Так, увлекая учеников, увлекаясь сам, Фотий собрал целую книгу пословичных изречений. Вместе же собрали и «Лексику» — учебное пособие с этимологическими опытами, попытками определения изначальных смыслов слов. А в дополнение к «Мириобиблиону» у него в школе появился в те же годы и справочный «Словарь» — для скорейшего разыскания нужного автора и насущной книги.

Вот ещё лирическое и одновременно педагогическое откровение из позднейшей переписки Фотия. Обременённый поистине тяжелейшими для его впечатлительной натуры заботами патриаршего служения, он вспоминал счастливые часы общей с учениками работы над заветной книгой: «Когда я оставался дома, я испытывал величайшее из наслаждений, созерцая прилежание учеников, — то рвение, с которым они задавали вопросы; их длительные упражнения в искусстве вести беседу, благодаря которым и формируется знание… их настойчивое изучение методов логики, чтобы отыскать истину, их обращение к богословию, которое ведёт разум к благочестию, — к тому, что увенчивает все занятия. И такой хоровод был именно в моём доме».

Воспоминания Фотия так живописны, что, кажется, ещё миг, и мы расслышим в этом хороводе звонкий, взволнованный голос солунского отрока. Константин наверняка был в толпе тех, кто провожал Фотия до ворот дворца и терпеливо дожидался наставника у входа в училище. И, скорее всего, он уже числился среди учеников особо поощряемых. И потому особенно старательных. Ведь даже искусный учитель не в состоянии скрыть, что кому-то из своих подопечных он благоволит всё же чуть больше, чем остальным. Не так ли и ученики Христа не могли не заметить про себя, что юного Иоанна из всех его галилейских родичей и сотоварищей строгий Дидаскал держит ближе всех к сердцу?

О Льве, втором из столичных наставников Константина, которого агиограф называет по имени, ученики передавали друг другу мнения то восторженные, то заставляющие задуматься и поумерить свой пыл. За глаза его почтительно называли Великим Львом, и у него же было почётное прозвище

Математик. Пик его мирской и церковной славы приходился на время правления василевса Феофила. Теперь же маститый муж пребывал в опале, будучи смещён с митрополичьей кафедры в Фессалониках. Но что-то странное было в этой опале: Льва не только никуда не сослали, но ещё и вернули в Константинополь. И доверили возглавить философскую школу, которая располагалась не где-то на отшибе, а в триклинии Магнавре Большого дворца. Это при том, что сам он от юности, говорят, вовсе не стремился ни к придворным почестям, ни к драгоценным церковным облачениям. А теперь умудрялся даже в столице вести жизнь учёного отшельника, равнодушного к известности и деньгам.

Константин мог помнить и даже лично знать Льва Математика ещё по Солуни. Митрополитом тот пробыл всего три года. Многие горожане и особенно окрестные крестьяне считали, что именно он спас македонский край от страшного голода. Накануне засухи свирепствовали из года в год, а он, изучив воздействие звезд, благословил однажды засеять зерно много раньше обычной весенней поры. Семена дружно прозябли во влажной почве. Жатва оказалась такой обильной, что собранного хватило не на один год.

Но не все были единодушны в симпатии к новому владыке. О том же событии говорили и по-другому: это-де сам Бог внял мольбам обречённых, а Лев с его астрологическими хитростями тут ни при чём. Были и такие, особенно среди солунских монахов, кто не скрывал своего нерасположения к митрополиту. Особенно когда обнаружилось, что он, как и многие столичные умники, мирские и духовные, не чтит божественных изображений, велит убирать из храмов иконы, заштукатуривать фрески и мозаики. Такое сходило ему с рук лишь при покойном василевсе Феофиле, тоже упорном противнике икон. Но благо ныне здравствующая августа Феодора чтит святые образа, изгоняет восточную ересь иконоборства, невзирая на высокие церковные звания.

Почему так пришёлся Лев родителю Михаила III? Рассказывали, что однажды Феофилу вручено было логофетом Феоктистом письмо от арабского халифа ал-Мамуна. Про этого ал-Мамуна ходил слух, что он обожает эллинские науки, особенно же чтит геометрию. Ал-Мамун писал василевсу, что от одного пленного юноши-грека услышал о величайшем знатоке геометрии Льве, живущем в Царственном граде в полной безвестности и нищете, и теперь просит прислать к нему сего учёного мужа для наставления арабов в науке и добродетели. В награду ал-Мамун пообещал Феофилу прислать двадцать кентинариев золота. И установить с Византией бессрочный мир.

Василевс посчитал, что ничего бессрочного даже за голову Льва империя от хитрого халифа не получит. Давно ли было, что на предложение Константинополя о мире ал-Мамун оскорбительно ответил: «Только при условии, если ромеи примут ислам»? Или запамятовал халиф, как сам же грозился: «Между нами — только меч!»? А теперь ему геометрию подавай! Неразумно отпускать в чужие руки своё достояние, глупо раскрывать перед врагом тайны эллинских наук, которыми по праву гордятся ромеи. Для Льва Математика Феофил и у себя дома, в Большом дворце, найдёт достаточно важных поручений.

Очень желалось василевсу, чтобы его запомнили как покровителя искусств, наук и ремёсел. Занявшись решительным поновлением старого дворцового комплекса, он понастроил с полдюжины триклиниев, изысканно украшенных колоннами. Мрамор для них в каждом случае подбирался иной расцветки: для одного — карийский, тёмно-красный с белыми прожилками, для другого — римский, цвета порфира, для третьего — тёмный вифинский, для четвёртого — белый докиминский, ещё для одного — пиганусийский мрамор. Изысканно звучали и названия новых строений: Жемчужный триклиний, Зал Любви, Почивальня Гармонии… Внутри стены новых дворцов, садовых павильонов и беседок украшались вовсе не христианскими сюжетами, что претило бы вкусам хозяина, но изображениями диковинных зверей и птиц, деревьев, цветов и опять же дворцов. Эту уступку сладостному восточному стилю Феофил допускал намеренно: и мы так умеем, как у этих халифов. Но уж никак не мог он допустить, чтобы восхитительные технические выдумки его учёного мужа использовались где-то на стороне.

Лев Математик предлагал одну невидаль за другой. Так Большой дворец украсили статуи рычащих львов, помавающих хвостами павлинов. В тронном зале металлические птахи издавали трели, восседая на ветках золотого платана. А новейшее седалище, которое так и назвали «Трон Феофила», во время приёма иноземных послов вдруг могло плавно вознестись с сидящим на нём василевсом чуть не под самые своды.

Пока ротозеи спорили о том, все ли эти дива принадлежат остроумию Математика или кое-что сочинено без его участия, сам изобретатель скромно отмалчивался. Зато уж, кажется, никто не решался оспорить его авторство, когда заходила речь о световом телеграфе. Это устройство позволяло в считаные часы передавать в столицу с далёкой киликийской границы весть о новом нападении арабов или об очередной победе над ними. Сигнализация обеспечивалась цепочкой маяков-костров, которые установлены были на хорошо просматриваемых высотах и зажигались один вслед другому. Впрочем, и тут мог отыскаться какой-нибудь скептик со своим «Ничто не вечно под луной». Мол, такая штука уже однажды была у греков, причём давненько: это когда Агамемнон повелел с помощью костров, разожжённых на горах, передать домой на Пелопоннес весть о победе над троянцами.

Обожающие Льва всезнайки настаивали, что именно он, Математик, однажды придумал записывать цифры, используя для этого буквы греческого алфавита. И оснастив их соответствующими значками-титлами, чтобы не возникала путаница: где цифра, а где буква. Однако и тут придирчивые слушатели вправе были потребовать ответа на законное недоумение: а какими же цифрами пользовались на письме доднешние греки, начиная от Пифагора, который тоже был не самым последним среди математиков, а цифры почитал даже более совершенными сущностями, чем буквы?

Такой вот была двоящаяся в пересудах слава великого учёного и изобретателя Льва. Теперь, оказавшись в опале, больше почему-то смахивающей на поощрение, Математик жил обеспеченно и приласканно, на виду у двора, где исправно работали его механические скульптуры, окружённый многочисленными учениками. Он находился под прямым покровительством Варды, брата императрицы Феодоры. Последний, кстати, не меньше, чем покойный василевс и здравствующий логофет Феоктист, желал прослыть сочувственником всем великим умам и талантам, в том числе и начинающим.