— Значит, моя жена не потеряет ребенка?

— Я этого не сказал… — При этих словах Иви снова охватила паника. — Я бы предпочел подержать ее денек под наблюдением и дал бы ей успокаивающее. Она прошла через шок и нуждается в отдыхе. — Повернувшись, он велел медсестре принести что-то, прозвучавшее для Иви полной медицинской абракадаброй. Ее все еще встревоженный взгляд обратился к Георгосу.

Он шагнул вперед и взял ее руку в свои ладони.

— Это простая предосторожность, дорогая, — тихо сказал он. — Не волнуйся. С тобой все будет в порядке. Не думаешь же ты, что я позволю, чтобы с моим ребенком что-то случилось, а?

Она едва обратила внимание на вонзившуюся ей в руку иглу, так поглотили ее последние слова мужа. Его ребенком. Может, Анна права? Она для него только чрево для ношения его детей?

Нет, нет, не похоже, это не так. Прошлой ночью, во время их близости, она готова была поклясться, что взгляд его глаз светился любовью. Двигаясь над ним, сливая воедино их тела, она впервые ощутила, что между ними установилась прочная эмоциональная связь, волшебно преобразившая секс. Произошло слияние не только тел, но и душ. После, засыпая, она лелеяла в своем сердце эту мысль.

Цепляясь за это воспоминание, она начала погружаться в сон, надеясь вопреки всему.

Вынырнула она из забытья, еще не совсем очнувшись, когда больничную палату заливал яркий дневной свет. Кроме нее, в палате никого не было, в персональной палате с единственной кроватью. Но дверь оказалась открытой. Иви начала различать в коридоре голос Георгоса и еще чей-то.

— С ней все будет в порядке? Вы в этом уверены, доктор?

— Конечно. Все жизненные показатели очень хорошие, она спокойно отдыхает. Не волнуйтесь. С ребенком тоже все хорошо.

— За ребенка я не особенно волновался. Ребенка всегда можно завести другого. Но другой Иви не будет. Господи… не знаю, что я сделаю, если с ней что-нибудь случится.

Голос его при этих удивительных словах задрожал и прервался. Словно он удерживал слезы. Волнение сжало ее сердце. Она не ошиблась этой ночью. Он действительно ее любит. Любит…

Она заплакала в тот момент, когда в палату вошел Георгос. Увидев, что она проснулась и вся в слезах, он заторопился к ней. Небритый, с тревожными морщинками вокруг рта и глаз, осунувшееся лицо обеспокоено.

— Что с тобой? Все еще болит? Хочешь, позову врача? Он только что шел по коридору.

Я могу, его…

Она яростно замотала головой из стороны в сторону, не доверяя пока своему голосу. Георгос смотрел на нее с искренним участием и заботой, и она удивлялась, как это до сих пор не замечала, что он ее любит.

— Почему же ты плачешь? — не унимался он.

— Ты… ты меня любишь, — едва выговорила она и увидела, как он вздрогнул.

— Нет, я…

— Да, — хрипло настаивала она. — Не лги.

Он поднял руки, стараясь пригладить растрепавшиеся волосы и откидывая их со лба, взгляд у него был встревоженный. Резко отвернувшись, он подошел к окну и несколько мгновений смотрел в него, прежде чем повернуться к ней снова.

— Ну хорошо, — признался он почти с отчаянием. — Хорошо, я тебя люблю. Я любил тебя с самого начала, с первого же мгновения, как только увидел в объятиях моего брата, — такую нежную, ласковую и заботливую. И в то же время такую красивую, чувственную, земную. Увидел и понял, что мои прежние чувства к Анне всего лишь жалкая пародия, ничтожная, отвратительная пародия.

Его смех прозвучал одновременно и горько и иронично.

— Она-то, разумеется, это знала. Я-то, идиот несчастный, думал, что плотское влечение и есть любовь. Меня извиняет только то, что, будучи хорошей актрисой, она наобещала мне кучу всякой всячины, почему я и решил, что у нас с ней — настоящее. Я начал подозревать правду, узнав, что она меня обманывала, но когда, встретив тебя, я увидел, что такое настоящая любовь, то окончательно понял всю неприглядную суть таких женщин, как Анна. Мне даже думать противно, что я дотрагивался до нее.

