Попрощались.

— А ты, Петр, — уходя, тихо произнес Грозный, — помни: Румянцев не должен знать о том, что Миронова в отряде. Не забывай о нашем сегодняшнем разговоре, не вздумай и там по-своему поступать!

— Слушаюсь, товарищ командир, — вздохнул Петр. — Только напрасно вы…

— Мне спорить с тобой некогда — напрасно или не напрасно. Считай, что это приказ!

— Рассказывай о себе, Петро, — сказал Румянцев, когда они остались вдвоем.

— Что же рассказывать, товарищ лейтенант? Ну вернулся я в часть. Тосковал без вас. Хотя тосковать было особенно некогда. Бои крепкие шли. Фрицы совсем остервенели, перли напропалую, только одну отобьем атаку, а они без передышки опять лезут. Потом фронт прорвали. Тут все перемешалось. Отступаем, а самолетов их — туча тучей. Все аж гудело вокруг. Я тогда командира полка возил. Угодили мы с ним под бомбу. Машину перевернуло, подполковника насмерть, а меня только оглушило. Очнулся часа через два. Наш полк уже прошел. Тут примкнул к морячкам, боевые такие ребята, как говорят, лицом назад отступают…

Дальнейшее Василию уже было известно из рассказа Грозного, но он терпеливо слушал до конца.

— Галю ты видел тогда?

— Галю? — Костомаров, избегая взгляда Румянцева, смотрел куда-то в угол. — Галю я тогда так и не повидал. Мамаша ее мне открыла, сказала, что Галина Михайловна в командировке. Записку передал.

— И больше ты ничего не знаешь о Гале? Только правду говори, Костомаров, даже самую плохую.

— Да что вы, товарищ лейтенант, что надумали, — с непонятным для Румянцева облегчением засмеялся Петр. — Жива и здорова ваша Галя. Кончится война, на свадьбе погуляю. А что не видел я ее тогда, так это правда.

Так до рассвета и не уснул в ту ночь Василий Румянцев. И не старался даже. День у него еще впереди. Можно отоспаться. А сейчас ему хотелось еще раз все взвесить, проанализировать.

Грозный пришел часа через два после ухода Костомарова. Сказал, что командование поручило партизанам позаботиться в городе о пристанище для лейтенанта и, если удастся, разведать о судьбе майора Петрова и посланных к нему людей.

Только что из Приморска вернулась разведчица-партизанка. Квартира для Румянцева есть. А вот о Петрове узнать не удалось ничего. Значит, ему, Румянцеву, придется действовать одному. Впрочем, не совсем. Грозный сказал, что в ресторане, где обедают немецкие офицеры, есть официантка Лиза. Она — наш человек. Предупреждена о Курте Кохе. Поможет на первых порах. Через нее Румянцев, если понадобится, может связаться с партизанами.

Это союзники. А враги… Два основных известны: Розенберг, Вадлер. О третьем сегодня сообщил Грозный. Это Людмила Зембровецкая, секретарь Вадлера. Русская. Есть сведения, что она одно время сидела в концлагере. Так просто оттуда в секретари к начальнику СД не попадают. У Грозного есть некоторые предположения относительно прошлого Зембровецкой. Он поделился этими предположениями с Румянцевым. Пока что это все только наметка, только конец нити. Но если суметь размотать клубок, может проясниться судьба Петрова и разведчиков, посланных на связь к нему. Там, на Большой земле, полковник, прощаясь с Румянцевым, сказал, что, помимо основного задания, исходя из обстановки, он, возможно, должен будет выполнить еще несколько. Можно считать, что первое из дополнительных он уже получил — все, что касается прошлого секретарши Вадлера, должно стать ему известно.

Значит, завтра в это время он будет уже среди врагов… Что ж, он постарается сделать все, чтобы выполнить задание.

Страха или неуверенности Румянцев не испытывал. Он хорошо подготовлен к своей новой роли. Он не подведет тех, кто за него поручился.

Потом почему-то Румянцев подумал о девушке-разведчице, которая сегодня вернулась из Приморска. Интересно, какая она. Отважная — это уж точно. Его друг. Неизвестный друг. Он никогда не будет один. Нигде.

Откуда мог он знать, что это была Галя.

Ровно ложится под колеса машины асфальт. Бегут по сторонам дороги телеграфные столбы, плывут над дорогой темные низкие облака.

Вечер безлунный, непроглядный.

