Наконец выпили кофе, и гостям пришло время откланяться. Прощальный обмен рукопожатиями — и вот уже те, кто остался на вершине холма, провожают взглядом уходящих: два испуганных человеческих существа нерешительной походкой бредут к выходу вдоль роскошной, украшенной золочеными звездочками садовой ограды. Жалостная картина. Г-жа Тоблер опять вздохнула. Но буквально тотчас что-то ее рассмешило, и чуткое ухо могло в этот миг ясно уловить, что и вздох, и смех были одинакового тембра, одинаковой окраски.

Йозеф стоял чуть поодаль и думал: «Вот они и ушли, мужчина и старушка. Скрылись из виду, и здесь, наверху, о них уже почти забыли. Как скоро забываются манеры, жесты, поступки людей! Эти двое идут себе по пыльной дороге, торопятся, чтобы вовремя успеть на вокзал или на пристань. На долгом своем пути — десять минут пешком для побежденных и павших духом долгий срок — они едва перекинутся словом и все же будут вести беседу, очень деликатную беседу, молча, но так хорошо понимая друг друга. Беда говорит на своем, особенном языке. Сейчас они, наверно, покупают билеты, но, может, запаслись ими заранее, есть ведь и обратные билеты, и поезд с шумом подкатывает к перрону, и бедность и неуверенность садятся в вагон. Бедность — старая женщина с костлявыми, жадными руками. Нынче она пыталась поддерживать застольный разговор, как светская дама, правда, довольно безуспешно. А теперь вот едет прочь, о бок с неуверенностью, в которой, если хорошенько присмотрится, узнает собственного сына. Ну а вагон полон веселых людей, полон воскресной публики, все поют, кричат, болтают, смеются. Молодой парень обнимает свою девушку за плечи и то и дело целует в пухлые губки. Какой страшной болью чужая радость отзывается в обиженной душе! Бедной старушке все это нож в сердце. Хоть караул кричи. А поезд мчится вперед. О, этот вечный перестук колес! Она достает из кармана розовый платочек, чтобы никто не увидел глупых и неуместных слез, которые градом льются из ее старых глаз. Нет, в таких преклонных годах, как эта женщина, люди никак не должны плакать. Но кому и чему на этой странной земле есть дело до заповедей благоприличия? Молот бьет без разбору, вслепую, — то бедного ребенка ударит, то — запомни, женщина! — старуху. Ну вот, теперь мать с сыном добрались до места и, наверно, выходят из вагона. Интересно, какой у них дом?»

Звучный голос Тоблера оторвал его от размышлений.

— Что это вы там делаете в одиночестве? Идите-ка сюда, помогите мне допить остатки красного вина.

А немного спустя хозяин сказал:

— Да-да, с Вирзихом мы окончательно распрощались. Надеюсь, кое-кто другой сумеет должным образом оценить, что он имеет, живя здесь, наверху. Полагаю, мне не нужно говорить, кого я подразумеваю под этим другим. Вы смеетесь. Что ж, на здоровье. Но предупреждаю: если у вас на выходные, как говорится, сердце взыграет, что для молодого человека, конечно, вполне естественно, так вот извольте отправляться в город, там с этим делом просто, и даже более чем. А в моем доме — зарубите себе на носу! — я ничего подобного не потерплю. Здесь все будет прилично! Вирзих не пожелал считаться с моими требованиями, и все себе испортил, раз и навсегда.

Потом речь зашла о делах.

Прежде всего, сказал г-н Тоблер, нужны свободные деньги, это самое главное. Вот почему необходимо заинтересовать изобретениями какого-нибудь капиталиста, скажем фабриканта, чтобы сразу же начать массовый выпуск патентованных изделий. В общем, были бы деньги, а кто их даст — дело десятое. Хоть портной, ведь разбираться в технических подробностях такому кредитору незачем, это его, Тоблерова, забота.

— Пишите текст объявления.

Йозеф вытащил из кармана блокнот и карандаш. И под диктовку написал:

«Внимание!

Инженер ищет контакта с владельцами свободного капитала на предмет финансирования своих патентов. Выгодное, абсолютно безубыточное предприятие. Предложения направлять…»

— Завтра утром, когда пойдете на почту, прихватите из деревни новый пакет сигар. Большой, на пятьсот штук. Надо же что-то курить.

Вечерело.

В виллу нагрянули гости — жившая по соседству владелица паркетной фабрики и ее дочь, долговязая, веснушчатая девица. С ними и с собственной женой Тоблер затеял играть в карты, в популярную и любимую по всей стране игру. Прежде в нее играли только мужчины, но мало-помалу она вошла в моду и у женщин, а именно у так называемых женщин из общества, то есть тех, кому не приходилось день-деньской надрываться — ведь иначе им бы и в общество не попасть.

Эти три женщины — г-жа Тоблер и фабрикантша с дочерью — играли в карты превосходно; лучше и «бойчее» всех играла барышня, на втором месте была ее мать, а г-жа Тоблер — на третьем, но и она играла вполне хорошо. Барышня, когда ходила с козыря, всякий раз проявляла должное волнение, точь-в-точь как приличествовало игрокам; она и по столу била кулачком, как старый завзятый игрок, а то вскрикивала совершенно как девчонка, едва ей улыбалась удача. Барышня была вся угловатая, некрасивая. Мать ее держалась осмотрительно и благовоспитанно. Да и возможно ли пожилой, состоятельной женщине обнаруживать раздражительность?

Йозеф, следя за игрой, которой пока не имел случая научиться, думал: «Любопытно наблюдать за этими тремя женщинами. Одна — самая старшая — играет спокойно, с улыбкой. А вот моя хозяйка, госпожа Тоблер, себя не помнит. Всем существом отдается колдовским чарам карт. У нее прямо на лице написано искреннее, страстное упоение игрой. Но я бы сказал, это ее красит. Впрочем, она моя хозяйка, и мне совершенно не пристало выискивать у нее недостатки. В этом развлечении она все время как-то по-детски настороже. Но третья, эта мужеподобная барышня — господи помилуй, ну и особа! Закатывает глаза, когда делает ставку или очередной ход, и мысли у нее, поди, невесть какие странные, и ведь наверняка воображает себя самой красивой, самой умной и самой ловкой. Издали посмотришь — и то поцеловать не захочется. Распущенная девица. Вон какой у нее острый нос. Только тронь — насквозь пронзит. А какая фальшь во всем: и говорит фальшиво, и смеется фальшиво, и жалуется, и вскрикивает. Скверная, по-моему, лукавая, — моя хозяйка рядом с нею просто ангел».

Он бы еще долго рассуждал таким образом, если бы г-же Тоблер не пришла в голову мысль, которую она тотчас же и высказала вслух:

— А не прокатиться ли нам на лодке? Вечер такой чудесный, да и стоит это гроши, даже говорить нечего.

Карточная игра только что кончилась, поэтому возражений против этого плана не нашлось, и Тоблер хоть и поворчал, но согласился. Йозефа, как истинного мальчика на побегушках, отрядили в деревню и велели пригнать оттуда к вилле трехместную широкую лодку; грести надо вдоль берега, нигде не задерживаясь, время-то не ждет — скоро ночь. Внизу есть бухточка, там лодка и примет пассажиров. Помощник немедля отправился в путь. Сам Тоблер наотрез отказался участвовать в прогулке. Старая фабрикантша ехать тоже не пожелала, зато г-жа Тоблер решила покатать детей. Когда же барышня изъявила не просто готовность поехать, но даже намерение сесть на весла, хозяйка дома тотчас ушла готовиться к увеселению.

Немного погодя все уже стояли на широких плитах старого заброшенного причала, у подножия холма, на котором красовалась тоблеровская вилла, и вот наконец появился Йозеф с долгожданной лодкой. Пассажиры начали рассаживаться по местам — первой была г-жа Тоблер, которой одного за другим передали ребятишек. Мальчики очень расшалились, и только когда им указали на опасность столь опрометчиво-неугомонного поведения, немного поутихли. Девочки сидели совершенно спокойно, крепко ухватившись руками за борта. Йозеф все это время стоял на причале и, натягивая гремящую цепь, удерживал лодку возле берега. Но вот он тоже сел, и они отправились в путь; Йозеф усердно налегал на весла, он умел грести, и неплохо, однако же лодка продвигалась вперед черепашьим шагом, — впрочем, никто и не требовал, чтоб она шла быстрее. Какой прохладой вдруг повеяло в мире! Посмотрев на детей, г-жа Тоблер наказала им вести себя примерно и не делать резких движении, а то беды не миновать — лодка перевернется, и все утонут. Все четверо детишек не оставили без внимания этот необычный материнский призыв и сидели тихо, в том числе и мальчики, поскольку теперь, среди ночного мрака и плеска воды, в медленно скользящей куда-то лодке им все же было чуточку не по себе.