Вот и тогда в Шамордино отец Трофим начал было объяснять инокиням, как приварить педали к колоколам, но оборвал сам себя, понимая: в сварке инокини явно не сведущи. «Ладно, — сказал он, — как будет свободное время, выберусь к вам и сам все сделаю». Загоревшись, он стал тут же планировать, как получше устроить звонницу: «С колоколами у вас бедно. Достать бы маленький колокол-подголосок! От него звон веселый — он как детский голосок. Ладно, подумаю. Обещаю достать».

Инокиня Сусанна продолжает: «Мы ждали о. Трофима в Шамордино на Светлой седмице, а выпало ехать на погребение. Припала я к гробу о. Трофима и плачу о своем: не приедешь, говорю, о. Трофим, ты к нам больше в Шамордино, не наладишь уже звонницу и не достанешь, как обещал, колокол-подголосок. Помолилась я о. Трофиму о помощи в устройстве звонницы. А сама думаю: нет больше о. Трофима, и надо браться за дело самим.

Как раз в следующее воскресенье после Пасхи я проводила экскурсию по Шамордино и все думала про себя: вот обещал нам о. Трофим достать колокол, а теперь-то где его взять? Даже обратилась к паломникам с просьбой — может, кто поможет достать колокол? Только это сказала, как в монастырь входит военный и говорит мне: „Я вам колокол привез. Кому отдать?“. И привез он как раз такой колокол-подголосок с веселым звоном, какой обещал нам достать о. Трофим.

А история у этого колокола такая. Лет двадцать назад офицер строил дачу близ Шамордино, и солдаты выкопали из земли колокол — явно шамординский, других ведь храмов поблизости нет. На Пасху офицер повез этот колокол в Оптину — в дар монастырю, но из-за убийства дороги были перекрыты, и он не попал в монастырь. На Светлой седмице он дважды пытался отвезти колокол в Оптину, но каждый раз машина ломалась. „Тогда я понял, — рассказывал офицер, — что шамординский колокол должен вернуться в Шамордино, и к вам моя машина сразу пошла“.

Дивен Бог во святых своих! По молитвам новомученика Трофима Оптинского, мы уже через три месяца имели полный набор колоколов и хорошо налаженную звонницу. И все свершалось силою Божией — при немощи в нас. Помню, летом перед Казанской нам вдруг привезли из Калуги пожертвованные театром колокола. На Казанскую у нас престол. И я так загорелась желанием, чтобы на праздник был полнозвучный звон, что, не благословясъ, тут же бросилась переделывать звонницу. Спустила вниз колокола на веревках — на это силы хватило. А вот поднять многопудовые колокола вверх, установив их на новый звукоряд, — на это сил уже нет. Стою в растерянности на разоренной звоннице, а тут матушка игуменья идет: „Ох, Сусанна, что ты натворила? Смотри, не будет звона к Казанской, по тысяче поклонов будешь бить“.

Я реву и уже не молюсь, но вопию: „Новомучениче Трофиме, на помощь!“ И тут на полной скорости подлетает к звоннице машина из Оптиной, а из нее выскакивают инок Макарий, регент Миша Резенков, резчик Сергей Лосев и паломник Виталий. „Чего, — говорят, — ревешь?“ — „Звонницу, — говорю, — разорила, а колокола повесить сил нет“. — „Подумаешь, проблема“. Очень быстро и умело они повесили колокола и сразу уехали, будто специально приезжали „по вызову“ о. Трофима. Но это еще не все. Тут же подходят ко мне двое шамординских рабочих и САМИ предлагают приварить педали к колоколам: „У нас и сварочный аппарат, и материал наготове. Мы быстренько!“ И был у нас на Казанскую полнозвучный праздничный звон».

Инокиня Сусанна теперь нередко звонит одна, а раньше с трудом управлялись трое звонарей. Однажды ее спросили: «Сусанна, тебе не трудно звонить одной?» — «А у нас не звонят в одиночку, — ответила инокиня. — Мы перед звоном молитву творим: „Новомученцы Трофиме и Ферапонте, помогите нам!“ Они ведь действительно помогают — у нас все звонари это чувствуют».

Много молитв было вознесено у гробов новомучеников в день погребения, а игумен Мелхиседек сказал: «Мы потеряли трех монахов, а получили трех Ангелов». И в день погребения на Иверскую произошло первое чудо исцеления.

Случилось это так. После погребения раздавали иконы и вещи из келий новомучеников. И одна паломница, давно болевшая неизлечимой кожной болезнью, возымела веру, что получит исцеление от вещей новомученика Василия. Но когда она пришла к его келье, все уже раздали. «Дайте и мне хоть что-нибудь», — просила паломница, заглядывая через порог в пустую келью. «Матушка, но вы же сами видите, что нечего дать». А паломница не уходила, оглядывая келью с надеждой, а вдруг завалялся где лоскуток? И тут она увидела, что на иконной полке в лампаде осталось масло. «Дайте мне маслица», — попросила она. С молитвой новомученику Василию Оптинскому она помазала этим маслицем свои струпья, а уезжая из Оптиной пустыни показывала всем чистую кожу на месте прежних язв.

Записать фамилию исцеленной женщины никому даже в голову не приходило, и не укладывалось пока в сознании, что в сонме исповедников и новомучеников Российских появилось трое новых святых. В ту пору еще казалось — они хорошие и любимые, но такие, как многие из православных людей. Даже биографии братьев по их привычке к умолчанию были тогда неизвестны. А потом было то, что обыкновенно в монашестве, когда после смерти начинается жизнь, и впервые приоткрывается, как жил подвижник.

Расскажем же о жизни трех оптинских братьев, придерживаясь последовательности, избранной не нами, — первым ушел ко Господу инок Ферапонт, за ним отлетела душа инока Трофима, а потом в тяжких страданиях уходил от нас в Небесное отечество молодой иеромонах Василий.

Иеродиакон Серафим вспоминает: «„Знаешь, что означает в переводе с греческого слово „монах“? — спросил меня о. Ферапонт. — „Монос“ — один. Бог да душа — вот монах“. Я бы воспринял все как обычный разговор, если бы это мне сказал кто-то другой. Но у о. Ферапонта слово было с силой. Он не просто говорил — он жил так: лишь для Бога и в такой отрешенности от всего земного, что его даже из братии мало кто знал».

Инока Ферапонта мало знали даже те, кто жил с ним в одной келье. Вот был одно время сокелейником о. Ферапонта звонарь Андрей Суслов, и все просили его: «Расскажи что-нибудь об о. Ферапонте». «А что рассказывать? — недоумевал Андрей. — Он же молился все время в своем углу за занавеской. Молился и молился — вот и весь рассказ». Запомнилась Андрею лишь одна подробность: «Ферапонт мне говорил: „Когда я отучу тебя чай пить?“ Сам он чаю не пил, но заваривал травки душистые и, наверное, целебные, но я к магазинному чаю привык». Иеромонаху Виталию тоже запомнилось про травы: «Шли мы с о. Ферапонтом лесом в скит, и он рассказывал мне о лесных травах — какие из них целебные, от чего помогают, а какие сырыми можно есть». Собственно, это и запечатлелось в памяти — келья инока-лесника, где стоит особенный запах душистых трав.

Когда для газетного некролога понадобились сведения о новомученике, то обнаружилось, что в личном деле инока Ферапонта есть лишь две бумажки: автобиография, написанная при поступлении в монастырь, и справка о смерти.

«Я, Пушкарев Владимир Леонидович, родился в 1955 году, 17 сентября, в селе Кандаурово Колыванского района Новосибирской области. Проживал и учился в Красноярском крае. Воинскую службу в Советской Армии проходил с 1975 по 1977 год, а с 1977 по 1980 год — сверхсрочную службу. До 1982 года работал плотником в СУ-97. Затем учеба в лесотехникуме — по 1984 год. После учебы работал по специальности техник-лесовод в лесхозе Бурятской АССР на озере Байкал. С 1987 по 1990 год проживал в г. Ростове-на-Дону. Работал дворником в Ростовском кафедральном соборе Рождества Пресвятой Богородицы. В настоящее время освобожден от всех мирских дел.

Мать с детьми проживает в Красноярском крае, Мотыгинский район, поселок Орджоникидзе. Старшая сестра замужем, имеет двоих детей, младшая сестра учится в школе. 13.09. 1990 г».