— Этих прививок мы не делали, — признался я.

— Как же так?

— Так ведь эти прививки с них, что вода с масла. Пожуют да выплюнут. Поскольку внушаем им про чужое счастье, про чужую любовь…

— В чем же тогда, Николай Фадеич, заключалось ваше воспитание?

— В подталкивании, Лидия Аркадьевна, в подпихивании.

— Куда?

— К самоличному опыту. Чтобы парень сам шел к пониманию этой самой любви и тому подобного счастья.

— И вы знаете, как… подталкивать?

— Знал бы — меня бы академиком назначили. Мы Генку просто растили, личным примером.

— Одним личным примером не воспитаешь.

— Еще как. Ребята, в сущности, есть обезьяны. Живут по-родительски. Чуть хуже, чуть лучше, но подобно.

— У хороших родителей бывают плохие дети, Николай Фадеич.

— Не бывает, за это я и расписаться могу.

— Педагоги утверждают…

— Не верьте. Повадки ребят вроде оборотной стороны пятака. Коли тут пять, то на обороте десять не будет. Парень — хам, обернись на папашу и найдешь то же самое хамство.

— Значит, Геннадий на вас будет походить?

— Только я лысый, а он усатый.

— Выпейте еще чашечку, — предложила Мария, у которой откуда что взялось: и варенье двух сортов, и пирожки слоеные, и конфеты семирублевые…

А я вдруг набычился, будто в нос мне пыхнула труба дизеля. Сижу как чурка еловая. «Значит, Геннадий на вас будет походить?» И в лице ее такое сожаление писано, что без фар все видать. А на кого ж ему походить — на кадровика Чурочкина? У меня ребят трое, и все на меня похожи, как оловянные солдатики. И работу любят, и с женами живут крепко, и лысеют в свой срок… Чего ж она хочет? Чтобы мой Генка со временем в принца африканского превратился?

— Странно-странно, тетка Анна, — сказал я как бы про себя.

— Николай Фадеич, но я вас иногда не понимаю.

— А вы переспрашивайте, — посоветовала Мария.

— Это у меня от смешения разных языков, Лидия Аркадьевна.

— Вы знаете языки? — удивилась Лидия Аркадьевна, будто я фокус ей показал.

— Три изучил. Родом я из деревни Дурашкино. Не бывали?

— Не пришлось.

— Там я впитал язык деревенский. На войне усвоил язык военный. Ну а в городе, ясно, городской. Вот они и путаются.

— Лидия Аркадьевна, — встрепенулась Мария, — нам ведь надо и о деле поговорить. Они заявление уже подали…

— Да-да…

Но я-то вижу, что не «да-да». Грызет ее то, с чем она пришла, как червь антоновское яблоко. Просторные глаза не небом весенним голубеют, а ледком непротаенным холодеют. Что ж это за будущая сватья, язви ее под сваю? Подарил любимой сватье бархатное платье…

И тут у меня в голове прояснилось — эх, старая я рессора. Генка сказал Весте, а Веста матери. О моем якобы жмотстве. Вот она и пришла провентилировать вопрос, да мнется, поскольку дело денежное.

— Лидия Аркадьевна, у нас в семье такое положение: принес за пазухой камень — клади перед нами.

— У меня камень? — игриво удивилась она, будто ее ущипнули.

— Я ж не слепой.

Меж нами произошла молчаливая заминка. Мария притаилась, точно мышка, видать, догадалась, о чем будет разговор, и стыд ее одолел неописуемый. Я уперся в гостью взглядом крепким и требующим. А сама гостья потупилась по-школьнически и маленькой ручкой теребит обертку от конфеты, на которой верблюд в пустыне изображен.

— Я пришла к вам с просьбой, — тихо сказала Лидия Аркадьевна, будто в пустую чашку дунула. — Давайте вместе не допустим этого брака…

— Зря мужчина веселился — кирпич на темечко свалился.

— Вам Генка наш не нравится? — пришла в себя Мария.

— Поймите меня правильно, — заторопилась словами Лидия Аркадьевна. — Разные они люди. И по характеру, и по воспитанию, и по образованию.

— И все? — поинтересовался я.

— Что все?

— Еще по чему они разные?

— А разве мало?

— Тогда я вам байку расскажу, мне один мужик забубенный поведал, поскольку разговор без байки — что сказка без зайки.

