Сколько тяжелого труда положат люди разных профессий, пока тюки шерсти превратятся в сукна! Шерсть надо перебрать, промыть, разделить по сортам, распушить и расчесать. Да и прясть ее нелегко. Намотай-ка пряжу на шпульки, — смотри не ошибись: шерсть, идущая на основу, наматывается одним способом, а приготовленная для утка другим. В зависимости от желательной длины, ширины и плотности ткани пряжу натягивают на соответствующий навой. Изнурителен труд ткача, но сукно еще не готово. Материю валяют, ворсуют, красят и затем окончательно отделывают, придавая гладкость и лоск.

Не позавидуешь судьбе подмастерья: четырнадцать, а то и шестнадцать часов в сутки он работает на хозяина. Начинает он со звоном колокола на городской башне. Зимой сигнал раздается в пять часов утра, а летом еще раньше. Цеховые статуты запрещают сверхурочную работу, но хозяин подчас не разрешает выпускать из рук инструменты, когда далеко за полночь. Правда, работу при свечах ограничивают, но думают не о людях — боятся пожара. Да и вообще в полутьме ничего не стоит перепутать краски и испортить дорогое сукно. Если есть срочные заказы, то не позволят отдохнуть и в праздник.

Тяжелая доля! Мальчишкой отдадут тебя в ученье. Мастер будет притеснять тебя как только захочет, а платить должен ему ты. Если нет денег — несколько лет будешь работать даром.

Как бы ты ни был искусен в ремесле, очень сложно получить права мастера. Изготовить шедевр — это еще не самое трудное. А где взять деньги? Хорошо, если ты сапожник, делающий деревянные башмаки, — у тебя дешевый материал и нехитрый инструмент. А если ты слесарь, скорняк или ткач? Откуда взять станок и дорогое сырье? Но пусть ты все это раздобыл. Мастера стараются любыми путями затруднить доступ в цех. Они поставят кучу условий: ты должен иметь определенный стаж, столько-то прожить в одном месте, обладать имуществом. С тебя потребуют доказательств, что ты законнорожденный. Потом придется сделать взнос в пользу цеха и неоднократно устраивать для мастеров и их жен угощения с обильной выпивкой. Многие так и остаются на веки вечные в подмастерьях и мыкают горе то у одного хозяина, то у другого.

Каждый шаг подмастерья регламентирован цеховыми статутами. Он должен жить в доме мастера и быть холостым. С ним считаются не больше, чем с прислугой. Даже в свободное время он не имеет права располагать собой: он обязан возвращаться в дом не позже девяти часов зимой и десяти — летом. Ему запрещено посещать таверны, кабаки, увеселительные заведения, возбраняется пить в свое удовольствие и играть в азартные игры.

Подмастерье получает харчи и деньги. Хозяин старается, конечно, кормить похуже и всякими правдами и неправдами увеличивать ежедневный урок. Переменить хозяина по своей воле подмастерье не может. А мастер нередко, чтобы ничего не заплатить, придирками вынуждает его уходить до истечения срока.

За невыход на работу, за всякую провинность и недосмотр подмастерья подвергались штрафам или их на время лишали работы. Но особенно жестоко расправлялись с теми, кто становился на путь борьбы, кто создавал тайные союзы подмастерьев или участвовал в стачках. Таких людей исключали из цеха, и в городе им уже никогда не давали работы.

С подмастерьями почти не считались в городских делах. Их старались держать в узде. За ними не признавали человеческих прав. Им не разрешали жениться и позорили их за «дикие браки».

Правда, теперь после упорной борьбы кое-что изменилось: не так ограничивали их свободу, чаще разрешали подмастерьям жить собственным домом, заводить семью. В урожайные годы жалованья хватало на сносное прокормление одного человека. Жить вдвоем уже значило влачить полуголодное существование. А если еще и дети! Разразится неурожай — а это случалось нередко — цены летели вверх, и тогда обычное жалованье становилось совсем нищенским.

Увечье постигло тебя на работе, или ты заболел от перенапряжения — не жди, что хозяин даст денег на лекаря или выплатит пособие. В лучшем случае ты сможешь получить только жалованье, полагающееся до конца срока найма. А дальше делай что хочешь — подыхай с голоду или становись на паперти с протянутой рукой.

Люди жили в постоянном страхе за завтрашний день, в обстановке неуверенности, тревоги, ожидания еще больших бед. На что надеяться? На блаженство в загробном мире? На том свете, как и на этом, хорошо будет только богачам. Это они предусмотрительно закупают столько индульгенций, что им отпускаются все грехи: прошлые, настоящие и будущие. А что остается бедняку, если у него нет денег ни на свечи, ни на индульгенции?

Священники благословляли власть имущих, а те смотрели сквозь пальцы на вольности, которыми тешили себя пастыри душ человеческих. Скандальные истории, где были замешаны духовные лица, давно перестали кого-либо удивлять.

В бедных кварталах особенно люто ненавидели тунеядцев попов. В городе было много сектантов-анабаптистов. Вождем их был Николас Шторх, суконщик.

Погода стояла прекрасная, и Лев X, отдыхая в своем любимом замке, частенько забавлялся охотой. Он с увлечением следил, как травили кабанов. Экк, которого вызвали из Германии доложить папе о виттенбергской ереси, превосходно уловил настроение его святейшества. Набросок подготовляемой против Лютера буллы Экк начал фразой: «Восстань, господь! Дикий вепрь замыслил опустошить твой виноградник!»

Лев X одобрил проект. Вскоре булла была напечатана. Все положения Лютера скопом подвергались проклятию, работы его велено было сжечь и никогда больше не публиковать. Если Лютер и его приверженцы за шестьдесят дней не отрекутся от своих взглядов, то они будут отлучены от церкви.

Для обнародования буллы в Германию были посланы Иоганн Экк и библиотекарь папы Джироламо Алеандро.

Доминиканцы, францисканцы и госпитальеры Цвиккау быстро поняли, какой опасный враг появился у них в лице нового проповедника. Объединившись, они повели яростную борьбу. Любыми способами старались они восстановить против Мюнцера горожан, писали жалобы и требовали обуздать пришельца.

Из канцелярии епископа было доставлено в Цвиккау письмо: власти должны обратить внимание на проповеди Мюнцера. В ратуше голоса разделились. Монахи безобразно распоясались — не мешает их как следует осадить. Выступления Мюнцера очень кстати. Он прижмет монахов, а то они уже слишком своевольничают.

Среди членов совета было немало сторонников Лютера. Конечно, магистр Томас выражается решительней и прямей, чем виттенбержцы, но надо думать, что и сам Лютер займет скоро более воинственную позицию. Нет особой беды в том, что Мюнцер горяч. Его ведь рекомендовал доктор Мартин.

Монахи не унимались. Особенно усердствовали францисканцы. Они ходили из Дома в дом, нашептывали, возмущались, причитали. Их публично поносит какой-то негодяй, человек без роду и племени. Он подкапывается под устои церкви. Если его речи и впредь будут находить слушателей, то им, братьям миноритам, не останется ничего иного, как умереть от голода.

Но, несмотря на все эти сетования и проклятия, множество народа стремилось послушать Томаса.

Даже в привычные представления Мюнцер вкладывал совсем иную суть. Люди поклоняются Христу. А что он такое и где он? Восседает на небесах и ждет второго пришествия? Нет, отвечал Мюнцер, Христос здесь, на земле. Он всегда пребывает в нас, наши постоянные страдания — это его страдания. Жизнь полна тягот и мучений. Но каждый, кто ищет правды, не должен бояться страданий. Тот, кому слишком легко живется, кто в тяжелую годину не несет креста лишений, тот не сможет отречься от мелких личных целей ради общей пользы. Настоящая вера — это не какая-то милость, ниспосланная потусторонним божеством, — это внутренняя сила человека. Он придавал очень большое значение нравственному совершенству людей. Тот, кто слишком привязан к преходящим утехам, не будет по-настоящему самоотвержен. От былой жизнерадостности Томаса не осталось и следа. Он жил в крайней нужде, мало ел, отказался от вина, почти все деньги отдавал беднякам. Он подавлял в себе и страсть к приобретению книг. Обладать ученостью может и злодей!