Гораздо сложнее устроен сам ракетный двигатель. Тут конструкторы столкнулись с очень высокой температурой взрыва атомита. Она достигает 4000 градусов. Такую температуру не могли выдержать никакие старые огнеупорные материалы, они плавились — и двигатели выходили из строя. Поэтому пришлось создать новое жароупорное вещество, особую пористую керамику. Из нее и сделаны камеры сгорания двигателей.

Атомит просачивается сквозь мельчайшие поры в керамических стенках камеры и при этом дополнительно охлаждает их. Внутри камер он взрывается с очень большой силой и выталкивает продукты взрыва из сопла ракеты в виде ослепительно светящихся газов со скоростью около 12 километров в секунду. Вот что такое атомит!

…Фу, я очень устала от подробных технических описаний! Наверно, я еще многое упустила, и те, кто будет читать мой дневник, чего доброго, скажут, что им что-нибудь неясно из моих описаний. Но я не могу лучше рассказать об астроплане и его оборудовании, я и так старалась изо всех сил. Попрошу еще Николая Петровича просмотреть; может, я где-нибудь напутала…

А теперь расскажу о другом. Как я уже писала, астроплан снова лег на правильный курс. Оказалось, что от удара метеорита наш корабль отклонился в сторону от его полуэллиптической орбиты (той самой, которую я изучала на чертеже Николая Петровича). Тут ведь нельзя говорить — на юг или на север, на запад или на восток. У нас нет стран света. Все время огромное ослепительное Солнце заливает нас своими горячими лучами слева, с одной стороны, не меняя своего положения на небосводе, черном, как уголь.

Далеко позади нас мы видим нашу любимую Землю, она все время уменьшается в размерах и теперь уже превратилась в спокойную далекую зеленоватую планету. Мне очень хотелось посмотреть на фазы Земли — ведь она должна тоже, как Луна, проходить через разные фазы. Но для этого надо было бы лететь вокруг Земли. А от нас Земля кажется все время почти полным диском, хотя Николай Петрович говорит, что этот диск должен понемногу ущербляться, так как мы перегоняем Землю в ее движении по орбите. Но я этого что-то не замечала, как ни присматривалась…

И северное и южное звездное небо, говоря земными словами, всегда перед нами. Поворачивая зеркала перископа, мы можем видеть на небе любое созвездие в любое время: ведь нас не отгораживает от половины неба горизонт Земли. А созвездия мы видим с такой яркостью и четкостью, с какой их не приходилось видеть ни одному астроному с Земли, даже в самые лучшие, самые мощные телескопы. Понятно: ведь нам не мешает земная атмосфера. Поэтому мы сделали множество интересных фотоснимков звездного неба — этим занималась я сама как фотооператор астроплана «Венера-1».

Но у нас есть один враг, с которым на Земле не приходится встречаться, — по крайней мере так вплотную, как приходится нам. Это — космическое излучение, пронизывающее почти все на своем пути. Оно идет откуда-то из глубин Вселенной. Вадим Сергеевич установил, что главный поток космического излучения идет со стороны крабовидной туманности Тельца, но он не уверен, нет ли и других направлений. Этот поток все время усиливается и сейчас начинает причинять нам неприятности.

Вадим Сергеевич проводит свои исследования с самого начала путешествия. Николай Петрович говорит, что эти исследования — самая важная задача Сокола на первом этапе пути корабля, так как экспедиция должна выяснить природу и происхождение загадочных космических лучей. Сначала излучение день изо дня усиливалось, становилось все активнее. А несколько дней назад оно, по словам Вадима Сергеевича, достигло максимума.

— Образно выражаясь, мы летим среди неослабевающего ливня, потока космического излучения, — сказал Сокол. — Никогда не думал, что оно может достигнуть такой интенсивности!

Ван Лун шутливо отозвался:

— Сожалею, нет зонтика от такого дождя. Может, надо изобретать?..

