где ты, грязная свиня?

— Момент, — хрипло ответил человек и еще раз тяжело глянул на Анну: — А ты — погодь…

Такой взгляд можно было запомнить на всю жизнь. Он, казалось, проникал внутрь тебя. И даже чудилось, что глазам от него становится больно — столько злости он нес в себе и в то же время какого-то неестественного, лихорадочного блеска.

Как только Гринюк шагнул за калитку, Анна бросилась бежать…

Позже она видела в лесу труп человека, похожего на полицая Гринюка. Вот и все, что было ей известно.

И теперь эти глаза… Как зло они смотрели… Впрочем, возможно, она преувеличивает. Проклятая женская мнительность! Ну какая связь между человеком в серой кепке, случайно встреченном на рынке, и полицаем, которого она видела один-единственный раз в оккупированном селе? Да и лица-то толком не запомнила. Так, одни глаза…

Печерская задумалась. Все можно изменить. Это верно. А вот глаза… Глаза новые не вставишь.

Смутное беспокойство не покидало ее. Нет, муж был прав: не стоило опять ехать в эти края. Можно было отправить барельефы с одним из молодых скульпторов. Установили бы и без нее.

Как могла она думать о покое здесь, где когда-то за каждым углом ее подстерегала смерть!..

Вечером Печерская рассказала подруге о встрече на рынке.

— Успокойся. — Родика махнула рукой. — Прошло столько лет. Гринюк скорее всего мертв. А если даже предположить, что жив, то что же погонит его в наши края? Что еще остается? Злой взгляд человека? Мало ли на свете злых глаз!

— Да, конечно, — вздохнула Печерская. — Но все-таки… После того, что пережито, за небольшим злом невольно чудится большое… Подозрительной я стала. Это верно. По дороге встретила художника. И вот снова блажь: его лицо мне кажется знакомым…

Щелкнул выключатель. Комната погрузилась во тьму. А Димка, вспоминая разговор матери с Родиной, еще долго ворочался с боку на бок.

Гринюк, наверное, мертв… А кто этот человек в серой кепке? Почему он так смотрел на мать? Может, ей угрожает опасность?

Димка взглянул на Михуцу. Мальчуган все слышал. Он лежал с широко открытыми глазами и сопел. Видимо, разрабатывал план «операции». Надо думать, завтра же вместе с аистом этот сельский «детектив» приступит к поискам «диверсантов»! А как же! Разве есть на селе мальчишка, который бы что-нибудь не искал?

По берегу Днестра шли двое: мужчина в черном берете, плотный, с узкой, клинышком, бородкой и паренек лет четырнадцати. Он нес походный этюдник. В траве стрекотали кузнечики, над цветами кружили пчелы. Раздвинув камыши, паренек молча кивнул в сторону лодки.

— «Стрела», — прочитал мужчина.

Они не спеша направились к лодке. Длинным шестом паренек оттолкнулся от берега.

«Стрела» бесшумно заскользила по воде. С двух сторон их окружили живые зеленые стены камыша. Ветер едва заметно шевелил его коричневые султанчики.

Неожиданно перед ними вырос остров. Лодка уткнулась в песок. На берегу мужчина осмотрелся и заметил в зарослях шалаш.

— Ерошка, — сказал он пареньку. — Этюдник поставишь вон там, под кустом.

— Вас понял, — Ерошка понес ящик в указанном направлении.

— Слушай, — мужчина глядел ему вслед, — тебя мать не бранит?

— За что?

— А за то, что со мной бродишь?

— Вот еще, — пожал плечами Ерошка. — Сейчас каникулы. Все равно делать нечего.

— Так уж и нечего…

— Ну, может, и есть. Да неохота. У нас в году перегрузочки — закачаешься.

— Ладно, ступай.

Мужчина подошел к шалашу. Отодвинув камышовый щит, шагнул в шалаш. А Ерошка, услышав шум, остановился.

По берегу мчался Гришка. По его красному лицу струился пот. Сзади, спотыкаясь, бежала Ника.

— Там они, — ткнула она пальцем, — на острове! — И свернула в кусты.

Ерошка, заметив их, лег в траву.

— Эй, на острове! — крикнул Гришка. — Зачем «Стрелу» угнали? Ерошка! — Гришка прислушался. — Уши оторву за лодку.

Но ответа не последовало, и Гришка, не раздеваясь, бросился в воду…

Войдя в шалаш, мужчина даже отступил на шаг от неожиданности. Тут была настоящая выставка рисунков: холмы в зеленых виноградниках, словно в мерлушковых шапках, залитые оранжевым солнцем долины; жилистые подсолнухи в желтых шляпах, портреты колхозников, партизан, деда Икима (под этим рисунком стояла шутливая надпись «Директор арбуза»); распятие Христа…

В шалаш, обдав незваного гостя брызгами, влетел Гришка.

— Вы кто? — Он едва перевел дыхание. — Что вам здесь нужно?

Мужчина обернулся.

— Погоди. — В его руках был один из Гришкиных рисунков. Он не спеша прочитал: — «Партизанский дуб». Копия Хамурару»… Кто этот Хамурару?

— Ну я. Что дальше?

— Ты? Интересная работа… А где взял оригинал?

— В штольне.

— В штольне?

— Ну да. Там много картинок. Только вот лаз завалило.

— А в какой… штольне?

— Не помню. Фрицы, видать, туда вещички свезли. Ящики всякие…

— Интересная работа, — повторил незнакомец и повертел в руках рисунок. — Любопытно бы на оригинал взглянуть.