Сколько раз Румянцеву приходилось ездить вот этой дорогой с Галей и одному. Сейчас он не думает об этом. Потому что Курт Кох едет по этой дороге в первый раз. И она ничего ему не говорит. Никаких воспоминаний не будит.

Петр крепко сжимает руками баранку. В стиснутых зубах давно погасшая папироса. Петр молчит, напряженно вглядывается в дорогу. Лицо сосредоточенное, серьезное. Никогда не видел Румянцев такого лица у Костомарова. Впрочем, какое дело Курту Коху до какого-то шофера.

Румянцев небрежно откидывается на спинку сиденья, снимает очки, протирает их, надевает снова. За окнами машины мелькают редкие огни поселка. Машина ревет на подъеме, потом легко катит под гору. Скоро город.

Вот и приступаете вы, лейтенант Румянцев, к выполнению самого важного в своей жизни задания. Вот она, самая первая, невидимая линия фронта.

Въезд в город. Шлагбаум закрыт. Петр резко затормозил, взглянул на лейтенанта.

К шлагбауму, присвечивая себе фонариком, бежали два солдата.

Курт Кох выпрыгнул из машины, огляделся. Солдаты подбежали к машине, один из них бросился к кузову, постучал прикладом по поленьям. Другой, козырнув, спросил у офицера документы.

Неторопливо расстегивая шинель, Курт Кох вглядывался в солдата. Вот ты еще раз встретился с врагом, Василий Румянцев, но совсем не так, как встречался до сих пор. Ты вооружен, и враг вооружен. Но у тебя пистолет лежит в кобуре, и враг перекинул свой автомат на спину, чтобы не мешал.

Ты разговариваешь с врагом небрежно, снисходительно, свысока. Как и положено офицеру армии великого фюрера говорить с солдатом.

Уголком глаза ты видишь, что Петр тоже вышел из кабины и, согнувшись, осматривает заднее колесо. Второй немец подошел к нему, что-то спросил. У Василия тревожно дрогнуло сердце. Но Петр угрюмо взглянул на немца, ничего не ответил, захлопнул капот, полез в кабину.

— Все в порядке, герр обер-лейтенант. — Солдат, откозыряв, побежал к будке, второй — за ним. Шлагбаум медленно пополз вверх. Машина въехала в Приморск. Еще дважды ее останавливали патрули. Курт Кох, надменно поглядывая на патрульных, ронял несколько слов. Документы у него не спрашивали.

По набережной улице медленно бредет пожилой человек в потертом старомодном пальто и низко надвинутой на лоб шляпе. Пенсне, бородка клинышком, рыжие бакенбарды. Сгорбленная спина, усталая походка…

Вот уже месяц каждый вторник и субботу он спускается к набережной, заворачивает за угол и минут десять-пятнадцать стоит около круглой тумбы. Тщательно перечитав все объявления, мужчина не спеша доходит до мола, где кончается набережная, потом идет обратно. Подойдя к тумбе, взбрасывает на переносицу пенсне и еще раз добросовестно прочитывает всю эту пачкотню.

Уже давно пора бы радистке Ирине Сухожиловой прибыть в распоряжение майора Петрова, советского разведчика, оставленного в Приморске со специальным заданием. Без рации Петров, как без рук. Что же случилось с радисткой? Ранена и отлеживается? Подозревает слежку и не хочет приводить за собой хвост? Убита?! Но Ирина должна была идти не одна. Что же случилось с ее напарником? Погибли оба? Не добрались они, пришли бы, как было условлено, два других разведчика-радиста. Место встречи с ними вот у этой круглой тумбы. Значит, они тоже погибли? Два провала один за другим — это уже не случайность. В общем задача со многими неизвестными…

И снова, в который уже раз, Петров подумал о том, как много недоработали те, кто отправил его в Приморск.

В городе он появился за несколько дней до того, как сюда пришли фашисты. За это время он должен был надежно законспирироваться сам и позаботиться о жилье для разведчиков-радистов. Еще в Тополевске перед отъездом сюда Петров доказывал, что должен уже сейчас знать, с кем ему предстоит работать. Должен сам определить, подходят ли эти люди для такой сложной, ответственной и опасной работы. Но ему ответили, что обо всем позаботятся без него. Конспиративную квартиру Петров подготовил у жены своего погибшего товарища Александра Пугачева, которой он вполне доверял. Большая комната в квартире Пугачевых срочно переоборудовалась — делался тайник. Старый знакомый Петрова Романец был не только искусным каменщиком и столяром, его отличало еще одно ценное качество: он умел молчать. Петров знал наверняка: и слова об этом тайнике у Романца не вырвешь.