Он иногда очень смешно говорит, профессор Ван Лун. И по-русски и не совсем по-русски. И шутит с таким серьезным видом, что сразу не поймешь. Но мне он ужасно нравится, такой умный, всегда сдержанный и серьезный, не скажет лишнего слова. Не так, как Вадим Сергеевич, который может сгоряча наговорить всякой всячины. Вадим Сергеевич всегда очень увлекается. Понравятся ему, например, чьи-нибудь глаза — он и начнет говорить всяческие красивые слова: и какие эти глаза глубокие, и в них, мол, есть что-то загадочное, особенно под пушистыми бровями, и как они смотрят прямо в душу… Тогда его даже трудно остановить, да и не хочется, потому что каждому человеку приятно, когда о его глазах говорят разные интересные вещи. Только все это он, конечно, выдумывает: я нарочно разглядывала свои глаза в зеркале, ничего нет в них ни глубокого, ни загадочного, и ни в какую душу они не смотрят, самые обыкновенные глаза, честное слово… Впрочем, это я уже не о том.

Так вот, Ван Лун пошутил насчет зонтика, которым можно было бы прикрыться от космического излучения. Он и не подозревал тогда, конечно, что мы еще вспомним о его словах…

Прежде всего космические лучи лишили нас радиосвязи с Землей и отрезали астроплая от земных постов управления. Случилось именно то, чего опасался Николай Петрович, и теперь нам надо внимательно следить за курсом корабля и, если требуется, самим выправлять его.

Несколько дней назад радиосвязь с Землей резко ухудшилась. Четкий голос диктора Земли начал тонуть в тресках и шумах электрических разрядов. У меня было такое впечатление, будто где-то недалеко разразилась сильная гроза, мешающая нам слышать радиопередачу с Земли. Сначала это были отдельные трески и удары — как от раскатов грома. Потом в репродукторе поднялся сильный грохот, голос диктора можно было разобрать только в перерывах между волнами этого грохота. Николай Петрович попытался слушать без репродуктора, через наушники, но пришлось оставить и их. Голос диктора исчез совершенно, заглушенный громовыми разрядами. Но сквозь этот грохот нам все же удалось разобрать слова встревоженной Земли и понять, что там нас тоже перестали слышать. Только на Земле, я полагаю, дело обошлось без надоедливых разрядов, а просто сигналы астроплана стали ослабевать, затухать и исчезли совсем. Ну, да это понятно, ведь мощность нашей маленькой радиостанции не идет ни в какое сравнение с мощностью земных передатчиков.

Так или иначе, радиосвязь с Землей пропала. Хорошо еще, что продолжали исправно работать наши радиолокаторы, установленные для обнаружения встречных метеоритов. На их чувствительных зеленоватых экранах каждый, даже очень далекий еще метеорит мгновенно вызывает искривление пересекающей экран линии. И тогда сразу же автоматически начинает действовать тот или другой ракетный двигатель на крыльях астроплана. Корабль немножко поворачивает в сторону, искривление линии на экране исчезает — и астроплан снова так же автоматически ложится на прежний курс, обойдя метеорит. Нет, встречных метеоритов мы не боимся, пока работает это изумительное радиолокационное устройство, более чувствительное, чем любой телескоп, и действующее, как говорит Вадим Сергеевич, «быстрее мысли».

Нас немного защищает от космического излучения слой свинца, проложенный в оболочке корабля под супертитаном. Но оказалось, что этого слишком мало, и убедиться в этом нам пришлось очень скоро.

Впервые мы ощутили на себе влияние загадочных космических лучей на двадцать третий день путешествия. Было это так.

Мы спокойно сидели в центральной каюте после ужина и отдыхали. Ван Лун закурил свою трубку; он очень редко делает это, стараясь экономить воздух. Но две трубки в день — его норма. И мы все привыкли к тому, что после обеда и после ужина Ван Лун торжественно закуривает при помощи Вадима Сергеевича или моей. Эта процедура всегда вызывает веселые шутки. Табак Ван Луна к тому же очень приятно пахнет. Одним словом, все мы привыкли, и трубка Ван Луна никого не раздражала.

Но на этот раз, едва лишь голубоватый дымок трубки поплыл в воздухе, Вадим Сергеевич вдруг покраснел и крикнул:

— К черту вашу трубку, Ван! Надоела она мне! Не хочу!