Неотъемлемым свойством институциональной политической системы является ее коррупционность. Это связано, прежде всего, с расширенным вовлечением государства в экономическую деятельность. Стоит сказать, что есть вообще непреложный закон, который формулируется следующим образом: уровень коррупции в обществе прямо пропорционален степени участия государства в экономике.

Во многом это определяется тем, что живое хозяйственное развитие основано на прямом интересе хозяйствующего субъекта, но его деятельность регламентируется и направляется незаинтересованным в результате бюрократом. Отсюда на стыке живого и мертвого интереса требуется стимулирующая «смазка», чтобы синхронизировать активность сторон.

Отмеченные выше обстоятельства порождают довольно неприятное для институциональных сообществ в перспективе последствие – отсутствие у народа опыта и желания к гражданской самоорганизации. А это неизбежно оборачивается безумными бунтами в регулярно повторяющиеся кризисные периоды, когда из-за системно-обусловленного резкого снижения качества элит происходит потеря управления и социальные механизмы «идут вразнос».

Экономика

Именно в силу особенностей общественно-политического устройства экономика в этих системах имеет четко выраженную двойную ориентированность.

Прежде всего, экономика направлена на поддержку дееспособности властной системы, ее защиты от внешней угрозы и от угроз внутренних, связанных с конфликтом между элитами и обществом. При этом национальный доход концентрируется в руках узкого круга элит и используется для защиты политической монополии.

Важный аспект поддержания дееспособности – трата значительных средств на создание видимости державного блеска, что, по сути, является одним из важнейших защитных свойств системы [15] . За явной нехваткой средств это может быть заменено претензией на мессианство (один из примеров – «чучхеизация»(7) северокорейского общества) либо на создание престижных показательных зон. Что-то вроде того, о чем пел в свое время известный выразитель народного образа мысли Александр Галич «…а так же в области балета мы впереди планеты всей».

Во-вторых, экономика институциональной цивилизации имеет тенденцию к простому воспроизводству минимального набора средств, позволяющих обеспечивать простое же воспроизводство народонаселения, выполняющего, как мы уже отмечали, роль социобиомассы для воспроизводства институциональных элит.

Расширение потребительских возможностей населения, ядро которого составляют наемные работники государственных учреждений и корпораций, находится в противоречии с системной организацией институциональных сообществ, так как усиливает экономическую независимость подвластного населения, от которой проистекает и чуждая институционалам гражданственность.

В институциональных цивилизациях экономика имеет явно выраженные черты госкапитализма и вытекающую из этого обстоятельства тенденцию к монополизации. Экономическая инициатива носит, как правило, директивный характер и происходит из управленческого центра, далеко не всегда заинтересованного в ее реализации. При этом директивная инициатива часто выдается, так сказать, в силу обстоятельств, в силу не внутреннего, а внешнего побуждения. Классический пример – освобождение крестьян в России в 1861 году, вызванное системной несостоятельностью, проявившейся поражением в Крымской войне.

Эта инициатива гласила: крестьянам быть хозяевами, однако она поначалу не только не совпадала с холопским опытом российского крестьянства, но и противоречила опыту управления центральной власти.

Как правило, экономика институциональной цивилизации носит сырьевой характер, так как обеспечение политической монополии и простого воспроизводства населения не стимулирует столь эффективно как конкурентные механизмы интенсификацию производства, а, следовательно, и технологическое развитие. Отсюда и технологическая неконкурентоспособность институциональных цивилизаций.

Вектор развития

В институциональных сообществах мы всегда обнаруживаем ясно выраженную тенденцию к изоляционизму.

Изоляционизм институционалов носит двойственный характер – он направлен не только «вовне», как защита от более конкурентоспособных гражданских сообществ, но и «вовнутрь» – как ограничение возможностей подвластного народа приобщиться к благам гражданской цивилизации и попасть под влияние ее идеологии.

Стоит подчеркнуть, что изоляционизм – потребность властных институтов. Это связано, прежде всего, с неконкурентоспособностью элит институциональных сообществ. Чтобы выжить и сохранить влияние на социобиомассу в такой системе требуется применение внеконкурентных инструментов и, прежде всего, военно-политических.

Отсюда и явное лицемерие политики изоляционизма. Она распространяется только на подвластное население, сами же элиты имеют свободный доступ к тем благам, от которых они столь усердно оберегают общество – комфортную и расположенную в безопасном месте недвижимость, качественное образование, лечение и т. д.

Морально-этические основы, идеология

Роль религиозных морально-этических и идеологических систем в институциональных сообществах во многом зависит от того, какой институт является властным – светский, либо религиозный. Светским же институциональным системам религиозная составляющая идеологии и морально-этических систем интересна лишь настолько, насколько она может быть приспособлена к практическим нуждам элит в поддержании влияния над управляемой массой.

Характерной особенностью морально-этических и идеологических систем в таких сообществах является подмена общественных ценностей, искусственное создание ложных понятий. Яркий пример тому – отождествление понятий Родина, Отечество и государство (как особый аппарат управления сообществом), которое широко использовалось в советское время. Популярный в идеологической мифологии времен Великой Отечественной войны клич «За Родину, за Сталина!» ставил в один ряд как Отечество, так и личность, олицетворяющую изнасиловавший общество тоталитарный режим.

В силу такой же подмены-отождествления советский патриотизм рассматривался как слепое следованию предначертаниям элит, а не как естественно возникающее чувство солидарности сограждан. А сопротивление правящему режиму или даже простое неприятие навязываемых им ценностей и поведения, рассматривалось не только как государственное преступление, но и предательство Родины.

Вообще в институциональных сообществах существует ясно выраженная тенденция к поощрению культурных фобий. В таких цивилизациях, как правило, объявляется враждебным морально, а подчас и законодательно осуждаемым, использование атрибутов и стиля поведения, свойственных иной культуре.

Достаточно вспомнить сакраментальное «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст», что, кстати, достаточно адекватно отражало господствовавшее в период расцвета советского строя общее умонастроение.

Главная причина активной подмены базовых общественных ценностей в институциональных сообществах заключается в том, что общественное сознание инстинктивно признает за собой высшую ценность. А потому если внушить ему, что «народ и партия едины»(9), а корпоративное объединение элит это и есть Родина, то инстинктивное видовое стремление защитить границу среды своего обитания распространится и на химеры, генерируемые властью. И народ уже вполне готов идти в бой за интересы и амбиции своих вождей.

Важным элементом этической системы в институциональном обществе является особое отношение к богатству. Так как достаток свидетельствует, прежде всего, о месте во властной иерархии либо принадлежности к экономической элите, питающей власть, то он, как правило, носит показной характер, всячески подчеркивается и фетишизируется [16] .

Для институционального сообщества не свойственна способность к покаянию, так как оно не переходит к новой системной организации, а лишь циклично воспроизводит свое прошлое, подвергая его модернизации, но, отнюдь не отказываясь от него. В отличие от немцев, мы никогда не покаемся за свою коммунистическую стадность и за преступления, совершенные в этом состоянии, потому что стремимся воспроизвести его в дне сегодняшнем. И Петр I, и Сталин, и Ленин, изнасиловавшие нашу нацию, будут всегда в числе выдающихся вождей, так как мы и сегодня готовы отдаться в мазохистском порыве в очередные «сильные руки».