— Но как она могла? Откуда вы знаете? — спросила Фредерика.

— Кэтрин была убита в субботу, в день ярмарки. В то утро я сказала Марджи, что ухожу собирать травы. Но, уходя, вспомнила, что не приготовила несколько заказов на смеси. Я решила, что стоит сделать это до ухода, иначе заказами займётся Маргарет, а ей нельзя долго стоять. Тем более, что она настояла на посещении ярмарки. Она плохо себя чувствовала, вы помните, да и так много работала, готовя продажу в киоске. И ещё я знала, что уговорю пойти с собой Роджера на помощь. Ему хотелось быть подальше от толпы. И поэтому я вернулась. На мне были туфли с каучуковой подошвой, и я вошла в лабораторию бесшумно. Я думала только о предстоящей работе, — она замолчала и закрыла глаза, словно не хотела видеть картину, которую вызовут следующие слова. — Там была Марджи, — просто сказала Филиппина. — Она готовила… готовила… капсулы.

Фредерика только охнула, и это единственное слово потерялось в тишине отчаяния.

— Да, — немного погодя продолжила Филиппина, — я тогда ничего не заподозрила, потому что, видите ли, сама учила её заполнять капсулы. Мы их используем для вытяжек из трав и для разных других целей. Но позже — потом — я вспомнила это, и вся сцена ожила у меня перед глазами. Это случилось, когда Тэйн спросил о серебряной табакерке с витаминными капсулами. И вспомнила, мне кажется, только потому, что Марджи выглядела виноватой, когда я застала её. Она не ожидала, что я вернусь. Я спросила её. Вначале она отрицала, но поняла, что я знаю слишком много, и рассказала, как поместила в капсулы жёлтый жасмин, положила капсулы в табакерку, а табакерку вернула на стол, где та обычно лежала. Я виню себя в том, что рассказала ей о яде. Не надо было держать его в лаборатории, но он нам нужен для опытов… И как я могла подумать? Мне такое и не снилось…

Фредерика испытывала физическую боль от слов Филиппины. Она закрыла глаза. Конечно. Теперь всё выяснилось: стал понятен страх Марджи, её странное поведение, её беспокойство.

— Она пыталась забрать у меня табакерку, — сказала наконец Фредерика.

— У вас? — переспросила Филиппина.

— Да. Понимаете, человек Тэйна Кэри нашёл её возле дома, и Кэри попросил меня узнать, кому она принадлежала. Капсулы он забрал, но, может, Марджи подумала, что они ещё там, что их используют как улику, тем более, что вы видели.

— Так, наверное, и было, — медленно и задумчиво пробормотала Филиппина.

— Но, Филиппина, — Фредерика рассуждала вслух, — я просто не могу в это поверить. Она ведь просто заблуждающийся ребёнок. Она могла ненавидеть Кэтрин, но убить её…

— Я тоже так считала вначале. Но она призналась мне, всё выложила… всю свою ненависть, всю злобу, всё тайное, что накопилось с приезда Кэтрин.

— А что именно?

— Кэтрин была груба. Более чем груба. Она была зверем… как нацисты, о которых мы все знаем… А я знаю лучше вас. Это жестокость в сознании. Паук, наслаждающийся мучениями мухи в паутине. Марджи боялась Кэтрин и не скрывала, что боится, а это делало положение ещё хуже. Она всегда была жестока. Я это видела, но она была слишком хитра. Мы не могли её остановить, никто из нас. А какие жестокие слова она говорила… И потом… Кэтрин была красива, как кинозвезда, а Марджи — непривлекательный подросток. У неё никогда не было поклонника и почти не было друзей. Ревность к Кэтрин пожирала её живьём. Она ненавидела Кэтрин, и ненависть эта всё росла, пока… пока не произошло это. И я не виню девочку. Я это уже сказала и повторю снова и снова. Мир без этой женщины стал лучше, она была злом, — последнее слово Филиппина произнесла с такой яростью, что Фредерика отодвинулась, словно её ударили.

Немного погодя Филиппина уже спокойнее продолжила.

— Поэтому, когда Марджи мне всё рассказала и я узнала правду, я пообещала ей, что никому не скажу. И если она ничего не скажет, когда её будут расспрашивать, никто ничего не узнает. Но, понимаете, в сущности она была хорошим ребёнком. И не смогла с этим жить. Я думаю, она заболела, потому что не хотела жить. О, Фредерика, это всё так жестоко и бесполезно!

