— Всё это ерунда. Ни ходи сегодня, ни в какой театр и не запирай дверь. Твой телефон я включил.

— Нет, — помотала она головой.

— Не дёргай меня за хвост.

— Нет, — закричала она ему в след, от злости и обиды готовая затопать ногами. Но он исчез за дверью.

«Чёрт! Что за ситуация…» Одёрнув на себе блузку, подхватив брошенную сумочку и забыв напрочь про журнал, сообразив при этом ещё запереть кабинет, заскочила в туалетную комнату. Зеркало отразило краснощёкую растрёпанную девицу с потёкшей тушью. «С ума сойти! На что я похожа и, правда, как можно такое чудище любить?» Умывшись и перекрасившись, постояла у стены. Потом, набравшись сил, уложила волосы и, отряхнув пыль с помятых капри, поспешила на улицу. Узнав в справочном бюро, как и на чём добраться до нужной улицы, отправилась на поиски. Проблуждав, всё же нашла требуемый дом. Старая девятиэтажка. Дом имел внушительный вид. Правда, лифт не работал. И она, махнув рукой, стала подниматься по лестнице. Чтоб не передумать, она решительно нажала на звонок. Дверь открыла старушка, лет 75–80 с аккуратной причёской и выкрашенными волосами. Люда улыбаясь, как можно мягче спросила:

— Терентьевы здесь проживают?

— Вы не ошиблись…,- опрятненькая женщина, водрузив висевшие на шнуре на груди очки на нос, внимательно изучала Люду.

— Я бы хотела поговорить с Павлом Васильевичем, если это возможно?

— А вы кто?

— Я с телевидения, готовлю передачу, на определённую тему…,- она замялась не зная, как с женщиной такого возраста говорить о пикантных вещах.

— Паша, это к тебе, о войне поговорить, — крикнула она в глубь квартиры. — Проходите в комнату, я сейчас чай организую.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, я ненадолго.

Люда присев на старый добротный покрытый пледом диван осмотрелась. Всё-таки «сталинки», есть «сталинки». Просторные комнаты, высокие потолки, большие окна. Вот у Кати «хрущёвка» так это беда. Квартирка крошечная. В комнатах не развернуться. Потолок давит. На кухне вдвоём не выстоять. А тут красота. Живи и радуйся. Мебель опять же старая интересная, не та, что сейчас у всех под одну копирку. Плюшевые шторы с кисточками. Уютно и мило. Сразу видно, люди не гнались за модой не торопясь расставаться так запросто с добротными привычными вещами… Прервав разбег её мыслей, в комнату вошёл, опираясь на палочку, аккуратно постриженный, в чистом спортивном костюме старичок примерно тех же лет, что и открывшая ей дверь женщина. Словно догоняя её мысли, следом за ним показалась и встретившая её в дверях женщина.

— Вот и Паша. Вы хотели видеть его…,- заявила, улыбаясь, она.

— Я Павел Васильевич, что вы хотели?

«Опля, первый блин комом. Кажется, я не в ту дверь постучала, но деваться некуда придётся играть роль до конца. И потом не зря же народ говорит, что отрицательный результат, это тоже результат. Тем более разговор должен для меня быть полезным». Люда собралась с мыслями и проговорила:

— Я понимаю, про ранения вспоминать переживать не лучшие минуты, но гремят новые грозы и опять молодые ребята оказываются в подобной ситуации. Если можно, то расскажите, как не потеряли интерес к жизни вы?

— Тем более с таким ранением, как у него, — встряла старушка, расставляя на разложенную вязаную скатерть чашки. — Извините, кручусь на кухне, мой старый холодец заказал. Купила курицу, варю вторые сутки. Похоже, она ещё старше нас, в чьих — то любимчиках, должно быть, долго ходила.

Все посмеялись, придвигая себе поданные чашки.

— Что ты подсказываешь. Наверняка она знает, раз пришла, ведь так?

— Да?

— Ну что ж, рискнём поговорить. Это её заслуга, — усадил он рядом жену. — Депрессия была не рассказать. Слов не хватит и сил. Жить не хотелось. С ней в одном классе учились. Любовь была, как в романах. Всю войну ждала меня, а вернулся из госпиталя, на порог её не пустил.

— Почему? — удивилась Люда.

— Она молодая, красивая, ей жить надо, зачем же любимому человеку гадить.

— Но ведь она наверняка приходила и не отступала, как же вы выкручивались?

— Да, она напирала. А я? Я гнал. Жалость унижает. А именно такое чувство, думал, возникнет у неё, узнай она правду. Вот и говорил, что не люблю. Нарочно обижал, чтоб отстала… Знаете, страшно хотел впустить её в свою жизнь и также безумно прогнать. Вот эти два монстра и боролись во мне.

— И как же она догадалась, ведь это не просто. Руки целы, ноги целы, голова не ранена…

— Пусть сама расскажет.

Люда повернулась к смахнувшей украдкой слезу женщине. Как Мария Фёдоровна?

— Я устроилась в военкомат и, прочитав его дело, выписала всё на листочек. А потом пошла в больницу к знакомому врачу и он мне всё растолковал. Я готовилась к разговору с Пашей целую неделю. Сделала причёску, подвела брови и накрасила губы, побрызгалась «Серебристым ландышем», вот и вся наша такая косметика после войны была, пошила новое платье…

— Тёмно-синее в белый мелкий горошек, — засмеялся Павел Васильевич, — с белыми манжетами и таким же воротничком.

— Паша прав именно такое и пошла. Он много работал, и застать его дома можно было в основном только по выходным дням. Матушка его открыла, обсмотрела меня с ног до головы и повела в комнату к нему, стало быть. Захожу я, а он лежит, книгу читает. Увидел, меня вскочил. Радость тут же спрятал и насупился, но меня уже эта игра его не обижала. Я шею его обвила руками, губами с поцелуем припала и осталась.

— Как остались, ведь что-то вы сказали ему? — уточнила Люда.

— Сказала, что жить без него не могу и белый свет мне немил, а то чего он боится важное в любви, но не главное. Мы приспособимся, главное быть вместе и очень хотеть быть счастливыми.

— И вы приспособились?

— Естественно.

— Подскажите как, если возможно, конечно?

— Наклонись, на ушко пошепчу, чтоб старого моего не смущать, ведь мы другого века люди, — улыбнулась женщина.

— Потрясающе! — выслушав её, покачала от удивления Люда головой. И отхлебнув остывший чай, спрятала своё смущение. «У нас всё могло быть гораздо проще, если б не упрямство Эдика».

— Потери, конечно, с её стороны были, лишила себя материнства, — продолжил разговор Павел Васильевич. — Но я был согласен на то, чтоб она забеременела от другого и родила, мне без разницы, а ей в радость, но она отказалась. Взяли из детдома мальчика, хороший вырос, но вот беда, смерть забрала Авгане. Остались одни.

— А знаете что, — поднялась Мария Фёдоровна, — а ну его этот чай к лешему, давайте по маленькой. У меня есть прелестная рябиновая самодельная наливочка?

Люде так понравились люди, что согласилась. Просидели до вечера. Она обещала навещать их и попробовать разобраться с настойчивыми товарищами из домоуправления. Которые неоднократно пытались подсунуть им на подпись, какой-то мудрёный документ. Попрощавшись, отправилась домой, причём две остановки шла пешком. После общения с этими двумя, пронёсшими трепетное чувство людьми и переливающейся на её глазах из одного к другому большой и светлой любви, в толчею лезть не хотелось. «Потрясающая жизнь идёт рядом с нами, а проходим мимо, не замечая ничего. Скорее всего, это от того, что людей вокруг много и мы привыкаем к этому. Мы вообще привыкли, всё делая наспех и торча днями в компьютерах, недооценивать людей. Умудряемся в городе с многомиллионным населением остаться одинокими. Как эти двое прекрасны в своём большом чувстве. Надо завтра же отпроситься и пугануть там тех сволочей из домоуправления. На борьбу с жеком у стариков нет сил. Вот те, похоже, решили нажиться квартиркой». В театр идти расхотелось. Выйдя на улицу, она позвонила Руслану и извинилась, за не возможность составить ему компанию на просмотр спектакля. Купив по дороге фруктов и в переходе букет ромашек, отправилась домой. Перво-наперво заперла дверь, но, полежав и подумав, вновь открыла, оставив в дверях ключ. Эд вошёл тихо почти не слышно, она почувствовала его присутствие по запаху свежесрезанных белых роз, что легли на её подушку. Поблуждав по её лицу губами, он мрачно прошептал: