Разные мысли копошились у меня в голове на протяжении этого страшного нашего марша, самые разные, часто думал я о Лауре, в снах видел, как мы всей семьей едем в Гранаду купаться на озере, как вместе обедаем в ресторане, как нам весело и уютно в семейном кругу.

А еще я думал, что дорога наша через горы — это еще и дорога нашей революции, мы должны дойти, мы обязательно дойдем, даже если не все, так же, как обязательно победит революция. Потому что мы ведь направляемся вместе с движением высших идей мира туда, где нет границ, нет начала и конца, где добро для каждого человека, делание добра обычно, как ежедневный солнечный свет, как тепло жизни, где нет очеловеченного зла, нет бездушной жестокости, где будут жить наши потомки в радужном свете понимания одного человека другим, одного народа другим, одного материка другим и так далее; радужный свет добра и всеобщего мира — вот наша цель, наша бесконечная цель этой безмерно тяжелой дороги через горы, где смерть подстерегает нас на каждом шагу, где есть жажда и голод, но где есть и конечная цель — безграничное добро к людям, народу, родине, человечеству...

Когда впереди раздалась автоматная очередь и мы все, как по команде, бросились на землю, я долго не мог прийти в себя, пока не осознал, что, кажется, мы пришли, какой-то да ждет нас сейчас конец, наверное, уже дальше не пойдем.

Последовало еще несколько очередей, но мы не стреляли. Мы ждали, хотя оружие уже каждый держал наизготовку. А тогда снизу, с долины, из которой доносились автоматные очереди, прозвучало громкое и решительное:

— Сдавайтесь, вы окружены сандинистскими войсками. Всякое сопротивление бессмысленно! Выходите, бросайте оружие и руки вверх! Тогда вам гарантируют жизнь!

Вот и все.

Трудно передать, что мы почувствовали,— радость нас охватила, несказанная радость, мы готовы были броситься в объятия нашим товарищам, которые приняли нас за врагов. Но я приказал:

— Все оружие оставляйте на месте. Руки вверх и выходите один за другим. Не забывайте, что мы в форме «контрас». Потом все объясним.

— А если это засада? Если это «контрас»?

— Нет.

Не знаю почему, но я был убежден, что это наши.

— Я пойду первым,— сказал я.— А вы смотрите. И если все в порядке, выходите за мной.

Один процент страха у меня все же был, когда я бросил оружие и с руками, заложенными за голову, пошел вниз, туда, откуда доносился голос.

Я шел, спотыкаясь, глядя перед собой, но никого не замечая, как вдруг из-за кустов шагнуло несколько человек в защитной сандинистской форме, и я понял, что это на самом деле наши, и непроизвольно опустил руки, и сразу же прозвучал приказ:

— Руки держи за головой, бандит! Где остальные? Сколько вас?

Я снова заложил руки за голову и отвечал круглолицему парню, наверное, такому же лейтенанту, как и я, что нас десять, сейчас выйдут, боялись засады, поэтому не выходят все вместе.

— Ладно, подожди здесь! Обыщите его!

Мы не сомосовцы и не «контрас», мы — сандинисты...

— Разговоры потом,— перебил он меня, не слушая. — Отведите его.

У меня не было сил сопротивляться, и я решил подождать, пока все будут здесь, а тогда уж, когда ребята успокоятся, что они выполнили операцию, все рассказать подробно.

Мои выходили один за другим, их обыскивали и направляли туда, где был я.

— Все? — разочарованно спросил лейтенант.

— Все, — ответил я.

— Ты что, старший? — спросил он. — Хефе ихний, главарь?

— Слушай, парень, может, ты выслушаешь несколько слов хотя бы сейчас. Мы выполняли специальное задание. Возвращаясь с него, сбились с пути. Не ели нормальной еды уже недели две. Люди мои полумертвые. Так что давай нас немедленно в населенный пункт, и я скажу, с кем связаться, тогда все станет понятно.

— Насколько мне известно, никто здесь никаких специальных заданий не выполнял — это первое. Затем, на вас форма «контрас» — это второе. А третье — я не уполномочен вести с пленными переговоры, следовательно, доберемся до города — посмотрим.

