Быть можеу, тогда и родилась на стройке внутренняя «Малая эстафета»: соревнование по всей технологической цепочке — от разгрузки вагонов до сдачи домов «под ключ».

Плывут лета, как вода. Так говорят на Полтавщине, откуда родом Александр Андреевич.

— А тут каждый день впору целому месяцу, а месяц — году,—улыбается он.— По размаху дел. Вот и сейчас готовлюсь к занятию.

В красный уголок собирались слушатели — кто со смены, кто после отдыха. Комсорг отделстроевцев Ира пришла прямо с собрания, настроение приподнятое. И сразу с новостями к Александру Андреевичу: важный вопрос решали — создание комсомольско-молодежного управления из восьми бригад. Большинство рабочих поезда молодежь. Вот и надо, чтобы они во всем задавали тон. А мы постараемся, чтобы комсомольско-молодежный коллектив во всем стал образцовым, откроем там школу передового опыта, будем учить других, как по-хозяйски относиться ко всему, что у нас есть.

— Вот и хорошо, — поддержал девушку Александр Андреевич,—значит, следующий реферат твой. Так и назовем: «Бережливость— черта коммунистическая». С этого и начнем изучать черты зрелого социализма.

Поезд давно отправился от новой таежной станции Ноябрьская. За окном мелькали палаточные городки студентов; вырастали и уходили вдаль линии электропередач; рыжие пятна болот сменялись густым травостоем, белоствольными березами да темными ельниками.

По радио шла литературная передача. Сибирский прозаик размышлял о путях литературы, об отражении в ней преобразований в этих краях. Потом самодеятельные приполярные артисты читали стихи своих и московских поэтов. В эфире зазвучали строки:

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

Если то, что случилось, нельзя изменить.

Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,

С этим прошлым порвите непрочную нить.

Почему-то показалось, что это читает Лена: такой же звонкий, с акающим московским акцентом голос. Да ведь и она любит эти стихи Андрея Дементьева. А может быть, это была и не она.

Никогда не жалейте о том, что случилось.

Иль о том что случиться не может уже.

Лишь бы озеро вашей души не мутилось

Да надежды, как птицы, парили в душе...

Перестукивали на стыках рельсов колеса. А мы словно видели перед собою миниатюрную девушку. И ее большую мечту о счастье. О празднике души. И еще вспомнились люди, с которыми повстречались в городе близ озера Ханто. А вода там такая светлая-светлая, что отражается в ней, как в зеркале, вся Волчья высота. Озеро, в котором отражают светлые души взошедших на эту высоту людей.

Стучат колеса.

А где-то, на 63-й параллели, между двумя северными автономными округами — Ямало-Ненецким и Ханты-Мансийским — остался позади совсем юный приполярный город.

Небольшой город на огромной земле.

Случилось так, что во время работы над политическим романом «Полынь чужбины» у нас возникла необходимость снова побывать в Чехословакии: надо было еще и еще раз пересмотреть эмигрантские архивы, пройти по следам героев книги— Прага, Хеб, Соколово, Карловы Вары, пограничные районы ЧССР.

Перед самой поездкой в Чехословакию один из авторов, находясь в Нью-Йорке, записал в свои американские тетрадки беседу с одним из бывших судетских немцев, так сказать, злобно-классическим эмигрантом, которого пригрела Америка. Встреча произошла совершенно случайно, в кулуарах очередной сессии Генеральной Ассамблеи ООН (подробно о ней рассказано в книге «Свобода для волка»). Однако эта случайная встреча имела непосредственное отношение к нашему предполагаемому путешествию по Чехословакии для сбора материалов об эмиграции.

Думается, стоило бы напомнить о ней и о том, что было потом — во время и после поездки в центр Европы.

Итак, с одним из сотрудников Секретариата ООН, киевлянином, который уже несколько лет провел в Америке, мы любовались замечательными произведениями искусства разных стран, присланными в подарок штаб-квартире Организации Объединенных Наций. В одном из холлов — скульптура бога Посейдона, найденная археологами на земле древней Эллады; на стене, слева от центрального входа,— самый большой в мире ковер ручной работы «Мир», подаренный народом Бельгии; а справа — два панно кисти бразильского художника К. Порти-нари «Война и мир»... Живописные полотна, древние скульптуры, уникальные фарфоровые вазы.

Уже был первый час ночи, и Анатолий (так звали сотрудника Секретариата ООН) предложил подняться на второй этаж в салон для делегатов.

— Подкрепимся чашечкой кофе, а заодно и там продолжим нашу экскурсию,— сказал он.

В кафетерии, где витали клубы едкого табачного дыма, справа, до самого потолка, расположился огромный ковер с изображением «Китайской стены».

К столику, дымя трубкой, направлялся высокий, подтянутый старикан — вылитый пират сэр Фрэнсис Дрейк, открывший благословенное место в Америке — мыс Новый Авалон.

Молча сел, отхлебнул горячий напиток.

— А вон там, в парке,— продолжая разговор, кивнул Анатолий в сторону окна, за которым при свете прожекторов виднелась всемирно известная скульптура Вучетича «Перекуем мечи на орала»,— ньюйоркцы любят прогуляться по вечерам. И безопасно, и нигде не увидишь такого обилия цветов... Может, еще по чашечке кофе? Не то от заседаний, не то от дыма голова раскалывается...

— Э-э, молодой человек,— обронил вдруг «Фрэнсис Дрейк»,— в ваши-то годы жаловаться на головные боли... Я, наверное, в два раза старше вас, если не больше. И пережил многое. Но главное — спокойствие плюс гимнастика. Тогда будете в мои годы здоровым.— Он полез в боковой карман пиджака и раскрыл какой-то документ: — Это паспорт. Вот читайте: Гауптман, год рождения 1899... А вы когда родились?

На паспорте, кажется, был оттиснут орел — печально известный символ...

— Возраст у меня, как у Иисуса Христа,— пошутил Анатолий и уже серьезно добавил: — Перевалило за тридцать три, родился во время смертельной схватки народов с фашизмом, когда и была создана наша ООН. Потому, наверное, и служу ее цели: избавить грядущие поколения от всяких войн, наподобие той, что развязали фашисты...

И тут господин Гауптман буквально взорвался:

— Что вы знаете о войне! Мальчишка! Вы только попадаетесь на удочку коммунистической пропаганды! А знаете, сколько нас, немцев, пострадало в войне?

— Простите, герр Гауптман. А сами-то вы на чьей стороне были тогда?

— Ни на чьей! — отрезал он.— Да, я был нацистом. Но я выполнял приказ и шел под пули. Я не должен отвечать за других.—Гауптман посмотрел в упор холодными, стеклянными глазами: — Вы, наверное, коммунисты?

— Точно. Коммунисты.

— Вся ваша коммунистическая пропаганда ложь, ложь, ложь! — Ему явно не хватало дипломатического хладнокровия.—Давно пора прекратить разговоры о вашей, как вы там говорите, Великой Отечественной. Кто пострадал? Вы или я? У меня забрали все — землю, дом в Карлсбаде, и я вынужден околачиваться здесь...

Этот разговор с престарелым нацистом в Нью-Йорке не раз всплывал в памяти, когда мы в Чехословакии (точнее — в Западночешской области) пошли, так сказать, по следам гер-ра Гауптмана.

Скажем сразу: помнят там до сих пор черные дела и гитлеровцев, и гейнленовцев.

Фашисты терроризировали край. На чешской земле чехам запрещали говорить по-чешски. Немецких коммунистов гейнле-новцы похищали и через границу передавали гестапо. Одна провокация сменяла другую. Вскоре гитлеровцы, которым мюнхенское предательство развязало руки, прирезали Судеты к рейху. Западные союзники, как они сами тогда писали, не собирались ради чехов «пожертвовать хотя бы одним солдатом». От помощи Советского Союза буржуазная Чехословакия сама отказалась. И этим поставила крест на своей государственной и национальной независимости.. Через полгода гитлеровцы «проглотили* то, что оставалось от страны.