— Папа, — взяла отца за руку дочь, — а маминой фотографии нет, хоть малюсенькой?

— Откуда Лизок, но я тебе обещаю, вернусь в Москву, доберусь до архивов, сейчас я могу это сделать, будет тебе фото. Ты такую силищу во мне разбудила. Переверну всё, но найду. Тут Лиза Седлер подсказала найти охранника, надо узнать, куда он Таню закопал, чтоб сделать, как положено по христианским законам могилку.

— Ты найдёшь его?

— Найду доченька.

— Расскажи, как ты маму встретил?

— За водой ходила в протоку. Стирали они для охраны. Вижу, идёт девчонка. Согнулась в три погибели и качается под коромыслом. Вёдра огромные. А у неё температура была, её аж водило. Вода ледяная, сколько ей того плескания в ней хватило, чтоб простыть. Мимо бежал, взял, помог. Губы спёкшиеся разжала:- «Спасибо». Глаза горящие подняла, я и пропал. Враз, и Лиза в какой-то дальний уголок сердца уползла. И «Затон» не таким адом показался.

— Какая она была?

— Старенький ватник. Клетчатый платок. Платье вылинявшее. Серое или синее в белую крапинку. Сапоги стоптанные. Косички бубликами с двух сторон тряпочками закручены. Беленькая, как одуванчик. Маленькая, смешливая, на щёчках ямочки. Закрою глаза и её вижу, даже годы не стёрли из памяти её улыбку. И такая любовь бывает ребятки. Лизонька, ты очень на неё похожа.

— Я ходила по «Затону» и чувствовала душой ваше там присутствие. Это не возможно объяснить. Но как будто что-то тёплое, близкое, родное всегда находилось рядом со мной.

Взволнованный Дубов, взял руки дочери в свои. Сидевшая на коленях мужа Лиза, вложив маленькие ладошки в большие руки отца, смотрела сейчас на него глазами Тани Петровой. Охнув и поцеловав дочь в эти глаза, он, торопливо ушёл, оставив ребят одних разбираться в прошлой жизни смотрящей сейчас со старых родительских фотографий.

— Интересно, как у них сладится, — потёрся подбородком Илья о плечо жены.

— Ты об отце и маме?

— О ком же ещё. Она всю жизнь его ждала, теперь я понимаю это, а когда-то злился на неё за то, что замуж не выходит. Хотелось, чтоб всё правильно и как у других пацанов было.

— В гостиную на диван не ушла, значит, старая любовь поймала в сети.

— Никогда б не подумал, что матушка способна на такую безумную любовь, всегда казалась холодной и неприступной.

— Это тип женщин принадлежащих одному мужчине и горящих только в одних руках.

— А ты?

— Разве не понятно?

— Пока нет, пойдем, проверим. — Поднял он её на руки. — Сейчас всё, малышка, будет непременно ясно.

Лиза, покачавшись на руках Тимофея Мозгового, как в люльке, осторожно опущенная им, утонула в пуховых подушках. — «Какие огромные. Не люблю такие, жуть. Кто, интересно, ему всё это обставлял и покупал? Конечно бабы, только какие? Не может быть, чтоб у Мозгового не было гарема. Но мне наплевать на это. Сегодня он мой, а там посмотрим».

— Лиза, Лиза, — шептал он, вслушиваясь в её имя. — Я распущу тебе волосы. Ухватился он за шпильки вынимая, одну за другой.

— Распускай, — запоздало разрешила она.

— У тебя дивные невероятно густые волосы, не одной женщины я не встречал с такой гривой. Они пахнут женщиной и травой.

— Крапивой.

— Лиза, — бродил он губами по её щекам, — Лиза.

— Да.

— Лиза, он мне мешает, я сниму с тебя халат?

— Раз мешает, куда же деваться, сними, — улыбнулась она. — Тебе, твой не мешает?

— Сними сама, как тогда в той жизни до «чёрного воронка». Когда приходилось собирать с пола пуговицы от моей рубашки.

— Теперь понятно, почему ты постарался нарядиться в халат. Пуговиц пожалел. Ну, будь по-твоему, держись.

Секунда и её проворные руки, сбросив с него халат, потянулись за остальным. Это подняло шлагбаум, развязав ему руки. Её коротенький, шёлковый халатик для него перестал быть препятствием. Отпустив тормоза, он ринулся к её губам. — Люби, прошу, люби меня, — стонал Тимофей. Его руки ушедшие в свободное плавание рвали застёжку лифчика, торопясь к пылающей груди. — Лиза, она моя, только моя. Господи, как она красива. Я ночью просыпался весь мокрый от своего семя, когда видел её во сне. С годами она стала ещё прекраснее. У этой красоты только один хозяин, я.

