Это вполне обычный процесс лечения, известный тем, кто сам прошел через психоанализ и кто занимается, искусством. Внешне все выглядит так же, как и до терапии, а часто даже хуже, но в глубине психики незаметно для наблюдателя и для большинства типов исследования происходит процесс изменения структуры личности. Почти неощутимо, но целенаправленно основа невроза ослабляется, и в то же самое время создаются новые и более прочные опоры, которые, в конце концов, служат изменившейся личности. Если бы это понимали критики психоанализа (или — что еще важнее — друзья и родственники подвергаемых анализу; ведь именно они жалуются, что, впрочем, понятно, на отсутствие видимого прогресса), это предупредило бы множество недоразумений по поводу процесса лечения и сделало бы возможным более рациональное обсуждение его достоинств как формы терапии.

Где-то около года как будто не наблюдалось никаких успехов. Иногда даже казалось, что Лора теряет под собой почву. В основном все происходило так, как я писал: она вспоминала о своем прошлом, а затем сразу или некоторое время спустя мой консультативный кабинет превращался в подмостки, на которых она драматически разыгрывала свою жизнь, причем мишенью, принявшей на себя трагические последствия ее жизненного опыта, был я. Таким способом она, используя климат вседозволенности, сложившийся во время терапии, пыталась найти компенсацию за пережитые в прошлом фрустрации, получить удовлетворение и утешение, которого она была лишена. Поскольку такое эмоциональное поведение должно было отнять у нее множество способов реального удовлетворения, предлагаемых жизнью, и направить ее энергию и дарования по непродуктивным и даже самодеструктивным каналам, я позволил ей на протяжении первого года почти беспрестанно осуществлять, так сказать, необходимый ей «дренаж». Идея этой полной вседозволенности, которую я допустил во время терапии, заключалась в том, чтобы держать перед ее глазами зеркало ее собственного поведения и дать ей возможность увидеть не только экстравагантность методов, используемых ею для достижения невротического удовлетворения, но и бессмысленность, тщетность и инфантилизм желаний, руководивших всей ее жизнью. В конечном итоге эта процедура должна была показать невозможность надежного, долговременного и прочного удовлетворения с помощью приобретенных ею методов поведения. Эта цель, разумеется, налагала определенные ограничения на мою ответственность в отношении ее поведения: я вынужден был осторожно отмеривать (в нужное время и в нужном количестве) заслуженные ею поощрения, когда она обнаруживала зрелое поведение, направленное к зрелой цели.

Действительно, этот первый год был, можно сказать, испытательным и не только для Лоры, но и для ее психоаналитика. Я часто желал, чтобы она нашла кого-нибудь другого, чтобы возложить на него свои заботы, а в тех многочисленных случаях, когда она угрожала прервать лечение, у меня появлялась надежда, с которой я ничего не мог поделать, что я никогда больше ее не увижу.

Мне часто вспоминается один эпизод из того времени. Я привожу его здесь не только для того, чтобы показать то напряжение, в котором она меня держала, но также чтобы проиллюстрировать мою технику работы с ней и ту скрытую динамику невроза, в которой просматривается будущее и которую удалось раскрыть с помощью этой техники.

Согласно моим заметкам, то, что я собираюсь изложить, произошло на одиннадцатом месяце психоаналитической работы. К этому времени уже стабилизировался рисунок лечения, и я располагал большинством доступных фактов из жизни Лоры: поверхностная психодинамика расстройства ее личности была ясна нам обоим. Она в то время переживала период относительного спокойствия и была довольна своим состоянием. Прошло чуть больше месяца со времени ее последнего припадка, ее работа в галерее продвигалась успешно, и к тому же у нее незадолго до этого завязалось знакомство с приличным молодым человеком. Именно с этой темы началось то, что заполнило два критических по своему значению занятия. Дело в том, что Лора была в этом весьма заинтересована и стремилась к тому, чтобы это перешло в более прочные и обещающие отношения, чем большинство из ее предыдущих романтических знакомств.