— Но она не могла так заболеть просто от желания умереть, — возразила Фредерика.

— Ну, понимаете, — Филиппина говорила медленно и неохотно, — в лаборатории много трав. Наверное, мне следовало убрать все яды. Но как я могла знать, что она сделает? Не знаю, что именно она приняла. Странно. Если бы она действительно хотела убить себя, она взяла бы жёлтый жасмин. Но его она больше не трогала. Её личные вещи где-то здесь, в доме тётки. Я знаю, потому что мать обращалась с ней строго. Я пыталась найти какое-то объяснение. Когда я приходила за её страховкой, я всё думала: если мы узнаем, что она с собой сделала, мы найдём и лекарство.

— Вы действительно считаете, что она себя как-то отравила? — спросила Фредерика.

— Да. Подумала, когда у неё появились эти странные симптомы и она заболела. Но ничего не нашла.

— А почему вы не сказали доктору Скотту? О, конечно, вы не могли. Тогда пришлось бы рассказывать и п о ч е м у, — Фредерика неожиданно вспомнила бутылочки и баночки, которые видела в теплице. — Филиппина, — быстро заговорила она, — надо было вам рассказать мне тогда. В тот день, когда вы пришли сюда. Марджи оборудовала себе тайное убежище в старом сарае, это что-то вроде неиспользуемой теплицы, ниже по аллее. Люди Тэйна нашли там много странного, и Крис сказал мне, что это вещи Марджи. Я хотела спросить девочку о них, но она вела себя так странно, и я не спросила.

— Тайное убежище… конечно. Я уверена, так оно и есть, — Филиппина вскочила. — Идёмте, Фредерика, мы должны осмотреть эти вещи. Немедленно. Сейчас же.

— О, нет, Филиппина! Ведь уже заполночь. На заднем дворе темно, как в смоле. Филиппина, рыться там ночью — это безумие. Пожалуйста, давайте ляжем спать. Это подождёт до утра. Какая разница теперь? Марджи мертва. Противоядие нам больше не нужно, — Фредерика говорила торопливо, пытаясь убедить собеседницу. — Филиппина, не настаивайте на этом безумии. Говорю вам, там чёрная ночь. Мы сломаем шею. Мне с т р а ш н о идти туда, — слишком реальным было ещё воспоминание о другой ночи.

— Но чего теперь бояться, Фредерика? Вы сами сказали, что Марджи мертва. Но разве вы не понимаете, что мы должны убрать её вещи, прежде чем до них доберётся Тэйн? А он их найдёт. И тогда сложит два и два и узнает правду. Мы должны защитить Марджи. Это очень важно.

— Не понимаю, какая беда, если Тэйн узнает. Вы ведь сами ему расскажете, верно?

— Конечно, не расскажу. А как же её мать, и все Саттоны, и всё наше дело? Тут всё на кону. И я пообещала Марджи. Для меня это по-прежнему важно, хоть она и умерла.

Фредерика встала.

— Всё равно это безумие. Полиция рано или поздно всё узнает, а я не намерена лазать по зарослям в темноте. Поставлю будильник, если хотите, и пойду с вами в шесть утра, до возвращения Джима. Но не сейчас.

— Хорошо. Тогда я пойду одна. Когда вы сказали, что боитесь, я и не думала, что так боитесь. Всего лишь темнота, а у меня в машине есть фонарик. Сейчас принесу его, — голос Филиппины внезапно упал. — О, Фредерика, я сама немного боюсь идти одна. Но я должна, обязательно, иначе не усну. Пожалуйста, пойдёмте со мной. Это всего лишь минута, а потом мы ляжем спать и будем знать, что всё в порядке.

— Не понимаю, как всё может быть в порядке, — упорствовала Фредерика. — Тэйн и Питер разберутся, даже если вы им не скажете. Они не оставят случай нераскрытым. В конце концов они узнают правду.

— О, Фредерика, я думала, вы поймёте. Что могут сделать Тэйн и Питер без доказательств? Семья и Ферма — это теперь вся моя жизнь. Марджи умерла. Всё кончено. Со временем всё забудется. Может, это и безумие. Может, вы и правы. Но, пожалуйста, всё равно пойдёмте со мной. Понимаете, я просто должна.

Филиппина положила на её ладонь свою маленькую сильную руку, и неожиданно Фредерика почувствовала, что устала спорить. Да и какая разница? Как часть кошмара. Чем скорее он кончится, тем лучше. Питер казался ей таким далёким.