Откуда он может все это знать? Уж, в самом деле, не звезды ли сообщаются с ним, или он «чувствует это в своих костях», по выражению наших северян?

В феврале он обещает переменную погоду и добавляет: «В течение этого месяца слово «налог» будет иметь серьезное значение как для правительства, так и для населения».

Вполне верю этому предсказанию.

В марте: «Будет застой в театрах».

В апреле: «Произойдет большое неудовольствие между чиновниками почтового ведомства».

Этому предсказанию я тоже готов верить, потому что положение этих чиновников очень незавидно не только в апреле, но и во все месяцы года.

В мае: «Умрет видный общественный деятель».

В июне: «Будет опустошительный пожар».

В июле: «Предвидится большое смятение».

А какое именно – Мур не говорит. Во всяком случае, я очень рад, что он отложил это событие до июля: летом все события происходят гораздо складнее, нежели в другие времена года.

В августе: «Предстоит большая опасность для одной высокопоставленной особы».

Охотно верю: многим высокопоставленным особам постоянно угрожают всевозможные опасности.

В сентябре: «Принесет большой вред чрезмерное усердие»…

Чье усердие и по какому поводу – старик Мур также не говорит и вместо этого ставит три точки: отгадывайте мол, сами.

В октябре: «Некоторый народ коварными интригами может быть доведен до большого кровопролития».

Этого можно ожидать всегда, а не только в октябре.

В ноябре: «Столбцы газет будут полны важных новостей. В высших кругах произойдет печальное событие: смерть унесет еще одну жертву».

Вторая уже жертва в этом году. Радуюсь, что не принадлежу к высшим кругам.

В декабре, как раз в то время, когда я думал, что больше уже нечего ожидать, старый Мур предсказывает новое «большое смятение», но опять-таки не указывает какое. Кроме того, каркает, что «будут открыты страшные обманы и что смерть поглотит много жертв».

Не слишком ли много для одного месяца?

Чтец по руке говорит нам: «Вам предстоит поездка». Верно. Но как мог он узнать, что не дальше как накануне мы с невестой обсуждали проект поездки к ее матери в следующее воскресенье?

«Вам предстоят большие беспокойства, но вы перейдете через них», – говорит он дальше. И мы убеждаемся, что для него нет ничего скрытого.

У нас бывают предчувствия, что дорогие нам люди, поехавшие куда-нибудь, подвергаются опасности.

Сестра одного из моих приятелей, отправившегося добровольцем на театр южноафриканской войны, три раза имела «предчувствие» о его смерти Хотя он явился домой целым и невредимым, но подтвердил, что, действительно, в трех случаях подвергался смертельной опасности. Это вполне убедило его сестру в верности «предчувствий».

Другой из моих приятелей однажды ночью был разбужен своей женой, которая настояла, чтобы он оделся и отправился к ее любимой подруге, жившей с мужем в нескольких милях, узнать, что с ней. Жена моего приятеля видела во сне, что с ее подругой случилось какое-то страшное несчастье. Эта подруга и ее муж пришли в сильное негодование, когда вдруг были разбужены в два часа ночи; но еще сильнее было негодование сновидицы, когда она узнала, что сон ее обманул. С той ночи жена моего приятеля перестала верить снам, а между обоими семействами возникла неприязнь.

Ах, как я желал бы верить общению с духами! Жизнь стала бы нам вдесятеро дороже, если бы мы, действительно, могли иметь общение с мириадами живших до нас существ и наблюдающих за нами из того мира. Зангуил в одной из своих поэм, достойной бессмертия, рисует нам патетическую картину слепых детей, весело играющих в саду и не чувствующих своего лишения. Но как бы они изумились, если бы каким-нибудь чудом у них вдруг открылись глаза!

«А разве мы сами не такие же сильные дети, живущие во мраке? Разве и мы не смеемся, не плачем и не умираем, так и не увидев окружающих нас чудес?» – спрашивает поэт.

Да, мы такие же слепцы.

А как было бы отрадно взглянуть на розовые лица светлых духов, витающих вокруг нас и распевающих гимны! Но вместо них мы осуждены видеть бледные лица темных призраков, молча вертящих трехногие столы…

Сердце мое вконец истерзалось… Недавно некими гуманистами сделано ошеломляющее открытие. Эти гуманисты утверждают, что детей мучит и губит особая порода дурных, невежественных и грубых людей, названных, за неимением более подходящего слова, «родителями».

Вообще, по мнению вышереченых гуманистов, родители не понимают, что такое, в сущности, ребенок и как его нужно воспитывать. Понимают это только двое: молодой джентльмен, едва успевший соскочить с университетской скамьи, да пожилая дама, которые, не имея сами детей, сообща стряпают литературу, относящуюся к детям и их воспитанию.

Родители, оказывается, не знают даже, как нужно одевать ребенка. Они настаивают на том, что до известного возраста дети должны быть одеты в длинные и просторные одежды, предохраняющие их от ушибов. В своем негодовании по этому поводу молодой жрец науки доходит даже до поэзии. Из его аргументации вытекает, что единственное условие поддержать здоровье ребенка – это дать ему возможность почаще ушибаться. Сняв с подрастающего ребенка длинные платьица, родители облекают их в короткие костюмчики, оставляя часть ноги открытой. Пожилая дама объявляет такую манеру прямо преступной. Эта гуманистка говорит, что, с медицинской точки зрения, половина преступлений совершается людьми только потому, что им в детстве оставляли ноги наполовину открытыми.

Далее оказывается, что, обувая детей в полусапожки, родители «уродуют нежные детские ножки, засовывая их в кожаные пыточные приспособления». Напуганному читателю может представиться даже и такая раздирающая душу сцена. Схватив за шиворот беззащитного ангелочка, то чудовище, которое зовется родителем, с дьявольским хохотом, заглушающим жалобные крики ребенка, втискивает его нежные ножки в «испанский сапог», с большим трудом добытый в одном из мрачных подземелий инквизиции…

А загляни господа гуманисты в душу родителей, они увидали бы, что эти «злодеи» были бы очень довольны, если бы был проведен закон, воспрещающий наряжать детей в кожаную обувь. Это сняло бы с плеч родителей огромную заботу и спасло бы порядочную часть их бюджета. Конечно, я подразумеваю родителей с ограниченными средствами.

Одно время пошли было в ход сандалии – быть может, именно под влиянием жалоб господ гуманистов и родителям стало немного полегче: сандалии дешевле полусапожек и ботинок. Но господа гуманисты тотчас же завопили, что обувать детей в плохо защищающие ноги сандалии все равно, что прямо убивать этих беззащитных существ.

Я знаю пару родителей, которые, наперекор всем обвинениям, искренне любили своего ребенка. Это был их первенец, и они желали воспитать его так, чтобы он был здоровый и довольный. Они с жадностью читали все, что написано о воспитании детей. Сперва они вычитали, что маленькие дети всегда должны спать, лежа на спине, и они сидели по целым ночам у колыбельки своего ребенка, следя за тем, чтобы он не изменял своего положения. Потом они прочитали мнение другого такого же «компетентного» лица, что те дети, которые привыкли спать лежа на спине, вырастают полными идиотами. Погоревав, что им раньше не пришлось этого узнать, родители стали класть ребенка на правый бочок и опять строго следили, чтобы он не перевертывался на левый или, упаси Бог, на спину. Но, как нарочно, ребенок именно на правом-то боку и не желал лежать, а на левом ему очень нравилось. И чуть не целый месяц бились с ним нежные родители, чтобы приучить его лежать только на правом.

По счастливой случайности они, несколько времени спустя, напали на совет, доказывающий, что лучше всего предоставлять самим детям выбирать себе положение во сне. Они последовали и этому, в самом деле, доброму совету; только вначале немного ужасались, когда оказывалось, что ребенок спит, засунув в рот кулачок или запрятав голову под подушку. Впрочем, они скоро успокоились, заметив, что при таком режиме ребенок поздоровел и повеселел.