— Ты ошибаешься, ей пользовался ещё один мужичок, дорогой.

— Кто? — подскочил, как ужаленный Тимофей, уязвлённый в самое собственническое нутро.

— Твой сын.

— Лиза, нельзя же так пугать, можно и инфаркт запросто организовать. Илюха не считается, и когда это было. Годы не властны над твоим телом. По-прежнему дрожит животик под моей рукой. Значит, ты не так ко мне холодна, как хочешь это показать. Вот так поглажу грудь, и ты уже стонешь. Повернись, моя ягодка, на бочок, какие волнующие бёдра. Дай я их поласкаю. Не зажимайся. Помнишь, как сама брала мою руку и ласкала всё, что тебе хочется. А сейчас сделаю я это сам. Попробую угадать, что тебе больше всего хочется у меня полюбить. Видишь, я ничего, малинка моя, не забыл. Ты уже неровно дышишь. Какой изгиб спины, а попка, как булочка. И всё это ждало меня, чтоб оттаять.

Ночь светила в окно разноцветными огнями ночного города, совсем не оставляя Лизе лазеек и щелей, куда бы она могла спрятать свои возрастные изъяны от его нетерпеливых рук и внимательных глаз. «Пусть, — махнула она, отчаявшись стать незаметной и невидимой, — куда деть годы».

— Не дёргайся.

— А ты не смотри на меня.

— Почему, ты так красива.

— Не смеши меня.

— Я люблю тебя.

— Тимоша.

— Я тут радость моя, с тобой. Похозяйничай на моём теле, как это ты любила делать тогда. Приди в гости в мой ротик.

— Тимофей мы сходим с ума.

— Не страшно, ведь оба.

— Вот уж не думала, что это когда-нибудь повториться.

— А я надеялся опять попасть в кольцо твоих жарких рук. Ну-ка обними меня, закрой глаза, чтоб они тебе не мешали, и отдайся страсти. — Через полчаса он смеялся, целуя её смущённые глаза, — Лизок, я зря растопил тебя всю. Надо было частями, а то не справлюсь. Вот у кого возраст на это дело влияет, так это у мужика, а ты как была в полном порядке, так сейчас ещё и аппетитнее стала.

— Ага, — улыбалась она, — перезрелая ягода завсегда вином отдаёт.

Он, приглушая смех ладонью, хохотал. Ночь испарялась, а до покоя дело так и не дошло.

— Что ты скажешь, если я попрошу добавки, к сладкому, — прошептала она, покусывая его ушко. «Если грешить и пользоваться им, то по — полной программе. А почему бы и нет!? За раз отлюблю и всё», — кружилось в голове.

— Постарайся сама себе помочь. Я уже не тяну. Сделай, как это ты делала в молодости, когда выжимала из меня все соки. Припомни, воспользуйся своими проворными пальчиками. Организуй из меня бойца.

— Ты меня толкаешь на разврат.

— На жизнь, солнце моё!

— Мне просто хорошо с тобой лежать, если б ты даже читал книгу или смотрел телевизор. Это совсем не важно. Просто чувствовать твоё тепло, дыхание, голос, — уже большое счастье для меня.

— Ты, как дорогое, спрятанное про запас, старое вино. Неизвестно что найдешь, открыв бутылку ту, чудное вино или уксус? — Повернулся он, обдавая жаром к ней. До всего этого, что нафантазировала ты, у нас ещё масса времени, а пока гори, ягодка, и сжигай меня.

Усталые глаза страсти слепило только утро. Которое по всем законам природы должно было их бодренько раскрыть. К обеду, проголодавшегося Мозгового разбудили лучи солнышка, пробивающиеся в полураскрытое пространство между тяжёлыми портьерами, создававшими смутный полумрак. Он уставился в эту светлую щель, в которой виднелся кусок голубого неба и паутина облаков. «Как хорошо-то!» Осторожно высвободившись из горячих объятий любимой женщины, отправился на кухню. Где по всему видно хозяйничал с утра только Дубов с внуком. Родители, которого, на данный момент, тоже пока не просматривались. «Сын с невесткой спят, поди, вот Илюха и возится с пацаном. — Усмехнулся он. — Чем ему ещё и заниматься-то». Завтракая, он слышал, как кричал в трубку Илья:- «Оставьте этот вопрос. Решите позже. Ничего с вашим вагоном дел не случиться. К другому паровозу всё равно не прицепите. Придёт, разберётся. Можете вы понять, человек жену нашёл, сына. Не будет его до обеда, испарился, исчез».