— Действительно, нет, — мрачно признал Власов, прочтя листовку.

Причем сразу же чувствовалось, что особого восторга от взлета своей славы в красноармейских массах он не ощущал. Понимал, что советская пропаганда долго ждать себя не заставит, на него тут же начнут навешивать всех собак в связи с гибелью 2-й Ударной, объясняя эту гибель исключительно предательскими действиями Власова.

Как и предсказывал полковник Боярский, едва Власов завершил работу над своим «Открытым письмом», как в «Чистилище» примчались птицы покрупнее обер-лейтенанта — сначала фон Гроте, а чуть позже прикатил и фон Ренне. С этим эскортом Власов и прибыл вскоре в «пропагандистский» лагерь на окраине Берлина.

С первых же дней этот небольшой лагерь, чем-то смахивающий на разбросанный по нескольким корпусам дом отдыха, настолько приглянулся мятежному генералу, что он предложил командованию вермахта превратить его в «политический центр» Русского освободительного движения и в штаб-квартиру Русской Освободительной Армии, пусть пока еще и не созданной.

Командование вермахта отнеслось к этой идее снисходительно, и для начала отделу армейской пропаганды позволено было создать в лагере некий «Русский комитет», в который вошли несколько бывших красных генералов и офицеров, выразивших желание сотрудничать с вермахтом. В частности, его членами с готовностью стали бывший начштаба 19-й армии генерал-майор Василий Малышкин; бывший начальник училища противовоздушной обороны Наркомата Военно-Морского флота генерал-майор Иван Благовещенский, бывший сотрудник редакции газеты «Известия», еврей Михаил Зыков, чуть позже казненный немцами; бывший бригадный комиссар Георгий Жиленков… Причем первой значительной акцией Русского комитета стало его обращение к бойцам Красной Армии и к русскому народу, названное «Смоленским. манифестом» и появившееся в немецкой печати, а также в виде листовок за подписью председателя Русского комитета генерала Власова и секретаря комитета генерала Малышкина^[27].

Изложив во вступительной части этого манифеста уже известные по «открытому письму» Власова причины, приведшие к созданию Русского освободительного движения, Русский комитет провозглашал и разъяснял, что «место русского народа — в семье европейских народов». И место будет зависеть от степени участия в борьбе против большевизма, ибо уничтожение кровавой власти Сталина и его преступной клики — в первую очередь дело самого русского народа.

«Свято веря, — сообщалось в манифесте, — что на основе этих принципов может и должно быть построено счастливое будущее русского народа, Русский комитет призывает всех, находящихся в освобожденных областях и в областях, занятых еще большевистской властью, рабочих, крестьян, интеллигенцию, бойцов, командиров, политработников объединяться для борьбы за Родину, против ее злейшего врага — большевизма».

Только после появления «Смоленского манифеста» Власов по-настоящему осознал, как далеко он зашел в своей борьбе против коммунистического режима, какая ответственность лежит на нем за судьбы красноармейцев, которые поверят его призывам, и какая опасность нависает отныне лично над ним. Поскольку понятно стало, что теперь Сталин и Берия сделают все возможное, чтобы расправиться с ним не только пропагандистски, но и физически. Все мосты, связывавшие его с Красной Армией и с прошлой жизнью, — сожжены.

За дверью камеры послышались шаги и чьи-то голоса. Неужели это пришли за ним? Власов метнул взгляд на черневшую под потолком узкую щелочку окна. Хотя оно и выходило во внутренний двор тюрьмы, тем не менее обитатели камеры смертников всегда могли определять наступление вечерней темноты или рассвета. Сейчас его чернота свидетельствовала, что пока еще глубокая ночь. Так, может, Сталину все же доложили о решении суда, и он приостановит исполнение приговора? Пусть даже не отменит, а хотя бы приостановит. Генерал Леонов не раз намекал, что с ним хочет встретиться сам!

Голоса и шаги то приближались, то терялись в гулкой тишине тюремного коридора. Но обреченный уже не отходил от двери, не мог отойти от нее.

Однажды на возможность подобной «встречи в верхах» намекнул и начальник тюрьмы полковник Миронов. Тот прямо сказал: «Тут вами интересовались, заключенный номер 31. Оттуда, из самого верха. Намекали, что вроде бы с вами желает встретиться сам товарищ Сталин. Секретно встретиться, для личной, так сказать, беседы». Трудно поверить, что Верховный решится на такую встречу, ведь Гитлер — и тот не решился! Но все может быть!

0 чем Сталин хотел поговорить с ним, этого ни начальник следственного отдела, ни начальник тюрьмы, естественно, не знали. И порой Власову казалось, что эти двое умышленно запускали дезинформацию, чтобы заставить его быть сговорчивее. Но теперь он вдруг стал хвататься за это воспоминание, как за слепой за лучик надежды.

Совещание, которое генерал Власов решил провести в школе пропагандистских кадров Русского освободительного движения в Дабендорфе, получилось довольно мрачным. Все переговоры, из тех, что руководитель движения пытался вести с Гиммлером через главнокомандующего «Остгруппен» немецкого генерала Гайнца Гельмиха, пока что завершались неудачей. Генерал Власов хорошо помнил, что Гитлер решительно настроен против создания воинских соединений из «восточных добровольцев», и даже потребовал расформировать все те части, что уже были созданы, поэтому понимал: встреча с ним Гиммлера была бы своего рода вызовом фюреру.

Гитлер с самого начала очень подозрительно относился к созданию Русского комитета под руководством Власова, к идее создания Русской Освободительной Армии и вообще — к формированию каких-либо полноценных русских воинских подразделений. Но по-настоящему терпение фюрера иссякло, когда он узнал, чем кончилась засылка в тыл противника большого диверсионного отряда, который был сформирован из наиболее подготовленных и надежных русских солдат и офицеров полковником Меандровым^[28].

В июле этот отряд под командованием гауптштурмфюрера СС Фюрста был переброшен из Германии под город Остров Ленинградской области, откуда со специальной базы должен был проводить операции в тылу русских, а также бороться против местных партизан в немецком тылу. Но произошло то, чего ни Меандров, ни его покровители совершенно не ожидали: уже в день прибытия отряда на базу пятнадцать его бойцов перебежали к партизанам. На следующий день была предотвращена еще одна попытка побега. Все кончилось тем, что оставшихся диверсантов немцам пришлось разоружить и отправить в ближайший лагерь военнопленных.

И хотя ни сам Меандров, ни его диверсанты в то время на службе в РОА не пребывали и Власову не подчинялись, спасти репутацию движения в глазах фюрера и Кейтеля это обстоятельство не помогло.

Правда, всеобщее разоружение частей все же удалось приостановить. На помощь Власову пришел тогда все тот же Гайнц Гельмих, сумевший убедить Кейтеля, что распустить русские соединения — значит уменьшить число своих солдат более чем на восемьсот тысяч. То есть лишиться многих охранных частей, оголить тыловые гарнизоны, отказаться от участия русских добровольцев во многих карательных экспедициях. Кто и какими ресурсами способен сейчас восполнить такие немыслимые потери?

К тому же командующий «Остгруппен» сумел оперативно собрать сведения о численности дезертиров из числа русских во всех дивизиях вермахта, и оказалось, что их не намного больше, чем дезертиров-немцев.

Само собой разумеется, что после этих споров Гельмих без особых упреков был освобожден от поста, и на его место назначили генерала Кёстринга. Но это уже были внутренние игры, встревать в которые Власову не с руки, да, собственно, и не дано.

— Так что там, в Италии? — обратился Власов к генерал-майору Малышкину.

— Как и везде. Наши части оказались в довольно странном, неясном положении. Офицерам очень трудно разобраться, что происходит в этой стране. Одни — за мятежного маршала Бадольо, другие — все еще за Муссолини, третьи — за красных партизан-гарибальдийцев, четвертые — тоже за партизан, только ненавидящих этих самых красных. Так что растерялись наши драгуны[29], растерялись.