— А куда мы направляемся? Где мы вообще? — спросил я. — И потом — мы не ели две недели. Нам бы чего-нибудь поесть, хоть немного.

— Мы... — он заколебался на мгновение, но затем, поняв, что большой военной тайны здесь быть не может, сказал, — вблизи Сан-Хуан-дель-Норте, а ближайший город отсюда, ну... Эстели... или Халапа, или же Матагальпа.

Мы прошли горами хороших километров с двести, подумал я, и внезапно меня даже закачало. Столько мытарств осталось позади, а теперь нам еще и не верят.

Еду, однако, принесли. Но я не позволил ребятам много есть потому, что знал, что желудки сейчас много еды не примут. Потом мы спустились вниз, где разместился временный лагерь сандинистского подразделения, которое прочесывало эту местность.

— Если вы ищете какую-то определенную группу бандитов, то это не мы, ищите дальше, они наверняка где-то есть, а если просто прочесывали, то...

Мне не ответили.

Здесь было несколько машин. Нас должны были посадить в две машины с охраной и отправить пока суд да дело в Сан-Хуан-дель-Норте. Бойцы-сандинисты подначивали нас своими репликами:

— Довоевались, бандиты! Посмотрите на них: кожа да кости! И как вы не подохли там, в сельве? Туда бы вам и дорога! Сволочи! За сколько продали родину!

И вдруг от группы бойцов, которые только что возвратились откуда-то, вероятно, устраивали нам засаду с другой стороны, отделяется один и приближается ко мне, всматриваясь мне в лицо.

— Ах ты падаль! — кричит он, и лицо его даже искажается от ярости. — Ах ты негодяй, собачья твоя душа! Да я сейчас пристрелю тебя здесь, как гиену! Я его знаю, ребята, он на самом деле был когда-то в саидинистской армии, я его хорошо знаю, и вот он где очутился! Ну да вот тебе для начала...

И мой ближайший друг Рауль, любимый товарищ, друг моего детства, заехал мне прямо в физиономию, хватаясь в следующее мгновение за револьвер, который висел на боку, но его удержали товарищи.

— Его зовут Маноло Барриос, я имел несчастье когда-то быть его другом, а сейчас... что с ним случилось, ребята, это какое-то сумасшествие, какое-то предательство...

Рауль почти плакал от обиды, а я молчал, оцепенев от абсурдности того, что происходило, от того, что у меня не было сил ничего объяснять, а еще от того, что этот негодяй все же поверил форме, которая была на мне сейчас, а не мне самому... Хотя я ничего и не сказал...

Вот это была встреча!

Теперь вы поверите, что мне и впрямь не везет. Я не мог рассказывать ни о ходе операции, ни о задании нашего батальона, я требовал доставить меня и моих ребят к командованию.

Мауро тем временем потерял сознание, у Гордо началась рвота. Мы не ели слишком долго, нам нельзя было есть что-либо!

И я попросил:

— Поехали скорее, вы узнаете, кто мы! Потому что мы уже на пределе! А ты, — я повернулся в сторону Рауля, — еще дурак и щенок, оказывается, хотя я и считаю тебя своим братом. Ты не дорос ни до доверия, ни до убежденности, все только слова да настроения... Тьфу!

Рауль снова было бросился ко мне, хотя уже не с таким запалом, как прежде, но его сразу же придержали товарищи. Я видел, правда, что его придержали, но я отвернулся. Не хотел ни объяснять, ни оправдываться. Даже обижаться всерьез не хватало сил.

В конце концов и мы вскарабкались на грузовики и поехали. Ну, а дальше что было?

Телефонный разговор. Всех немедленно в больницу в Сан-Хуан-дель-Норте, а через два дня, когда мы немного пришли в себя, в госпиталь в Чинандеге, где, прихрамывая, шел нам по госпитальной дорожке навстречу выздоравливающий Маркон.

Рауль отпросился у начальства и примчался в госпиталь Сан-Хуан-дель-Норте, как только стало известно, кто мы.

Плакал, на коленях просил прощения. Досадно было, обидно, но ведь такая моя судьба, вечно со мной случится какая-нибудь незадача. Вот ни за что ни про что получил от названого брата по физиономии, вот так не повезло, видите! Но разве не простишь и такого тому, кого любишь.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: