Журчание старого лектора кое-как можно было слышать только в первых двух рядах, а сидящие выше студенты занимались кто чем. В частности, двое устроились на верхотуре и, нагнувшись, окруженные болельщиками, играли шахматную партию факультетского первенства. На доске создалась острейшая ситуация с «висящими» фигурами. И в этот момент один из игроков сделал грубо ошибочный ход, ломающий всю его партию. Тогда его партнер, забывший все на свете, радостно рявкнул на всю аудиторию: “Ну, это муде!”,

Сергей Николаевич посчитал этот крик души за сомнение пытливого юноши в истинности некоей теоремы, которую он в этот момент доказывал. Прервав доказательство, он неожиданно громким высоким фальцетом проверещал: “Это не муде, а закон природы!”

По свидетельству помощника И. В. Сталина П. Поскребышева (об этом рассказала его дочь), вождь любил актерствовать, чтобы не сказать — поясничать: неоднократно на заседаниях Политбюро он одевался официантом и с подчеркнутым подобострастием всех обслуживал.

Георгий Никитович Коваленко, наверное, один из самых интересных людей, потому что при знакомстве со всеми съемочными группами, которые брали у него интервью, он говорил одно и неизменное: “Я всех членов Политбюро видел в гробу”. Согласитесь, довольно смело!

Но на деле все проще простого. Георгий Никитович работает могильщиком. Вот уже более 35 лет. И ни одни сколько-нибудь ответственные похороны не обходились без него. “Самое трудное, — рассказывал в одном из своих выступлений в прессе Коваленко, — закрыть могилу. Ведь сыпать землю нужно ровно 4 минуты 30 секунд — именно столько звучал Гимн Советского Союза”.

Именно от Г. Н. Коваленко нам стали известны подробности (а вернее, “нюансы”) погребения умершего в 1982 г. главы Советского государства Л. И. Брежнева.

“Когда мы опустили его в могилу, то миллионы телезрителей услышали какой-то странный стук. Народу показалось, что мы, могильщики, просто-напросто уронили гроб, и тысячи телеграмм тут же полетели в Москву. А на самом деле все было не так. Начальство потребовало, чтобы гроб опустили с первым же залпом орудийного салюта. Мы долго-долго репетировали, но… Нагоняй получили все, от самых-самых верхних — до нас. Я страшно огорчился, когда умер Леонид Ильич. Он был очень добрым человеком, всех жалел. Помню, хоронили Суслова, Пелыпе даже подошел к оркестру и попросил играть не так траурно, а то Леонид Ильич расплакался. Когда Леонид Ильич маму свою хоронил, то плакал все время, таблетки глотал. Я тогда подошел и обнял его. Он тепло так сказал: “Спасибо тебе, Георгий”, а сам: “Мама, мамочка… и плачет”.

Все пять примеров хотя и разнятся содержанием, общи в одном: в них всякое произошедшее событие подчеркивается не обилием слов и громоздкостью убеждения, а какой-то небольшой мгновенной, очень яркой деталью.

Без копейки нет рубля, и без маленького винтика не будет работать никакой слаженный механизм. Вроде бы, ну и что там, чепуха, деталька, мелочь — а поди ж ты, без нее не обойдешься.

Посмотрите на левый рисунок. Только всматривайтесь пристально и долго. Замечаете (?), согнутая часть фигуры ведет себя по отношению к нам мерцающе, то приближается, то удаляется. Наблюдается, эффект подвижности”.

А теперь взгляните на то изображение, что помещено справа. Концентрируя и напрягая внимание, мы способны переключать зрение и видеть в итоге то лица двух людей, то белую вазу на темном фоне.

Так и деталь. Меняя ракурс дотошности и реализма, нам удается или сдвинуть «деталь» на периферию, сводя ее роль к величине, приближающейся к нулю, или размещать по центру события, делая самое его зависимым от вроде бы штришка, смысловой пушинки, ну, право же, от еле заметней малости.

1. Знайте, что нет ничего крупнее «мелочи», если эта «мелочь» касается чего-то крупного.

2. Любое событие есть лишь постольку, поскольку оно оживляемо «деталями» и скрепляемо ими. «Детали» не разбавляют и не украшают; они реализуют, то есть превращают что бы то ни было в реальность, в фактичность, в наличное, имеет место быть”.

В американском рекламно-информационном телесериале о службе специальной экстренной помощи “Телефон помощи 911” все иллюстрационные ситуации «воспроизведены», то есть в них играют актеры. Но степень достоверности — и это отмечается всеми — без натяжек, стопроцентная. За счет чего? факторов много: и правильный выбор приглашенных на роли людей, и точная режиссура, и воссоздание до мельчайших элементов “тех самых условий”, и высокий уровень натуральности.

Однако главное все же не в этом, а в факторе почти что филигранной психологичности. Создается она приемом «деталь». Мы верим каждому эпизоду, каждому шагу действующих лиц, потому что в поступках героев есть в каждом кадре некий штрих, что мы немедленно оказываемся во власти проникающего в нас влияния.

В одном из штатов две школьницы пошли на прогулку в каньон, и одна из них при спуске в долину сорвалась с большой высоты. Мы видим на экране распластанное безжизненное тело пострадавшей, испуг ее подруги, процедуру спасения, волнение и отчаяние десятков людей.

Иногда, краем сознания, когда страх за судьбу человека становится нестерпимым, вдруг ловишь себя на том, что видимое — понарошку, всего лишь «кино». Видимо, это понимают и создатели ленты. Тут же, как по заказу, идет эпизод, который снова берет нас то ли в эмоциональный, то ли в рациональный полон. Но как? А такой мелочью, которая мгновенно рассеивает наше предубеждение.

Ведь подружки не просто пошли погулять. Хотя внешне все выглядит спонтанно, но на самом-то деле (вот ведь, оказывается, как!) одна из них позвала другую. И вот сам-то «инициатор» похода в горы как раз не пострадал. В конце фильма есть сцена-монолог этой девушки уже после того, как все самое страшное было позади. Ее слова мне врезались в память: “Я думала, что Кристи больше не будет со мной дружить, даже не станет разговаривать. Но время снова как-то незаметно нас сблизило”.

То что актер может играть «чувства» — это мы, конечно же, знаем. Но предположить, что актер будет играть нашу собственную потаенную мысль, а именно, что у этой страшной трагедии есть виновница — “мол, не позвала бы, ничего бы и не случилось” — это, с нашей точки зрения, уже чересчур, а потому невозможно.

И тем не менее. То, что показывается на экране, опровергает любое неверие зрителя в изображаемое. «Деталь» срабатывает, покоряя нас. Мы из зрителей снова становимся участниками событий.

Евгений Ананьевич Халдей, известный фотомастер, корреспондент фотохроники ТАСС во время Великой Отечественной войны, рассказывая о своей интересной профессии, в одной из бесед с журналистами вдруг разговорился и, отвечая на вопрос, снимал ли он великого полководца Георгия Константиновича Жукова рядом со Сталиным, вспомнил:

“Да, снимок, где они стоят рядом на Мавзолее, есть в моем сборнике фронтовых фотографий “От Мурманска до Берлина”. Тоже мелкая, но характерная деталь: Жуков, разглядывая этот снимок, спросил, не робел ли я, снимая И. В. Сталина. Я отвечал, что по-разному: когда издали, с помощью объектива, тогда спокойно, а когда вблизи, признаюсь, чувствовал дрожь. Жуков же вспомнил в этой связи, что, когда они стояли на Мавзолее, пошел сильный дождь. Крупные капли стали капать на козырек его фуражки, а оттуда на нос. Простое человеческое желание нос почесать — сил нет. Но Жуков косится на Сталина — тому тоже неприятно, но терпит, стоит спокойно. И Жукову пришлось терпеть до окончания парада… Сталина он, что и говорить, уважал”.

На использовании “правила детали” строится и широко распространенная языковая формула “вот только один штрих”, играющая роль сильного подтверждающего довода в цепочке рассуждений.

Выступая 20 декабря 1994 г. по ЦТ-1 (“Останкино”), руководитель аппарата Президента Российской Федерации Сергей Филатов обсуждал тему боевых действий федеральных войск в Чеченской Республике. Военные сражения шли уже более недели, политическая ситуация не упрощалась, а усложнялась, и Филатов как бы между прочим в ряду своих критических замечаний о президенте Чечни Джохаре Дудаеве вдруг сделал паузу, а затем сказал: “Да что говорить! Вот только один штрих, который характеризует Дудаева. Я недавно встречался в ним. Дело было летом, когда предполагалась его встреча с Ельциным.