— Я не хочу разрушить и эту связь, — сказала она, — но я боюсь, что будет именно так. Я отчаянно нуждаюсь в вашей помощи.

— А каким же образом, вы думаете, вы можете ее разрушить? — спросил я.

— О! — легко ответила она, — да тем, что выкажу свою обычную собачью натуру. Вы же знаете — должны знать, раз сами на это указали — знаете, что я могу быть склонна к собственничеству, могу слишком многого требовать. Но я хотела бы, пусть даже просто для разнообразия, не быть такой. Потому что мне хотелось бы, чтобы эта любовная связь хорошо для меня закончилась.

— Вы имеете в виду брак? — спросил я.

Она рассмеялась: — Ну раз уж вы должны все знать, скажу вам, что несколько раз я мечтала наяву — вы называете это фантазиями — о том, чтобы мы с Беном поженились. Но вообще-то это не то, к чему я стремлюсь. Я хочу любить и быть любимой.

— Если то, что вы говорите, искренне, — сказал я, — то вам не нужна моя помощь в этом.

Она сердито вдавила в пепельницу сигарету, которую курила.

— Вы чудовище, — пожаловалась она, — просто чудовище. Я вам рассказываю о том, что, как мне кажется, является признаком реального прогресса, а вы тут же на меня выливаете ведро холодной воды.

— В чем же, по вашему мнению, проявляется прогресс?

— В том, что я признаю, что надо не только получать, но и давать любовь, разумеется. Надеюсь, вы заметили, что я упомянула сначала об этом.

— Заметил.

— И что же? Это для вас ничего не значит? Разве это не показывает, как далеко я продвинулась?

— Показывает, — сказал я, — если, конечно, это искренне.

— Черт возьми! — возмутилась она. — Вы называете меня ненасытной; но ведь это вы все находите неудовлетворительным. Ну, ничего. Я вам еще покажу.

Она закурила еще одну сигарету и некоторое время молчала. Вполне естественно, что мой скептицизм слегка пошатнул ее уверенность в себе, что входило в мои намерения, поскольку я знал по опыту, как крепка в ней привычка высказывать заранее заготовленные, полуаналитические формулировки, которые были сознательно направлены на то, чтобы произвести на меня впечатление или ввести меня в заблуждение. Я как раз размышлял о том, насколько целесообразно придерживаться затронутой ею темы, чтобы, таким образом, понять ее действительные цели в отношении этого нового знакомства, когда она опять заговорила.

— Так или иначе, — сказала она, — я не об этом сегодня собиралась говорить. Мне приснился сон... Рассказывать вам об этом?

Я знаю, что пациент начинает вести себя так, когда хочет рассказать сновидение — т. е. сначала сам предлагает, а затем останавливается, ожидая, что его попросят; дразняще помахивает им перед глазами аналитика как соблазнительным плодом, но требует, чтобы за ним протянули руку — психоаналитику следует быть очень внимательным. Такой способ представления сновидения как бы сигнализирует об особом значении сновидения, и можно предвидеть, что в нем содержится некий чрезвычайно важный ключ к неврозу пациента. Бессознательно пациент тоже «знает» об этом и, прибегая к такой необычной форме общения, он неявно выражает особую ценность этого сновидения для него. Более того, привлекая внимание таким образом, он предлагает сновидение как нечто гораздо более значительное, чем просто сновидение, так словно бы он капитулирует и собирается сдать всю территорию функционирования невроза. Это «рассказать вам об этом?» выдает недостаток у него решимости отказаться от невроза, который приносил ему удовлетворение: он хочет авансом получить гарантии того, что эта жертва не будет бесполезной, что аналитик оценит ее (и одарит пациента за это своей любовью) и что он (пациент) получит не меньшее удовлетворение от новых, более здоровых процессов, которые придут на смену старым. По этой причине аналитик должен очень осторожно протянуть руку к предлагаемому искусительному плоду, ибо схватить его — значило бы ограбить пациента, лишить его первого шага к ответственной самостоятельности и обречь себя на сделки и обещания, которые он не вправе давать.