— Не знаю, зачем мы возимся, — сказала она тем же лишенным выражения голосом.

Я закурил сигарету и уселся на свой стул, намереваясь слушать. Она вздохнула.

— Вы даже не хотите спросить меня, что случилось?

— Нет нужды спрашивать, — ответил я, — вы сами расскажете мне, когда это потребуется.

— Да, наверное, — ответила она, снова вздохнув.

Она подняла ноги с пола и попыталась найти более удобное положение. Ее юбка скомкалась под ней, и некоторое время она занималась тем, что расправляла ее, как это обычно делают женщины в первые минуты каждого сеанса. В такт дыханию она пробормотала несколько ругательств от нетерпения... Наконец, она устроилась.

— Думаю, вам можно не говорить о том, что я легла в постель с Беном? — спросила она.

— Если вы думаете об этом ... — ответил я.

— Я думаю, что вы, должно быть, вуайор, — язвительно прокомментировала она после паузы. — Наверное, таким способом вы получаете удовольствие.

Я ничего на это не ответил.

— Поэтому же вы, наверное, аналитик, — продолжала она. — Сублимируетесь... кажется, так это называется? Играете в любопытного Тома, только ушами...

— Лора, — спросил я, — почему вы так агрессивно настроены?

— Потому что я вас ненавижу, — ответила она. — Я ненавижу ваш характер.

— Продолжайте.

Она пожала плечами.

— Это все. Мне больше нечего сказать. Я пришла сегодня только для того, чтобы сказать вам, как я вас презираю. Я это сказала, и мне нечего добавить... Мне можно идти? — Она села и потянулась за сумочкой.

— Если это именно то, чего вы хотите, — сказал я.

— Вам все равно? — спросила она.

— Не совсем так, — сказал я. — Конечно, мне будет жаль, если вы уйдете. Но, как я сказал, если вы этого хотите...

— Снова двусмысленные разговоры, — вздохнула она. Ну, ладно. Черт с вами. Я уже здесь и могу, по крайней мере, быть здесь до конца этого сеанса. В конце концов, я плачу за это. — Она снова упала на кушетку и снова замолчала.

— Лора, — начал я, — вы, кажется, стремитесь вызвать отрицательную реакцию с моей стороны. Почему?

— Я же сказала вам — потому что я вас ненавижу.

— Это понятно. Но почему вы стараетесь вызвать у меня отрицательное отношение к вам?

— Нам — что? — снова нужно возвращаться к этому? — спросила она. — Потому что это — как вы говорите — моя модель поведения. Я стараюсь довести людей до такой точки, когда они отталкивают меня, тогда я чувствую себя ненужной, жалею себя и у меня появляется повод для того, чтобы наказать саму себя. Правильно?

— Приблизительно. Но почему вы это делаете здесь и сегодня?

— Вы, должно быть, тоже не слишком хорошо к себе относитесь, — сказала она. — Сколько раз вам это повторять? Я ненавижу, вы мне противны, я вас презираю. Вам мало?

— Но почему?

— Из-за того, что вы заставили меня сделать в этот уик-энд!

— Вы имеете в виду Бена?

— Бен! — сказала она презрительно. — Конечно же, нет. Какое отношение имеет одно к другому! Произошло всего лишь то, что я легла с ним в постель. Мы переспали вместе. Это было хорошо... замечательно. Первый раз в моей жизни я чувствовала себя женщиной.

— И что же потом?.. — начал было я.

— Вы можете помолчать! — прервала она меня. — Вы хотите знать, почему я вас ненавижу, и я вам говорю. Это не имеет никакого отношения к Бену или к тому, что случилось в субботу вечером. Это связано с моей матерью. С тем, о чем мы говорили в прошлый раз... вот почему я вас ненавижу. Она не выходила у меня из головы все эти дни. С момента нашего разговора не могу не думать об этом. Я думаю о том, какая ужасная у нее была жизнь. И о том, как я с ней обращалась. Вы меня заставили вспоминать... и мне вспомнилось, как ужасно я с ней поступала... Вот почему я вас ненавижу — потому что вы заставили меня вспомнить. — Она легла на бок и посмотрела на меня через плечо. — А вы, — продолжала она, — вы подлец... вы сделали это нарочно. Вы специально все сделали так, чтобы я вспомнила, какой дрянью я была по отношению к ней. Я полжизни старалась забыть ее и это проклятое кресло. Но нет же. Вы не даете мне забыть. Вы вызвали ее из могилы, чтобы она мучила меня. Вот почему я вас ненавижу!