— Я… я в самом деле считала, что ты ее любишь, — недоверчиво сказала Иви. — Когда ты заявил, что больше никогда не женишься, я решила, что сердце твое из-за нее разбито.

— Я сказал, что больше никогда не женюсь по одной-единственной причине — потому что я влюбился в тебя. Господи, да знаешь ли ты, каково было обещать Леонидасу жениться на тебе? Это была моя самая заветная мечта и мой самый жуткий кошмар. Я пытался себя уговорить, что это будет благородной жертвой с моей стороны, что все одобрительно похлопают меня по спине за такую любовь к брату, а сам в кромешном аду, где и место таким жестоким негодяям, как я, вынашивал планы украсть если не твое сердце, так твое тело.

— Но ты ничего не крал! — запротестовала Иви. — И ты не жестокий негодяй! Ты добрый, порядочный, очень хороший человек. Ты сделал все, что мог, чтобы избежать дурных поступков. В конце концов, я ведь сама тебе себя предложила, помнишь? Это я сделала все так, что тебе просто невозможно было устоять перед искушением.

— Ты в этом преуспела, радость моя. И я ужасно тебе благодарен за эти великодушные слова. Да я скорей бы язык себе откусил, чем позволил уйти от тебя в тот вечер, когда увидел, как Янис тебя лапает. И ведь нам было хорошо, разве нет? Тебе ведь понравилось в моей постели? А теперь у нас с тобой ребенок. Так разве важно, что я тебя люблю? Разве это так огорчительно теперь? Господи…

Он покачал головой в сильнейшем душевном смятении.

— Сколько же мне еще нести тяжесть этой вины? Ты мне довольно часто говорила, что Леонидас не возражал бы, что мы вместе, не возражал бы, что у тебя ребенок от меня, и я изо всех сил старался тебе поверить, даже в глубине души считая это невозможным.

Он еще раз глубоко вздохнул. Услышанное повергло ее в шок.

— Единственно, чем я мог оправдать свою кражу у него, это уверить себя, что я завоевал не принадлежавшую ему часть — твою чувственность. Я думал, если буду сводить наши отношения к сугубо физическим, если оставлю в покое твое сердце, если у нас будет родство только тел, а не душ, то с этой виной я сумею жить. Но теперь я вижу, что сам себя обманывал, — продолжал он, усмехнувшись. — Мое первоначальное желание — оставить твою любовь брату — оказалось чистой ложью. Я не хотел, чтобы ты меня полюбила, но всей душой желал этого куда больше, чем твоего тела. Я знаю, Иви, ты никогда не полюбишь меня так, как Леонидаса. Но если я тебя люблю! Разве это так уж важно, черт возьми?

— Ты прав, Георгос, — произнесла она натянутым голосом. — Я никогда не буду любить тебя так, как любила Леонидаса.

В груди у нее вырос ком, когда она увидела, как он застыл, как отвел назад плечи от боли, которую причинили ему ее слова.

— Потому что любовь к Леонидасу, — дрожащим голосом продолжила она, — совсем не похожа на то, как я люблю тебя…

Глаза Георгоса распахнулись, остановившись на ее лице.

— Леонидас заменил мне отца, которого я потеряла, друга, которого никогда не имела. Став героем моих фантазий, он воплотил некоторые мои девичьи мечты. Но ты прав… он был так же далек от реального мира, как персонажи его любимых книг. Хотя мы нашли друг в друге опору, но он не мог и никогда бы не стал моим возлюбленным в полном смысле этого слова. Теперь я это понимаю. Физическая сторона любви его мало интересовала, он относился к ней несколько умозрительно. Единственный раз, когда мы были вместе, оказался очень неудачным. Он это понимал, а я… я была достаточно наивна и думала, что со временем все наладится.

Она покачала головой, невольно улыбнувшись этому воспоминанию.

— Правда, Леонидас проявил известную мудрость. Я думаю, он толкнул нас друг к другу, потому что ощутил неведомую связь, с самого начала возникшую между нами. Да, теперь я это ясно вижу. С чего бы иначе я превращалась в настоящую мямлю, едва ты оказывался в десяти шагах от меня? Уж не думаешь ли ты, что обычно я краснею и заикаюсь, словно какая-нибудь стыдливая барышня восемнадцатого века? Уверяю тебя, ничего подобного. Но с тобой… с тобой, Георгос, я совершенно терялась.