Я один из двухсот двадцати семи человек, покинувших Землю, чтобы устремиться за пределы солнечной системы. Намеченная нами цель достигнута, и теперь, на десятом году путешествия, мы начинаем обратный путь.

Наш корабль вскоре достигнет скорости, превышающей половинную скорость света, и все же пройдут годы, прежде чем Земля, не различимая сейчас даже в сильнейшие телеснопы, выступит из мрака, как голубая пылинка среди звезд.

Мы привезем вам хроники путешествия, весь еще не пересмотренный и не приведенный в порядок огромный объем первых исследований, запечатленный в механической памяти наших автоматов.

Мы привезем вам научные труды колоссальной важности, родившиеся во время полета. В них открываются новые, дотоле неизвестные, безграничные горизонты космических исследований.

Я один. В каюте царит полумрак, в котором едва выделяются контуры мебели и маленького аппарата передо мной. В недрах аппарата вибрирует крошечный кристаллик, увековечивая мой голос. Прежде чем начать говорить, я закрыл глаза, стремясь приблизиться к вам. И тогда на несколько секунд я услышал великую черную беспредельную тишину. Постараюсь рассказать вам, как мы победили ее.

К кому из вас обращаюсь я, начиная повествование о наших судьбах, о том, как мы жили и умирали?

Круг моих друзей охватывает близких и далеких, неизвестных и забытых, тех, что родились после нашего отлета, и тех, кого я никогда не увижу. Все вы мне одинаново дороги, и со всеми вами я говорю сейчас. Понадобились именно такие расстояния, такие испытания и такие годы, чтобы я понял, как велико то, что соединяет нас, и как ничтожно то, что разделяет.

Каждую ночь за все эти годы со всех материков Земли, из селений и городов, из лабораторий и с горных вершин, с искусственных спутников, из лунных обсерваторий, из ракет, курсирующих в пределах солнечной системы, миллионы взглядов обращались к тому квадрату неба, где светится слабая звезда, которая была нашей целью.

Ваша мысль сопровождала нас все время, после того как, ежесекундно оставляя за собою десятки тысяч миль, мы исчезли в бездне, за последними пределами сферы тяготения Солнца.

Чем были бы мы в этой металлической скорлупке среди искрящегося звездами мрака, когда законы физики порвали нить сигнализации, связывавшей нас с Землей; чем были бы мы, если бы не вера миллиардов людей в то, что мы вернемся?

Для того чтобы вы могли понять меня, хоть не вполне, хоть приблизительно, я должен передать вам малую часть трудностей, угнетавших и сокрушавших нас; вы должны вместе со мною пройти сквозь поток событий, сквозь великие годы, залитые мраком пустоты, когда в глубине корабля мы слушали нескончаемую тишину вселенной, когда мы наблюдали вспыхивание и угасание солнц, видели небеса черные и красные, когда за стальными стенами мы слышали вой раздираемых планетных атмосфер, когда нам встречались миры населенные, миры мертвые и такие, на которых жизнь только зарождается.

… Я чувствовал, что спокойствие пилотов — только маска, скрывающая те же тревоги, какие мучают и меня. Напротив, Руделик, поглощенный работой, совсем не ощущал их. Как я завидовал его математическим заботам!

Пока я размышлял над этим, в глубине коридора появился какой-то человек, прошел мимо меня и исчез за поворотом. Я хотел вернуться мыслями к Руделику, но что-то мне мешало: казалось, что вокруг происходит нечто необычное. Я встал и вдруг вспомнил, что коридор за поворотом кончается тупиком у перегородки, отделяющей жилую часть корабля от атомного двигателя. Чего мог искать в этом тупике человек, прошедший мимо меня? Я прислушался: тишина. Тогда я пошел к повороту. Там у стальной стены, в полумраке, стоял кто-то, прижимаясь лбом к металлу. Подойдя почти вплотную, я узнал: это был Диоклес.

— Что ты тут делаешь?

Он не шевельнулся. Я положил ему руку на плечо. Он был как деревянный. Внезапно встревожившись, я схватил его за плечи, попытался оттащить от стены. Он упирался. Вдруг я увидел его лицо, совсем без выражения, такое безучастное, отчужденное. Руни у меня сами упали.

— Уйди.

Я вдруг догадался: этот отрезок коридора глубже всех входит в корму корабля, обращенную к Полярной звезде, то есть ближе всякого другого места подходит к Земле. Ближе на несколько десятков метров — сравнительно со световыми годами, отделяющими нас от нее! Я рассмеялся бы, если бы мне не хотелось плакать.

— Диоклес! — попытался я еще раз.

— Нет!

Как прозвучал этот возглас! Выразительнее самых длинных объяснений он говорил, что это «нет» не просто отказ от всякой помощи; оно относится не только ко мне, но и к каждому человеку, к кораблю, ко всему существующему. Меня охватило ощущение ночного кошмара; чувствуя, что падаю в какую-то бездну, я повернулся и пошел по длинному коридору все быстрее, почти бегом.

Я не посмел рассказать никому об этом случае. После полудня я снова поехал на уровень нулевого этажа уже нарочно. Подозрение мое оправдалось. Я застал там человек пять-шесть; стоя в конце коридора, они смотрели в глубь воронки, словно зачарованные матовым блеском стальной плиты. Услыхав мои шаги (я старался ступать погромче), группа дрогнула, и все стоявшие медленно разошлись в разные стороны. Это показалось мне очень странным. Я поехал к Тер Хаару и рассказал ему всю историю. Он надолго задумался и сначала ничего не хотел говорить, но когда я стал настаивать, он произнес:

— Трудно это определить: для такого явления у нас нет слов. В древности такую группу людей назвали бы «толпой».

— Толпой? — повторил я. — Это вроде так называемой «армии»?

— О нет, совсем напротив. Армия — это что-то организованное, а толпа — это скорей крупная неорганизованная группа.

— Прости, но там было всего несколько…

— Это неважно. В древности, доктор, люди не были такими разумными существами, как сейчас; под действием внезапного стимула они переставали руководиться разумом. В необычных, угрожающих для жизни обстоятельствах, например при стихийном бедствии, охваченная паникой толпа была способна даже на преступление.

— А что такое преступление? — спросил я.

Тогда Тер Хаар потер себе лоб, принужденно улыбнулся и ответил:

— Ах, все это, в сущности, только мои гипотезы. Быть может, и ошибочные. У нас слишком мало фактов, чтобы строить теорию. Впрочем, как ты знаешь, я «утонул в истории» и могу мыслить только ее категориями.

На том разговор наш и кончился. Вернувшись от Тер Хаара, я хотел обдумать услышанное и даже, соединившись с трионотекой, хотел прочесть какой-нибудь исторический труд о толпе; но я не сумел объяснить автоматам, что мне нужно, и мой замысел остался неосуществленным.

Прошел день, потом другой; ничего не случилось. Мы начали думать, что кризис, вызванный ускорением, миновал; но последующие, события показали, насколько мы ошибались.

В середине следующего дня ко мне явился Нильс; он вихрем ворвался в комнату, крича еще с порога:

— Доктор! Неслыханное дело! Иди, иди за мной! В саду кто-то выключил видео, — ужасное зрелище! Там уже много народу, идем!

Я пошел за ним, вернее побежал, заразившись его волнением.