И далее шло то, о чем желал договориться с Войском Московский Царь.

Войсковой Круг карал казаков, поступавших самовольно.

В 1623-ом году 600 казаков без спроса атамана и Круга на Дону в устье реки Чира, построили город и отписали в Москву, что «с Донскими де казаками с нижними городки они не съезжаются и ни в чем донских казаков не слушают».

Это была полная измена Войску. По повелению Круга городок был сметен с лица земли. Атаман Епифан Родилов послал приказ атаманам верхних станиц и городков и потребовал, чтобы все те казаки, которые самовольничали на Чиру и «ныне воруют на Волге» и те, которые их у себя укрывали, явились на суд Войска, на Яру, на урочище Монастырском. Там этих казаков и тех, кто их ссужал зельем (порохом) и свинцом и помогал им и атаманов их «били на Кругу осопьем и грабили».

В 1659–1660 году казаки самовольно поставили городок в «пустом юрте» между Паншинским и Иловлинским городками и назвали тот городок — Рыгиным. Круг послал на Рыгин своих «низовых казаков многих людей конных и пеших с пушками и те посыльщики тот городок взяли за большим боем и подкопами. Городок воровской сожгли и старшин их воровских заводчиков сожгли; атамана и есаула с товарищами 10 человек привезли для вершения (то есть на суд Войска) живых и, расспрося, тех воров повесили…»

Круг расправлялся так сурово не только со своими казаками и пришлыми случайными людьми, но он не стеснялся с расправой и над иноземными послами, не оказавшими должного уважения войску, или нарушивших законы и обычаи войсковые. История знает несколько примеров таких расправ с Московскими, Черкасскими и Турецкими послами.

В 1648-ом году майор Андрей Лазарев привел из Московского государства на помощь Войску, по Царскому повелению, отряд из 4-х капитанов, 5 поручиков и 1000 наемных солдат. Лазарев потребовал, чтобы казаки пришли к нему на «стан». По войсковому обычаю он должен был сам явиться на Круг и на Кругу объявить Царскую грамоту. «Казаки учинились непослушными», — пишет в Москву майор Лазарев, — «против царского повеления, ко мне в шатер милостивых слов слушать не пошли и казны тут у меня не приняли». Несколько крепостных слуг Лазарева перебежало к казакам. Лазарев послал в станицу искать тех людей офицера иностранца и с ним команду солдат. Это было полное нарушение казачьих обычаев. Казаки схватили того офицера и команду его и, как доносит Царю Лазарев, «им, иноземцам, были за то в Круге позорные лай (попросту — их обругали). А меня, холопа твоего, сверх разорения моего, хотели убить в Кругу до смерти без вины моей…»

Войско Донское в ту пору ревниво оберегало свои права и законы и сурово расправлялось с нарушителями этих законов. Оно держало строжайшую дисциплину и повиновение всех Атаману и Кругу, и именно за это-то в те времена Войско Донское пользовалось огромным уважением у московских властей. Да и помнил Царь, кому он был обязан престолом своим. В Москве знали, что Войско «ворам» повадки не даст.

В 1625-ом году Царь Михаил Феодорович писал «крепкий заказ» о том, что, если «кто куда пойдет без ведома войскового и тех кажнивали смертью». Тот же Царь просил Войско, чтобы «ходившим (для разбоя) на Волгу и Яик казакам и впредь чинить наказание по своему суду, как у вас, на Дону повелось…»

Так уважало Московское правительство Войсковые порядки и законы.

Как усовершенствовалось, как далеко шагнуло Донское Войско за какие-нибудь сто лет! Сто лет тому назад — баловни казаки, «тати» — теперь Правовое Государство сурово военного закала, дисциплинированный военный стан, с судом строгим и беспристрастным. Государство, права на существование которого признает сама державная Москва!

Сто лет тому назад казаки свободно «бродили» по Дикому Полю по «ничьей земле» — теперь рубежи Войска были обозначены, и земля та называлась «землею казачьего присуда», а Московское царство, запорожцы, турки, татары и калмыки называли ту землю — «землею Донских казаков». Закрепили за собою кровью политую землю казаки.

Чтобы жить на земле «казачьего присуда», нужно было получить от станицы или от Круга «жилую грамоту», чтобы проехать через землю Донских казаков, нужно было иметь «проезжую грамоту». Круг выдавал казакам, желавшим устроить новый станичный юрт и поставить на нем станицы и хутора «заимную грамоту». Круг утверждал представления станичных сборов о зачислении в донские казаки «озимейных казаков» и «зажилых бурлаков». Круг разрешал казакам выезд заграницу к «родимцам», на богомолье, для торговли с товарами и пр.

Старел казак, обессиливая от ран и болезней, нуждался в покое и, если не было у него семьи, которая приютила бы его, Войско шло ему на помощь. Такие казаки отправлялись в монастыри, служившие в ту пору лучшим убежищем для престарелых и больных.

И можно только удивляться, как во времена, когда большие и сильные государства брели в рабстве и насилиях, на юге России процветало свободное государство, устроившее своих членов так, как только много позже стали устраивать другие государства.

Не зря с ранних времен своего существования казаки говорили: «Все нашему житью завидуют…», «Зипуны у нас сермяжные, да умы бархатные…»

Как же управлялась в эту пору казачья станица?

Всеми делами ведал в ней и творил суд и расправу станичный атаман, выборные старики и станичный Круг. Атаман избирался на один год.

Круг собирался на площади, майдане; зимою, в крепкий мороз, в станичной избе. В каждой станице был свой день для сбора круга и выбора атамана. Так, в Верхне-Курмоярской станице выборы бывали 6-го января, в Богоявление, в станице Есауловской — в четверг на маслянице и т. д.

Если в станице был священник, то служили у станичной часовни утреню, после чего станица скликалась на майдан, или в станичную избу. Приходил туда и станичный атаман с насекою.

Насека изготовлялась следующим образом: выбирали прямой терновый ствол и, не срезая его с корня, делали на нем частые насечки. За время роста терна насечки заплывались кожицей и образовывали возвышения. Получалась пестрая прямая трость. Когда она вырастала до двух аршин, ее срезали и украшали на верху серебряной шапкой — булавой. Отсюда и произошли названия: «насека» и «булава». Так и поговорка сложилась на Дону: «не атаман при булаве, а булава при атамане».

Атаман долго и истово молился перед иконами в станичной избе. Перед образами теплились лампады. Казаки ставили зажженные восковые свечи: тихо было в избе. Слышны были тяжелые вздохи молитв.

Атаман оборачивался к казакам и говорил:

— Простите, атаманы молодцы, в чем кому согрешил.

Гулом пронеслось по избе:

— Благодарим, Зиновий Михайлович, что потрудился.

Атаман клал шапку на стол, поверх шапки клал насеку. Это означало, что он отбыл свой срок и нужно выбрать нового атамана. Для этого должен был быть раньше еще выбран почетный старик, который и передаст новому атаману насеку, от лица всей станицы.

— Есаул, — говорил атаман, — доложи!

Станичный есаул выходил перед стоящих кругом казаков и говорил:

— Кому, честная станица, прикажете насеку взять?

На кругу поднимался шум. Каждый кричал своего избранника. Старый атаман и есаул прислушивались, на ком остановятся. Наконец, как будто одно имя стало чаще повторяться.

— Сохрону Самойловичу. Сохрону Самойловичу, — соглашались казаки.

Софрон Самойлович, наиболее уважаемый в станице старик, брал насеку и становился на место атамана. Разгладив седую бороду, в сознании важности и ответственности происходящего, он медленно и негромко говорил:

— Есаул, доложи!

Есаул обращался к станице:

— Вот, честная станица Курмоярская! Старый атаман свой год отходил, а вам без атамана быть нельзя. Так, на кого, честная станица, покажете?