…Статные молодожены пошли в турпоход, в пещеры. Ну и заблудились — там же ни хрена не видно. Сперва съели бутерброды, потом кильку в томате, а уж затем изгрызли концентрат «суп перловый». Помощи нет, сквозняки, и жрать хочется. Он-то взял ее ручку, якобы поцеловать, да палец молодыми зубами и отхватил. Потом второй… Верите ли, когда их нашли, то картина была такова: женский скелет, и он, посвежевший, поскольку нет ничего слаще мяса любимой. Жуткий случай. Но вторично он не женился — говорил, что сыт женщинами по горло. Ну?

— К чему вы рассказываете анекдоты? — Лидия Аркадьевна даже недопитую чашку двинула от себя.

— Так ведь у них и характеры совпадали, и воспитание, и образование. А сожрал ее за милую душу.

Лидия Аркадьевна дышала тяжело. Беленькие щечки запунцовели — видать, сердитая кровушка прилила к ним. Глаза вроде бы стали еще больше, хотя уж и некуда. В сущности, приятная женщина. Лучшей бы сватьи и не надо. Да вот не сходимся — стоят меж нами разные характеры да образование с воспитанием. А ум меж нами не стоит. Может, оттого и не сойтись?

— На чем же будет держаться их семья? — погромче спросила Лидия Аркадьевна.

— Вы про души забыли, — тихо, как бы успокаивая, сказала Мария.

— Ах, душа! Что такое душа, вы знаете?

— Знаю, — серьезно ответила Мария. — Душа есть у того, кому больно.

— Господи, лягушке тоже больно. Душа у нее?

— Нет, она лишь свою боль знает. А душа знает и чужую.

— Ну и что, и что!

— Душа — это способность к сопереживанию, Лидия Аркадьевна. А значит, и к любви.

Мне бы век не сказать так складно, хотя думаю то же самое. У Марии десять классов, но это я так, к слову. Ишак окончил институт, теперь ослом его зовут. Не в классах дело. У Марии та самая душа, про которую она говорит, в девчонках была и до сих пор не потеряна. Новгородская она, Мария.

— Не понимаем мы друг друга. — Лидия Аркадьевна встала.

— Это дело молодых, а не наше, — заключила разговор Мария.

Чудеса на белом свете: Лидия Аркадьевна желает своей дочке добра… А делает худо, любовь рушит. Я желаю Генке добра… А пакость ему сотворил, копейки не дал. Где же в нас Марьины души, к сопереживанию готовые?

В тот день на мою долю пришлась коробка скоростей — не коробка, а черту тетка. Инструментом поработал до полного удовлетворения — к концу смены возьмусь за металл, а боль из ладони по руке аж в шею отдает. Оно и хорошо: мужик должен уставать.

Ученые, слава богу, догадались — небось опыт поставили, — что без физического труда мозг наш местами хиреет. То-то я замечал у тунеядцев дурь безразмерную. А ученые, чтобы мозг сохранить, ударились в спорт. Но я другое добавлю…

Городской житель тоскует по природе, кто, конечно, еще помнит ее. Физическая работа соприкасает человека с природой напрямую, поскольку тут имеешь дело с землей, деревом, кирпичом… Я вот с шестернями весь день бился, с металлом, а металл-то тоже есть природа, поскольку он из земли нашей добыт. Вот я к ней, матушке, и прикоснулся.

Только это мы закончили ремонт, стоим чистые и переодетые, как подчаливает ко мне кадровик Чурочкин и ведет речь о подшефной школе, о нашей экспериментальной бригаде, о моей рабочей чести… А сам меня к уже гудящему автобусу подталкивает. Пришлось ехать.

Наше предприятие опекает ближайшую школу. Чтобы, значит, прививать ребятам любовь к труду и заманивать к нам. Но кроме меня поехал народ и с других близлежащих мест: кибернетик от ученых, механик с макаронной фабрики и знатный сборщик, герой труда…

Вошли мы в зал, где скопилось три восьмых класса. Давненько я не видал ученичков вот так, лицом к лицу и массой. Свои-то выросли. А тут уперлись в нас взглядами неотвратимо. Такие самостоятельные, свободные, ничем не удивленные. А двое, впереди сидящие, даже и наглые: один, курчавый, в очках, глядит на меня строго, будто он доктор, а я за больничным пришел; второй, белобрысенький, как увидел меня, так и заулыбался от щекотавшей его радости. И девиц много, хотя профессии наши не дамские, но про кибернетику судить не берусь.