Эта вспышка чувств опустошила Лору. Снова отвернув голову, она на несколько минут замолчала. Затем протянула мне руку.

— Дайте мне салфетку, — потребовала она.

Я дал ей коробку с салфетками, которая стояла на моем столе. Взяв одну, она приложила ее к глазам.

— Предложите мне сигарету, — попросила она, снова протянув руку.

Я вложил ей в руку сигарету и коробок со спичками. Она снова закурила и выдохнула дым.

— Даже забавно, — сказала она. — Забавно, как я цеплялась за всякую мелочь, чтобы поддержать свою ненависть к ней. Знаете, что бы ни случилось, я всегда обвиняла во всем ее. Я всегда считала, что в том, что нас покинул отец, виновата она. Я решила, что она довела его своими приставаниями и жалобами. Я старалась скрыть от себя то, что он был просто ничтожеством — ленивый, эгоистичный сукин сын и бабник. Я прощала ему то, что он никогда не уделял внимания нам. Я думала: «А почему нет, в конце концов? Почему ему нельзя проводить время там, где он хочет, ночевать где-нибудь и иметь отношения с другими женщинами? Какой ему толк от матери с ее безжизненными ногами и искушенным телом?» Я как бы выбросила из головы то, как он себя вел до того, как она заболела. На самом деле, он всегда был таким, всегда был бездельником. Даже когда я была еще маленькой, он относился ничуть не лучше ни к ней, ни к нам. Но ведь я любила его — Господи Боже! Как я любила этого человека. Я едва могла дождаться, когда он придет домой. Пьяный или трезвый — для меня это не имело никакого значения. Он начинал суетиться вокруг меня, и поэтому я его любила. Мать говорила, что я его любимица. Наверное, так оно и было. По крайней мере, он обращал на меня внимание больше, чем на других. Когда я слышала, что они ругаются, я всегда обвиняла ее. «Чего она к нему придирается?» — думала я. «Почему она не оставит его в покое?» И если он уходил, я винила ее. Всегда, до прошлой субботы, я во всем винила ее. И за это я заставляла ее страдать, делала ей всякие гадости, о которых я вам никогда не рассказывала и которые всегда старалась забыть — и даже забыла — до прошлой субботы. Я делала это, чтобы наказать ее за то, что она его выгнала, за то, что она лишила меня его любви. Его любви!

Хотите послушать об одном из таких случаев? То, что я сделала, я обдумывала почти два дня... Может быть, если я расскажу вам об этом, мне удастся от этого избавиться.

...Каждый день по пути домой она играла в одну и ту же игру сама с собой. Поэтому-то она предпочитала идти домой одна. Ведь нельзя, чтобы когда это случится, поблизости были другие дети. Как бы тогда она объяснила им все? Ведь все знали, что у нее нет отца. Даже заполняя форму при поступлении в пятый класс, где говорилось-. «Отец — жив или мертв — нужное отметить», она пометила крестом «мертв». И что бы она сказала, если бы он неожиданно выступил из-за дверей, или из-за угла, или подбежал бы к ней, схватил ее и поцеловал, как он это обычно делал? Разве бы она могла сказать: «Девочки, это мой отец?» Конечно же, нет! Поэтому лучше было возвращаться домой одной, представляя себе, что он стоит у холма, или за угольной тележкой, или прячется за киоском у входа в метро... или что шаги, которые, как ей казалось, раздавались сзади, были его шагами.

Но игра заканчивалась. Заканчивалась при входе в дом, в тот самый дом, в котором они жили на протяжении всей жизни. Если его не было здесь — в вонючем вестибюле, на прогибающихся ступеньках, на площадке первого этажа перед их дверью, — игра должна была закончиться. А его не было: его никогда не было...

Поднимаясь по ступенькам, она слышала радио, и внутри у нее все сжималось от отвращения. «То же самое, — думала она, — всегда то же самое, будь оно проклято. Но почему, почему хотя бы раз не может быть по-другому?» Она толкала дверь плечом и с шумом захлопывала ее за собой; но Анна, которая, как обычно, дремала в кресле, не реагировала на шум.