Вот так, после венчания в протестантском храме и разрыва с берлинскими противниками, Карл распрощался со своей юностью и готовился уехать в Париж, оставляя позади себя мать, четырех сестер, а также могилы отца, брата, двух сестер и всех своих предков. По меньшей мере, он так думал. Ибо много позже он напишет: «Традиция всех ушедших поколений довлеет кошмаром над мозгом ныне живущих».

Третьего октября 1843 года, перед тем как покинуть Трир и Пруссию, Карл попросил Фейербаха написать для своего будущего парижского журнала статью против Шеллинга — крупного философа-идеалиста, властителя дум в Берлинском университете.

Только прибыв в Париж, он узнал, что Фейербах отказался, опасаясь скомпрометировать себя в глазах своих почитателей политическими дебатами, недостойными его статуса. Таким образом, место «ангажированного философа» в политике оказалось вакантным: его займет Карл. Сначала как философ, затем как экономист, потом как глобальный мыслитель, пока сам не станет опальным, то есть не превратится в революционного лидера. Этот постепенный переход свершится в Париже, в те два сумасшедших года, которые он там проживет.

Город, куда прибыли Женни и Карл 11 октября 1843 года, все еще был интеллектуальной столицей мира. В экономическом плане промышленность начинала развиваться во Франции по английскому образцу, с черной металлургии и текстиля; землевладельцы, держащие в своих руках сельское хозяйство и армию, схлестнулись в суровой борьбе с новой буржуазией, владеющей деньгами и фабриками. Скорее всего, французский промышленный капитализм был не таким продвинутым, как британский. Тем не менее его развитие затронуло все французское общество. На юге страны часто разражались бунты в знак протеста против условий, создаваемых для рабочих работодателями. Повсеместная коррупция от самых верхних до самых нижних эшелонов власти поддерживала глубокое недоверие к государству, что предвещало неминуемый кризис.

В политическом плане ситуация была парализована бездействием короля Луи Филиппа, интригами Гизо и амбициями Тьера. В стране сохранялась самодержавная монархия, но это было далеко не полицейское государство, как повсюду на европейском континенте. Во Франции тогда выходило 750 газет, из них 230 в Париже! Мечтатели открыто говорили в них о революции, используя без разбора в своих речах и статьях слова «демократы», «социалисты» и «коммунисты» для обозначения тех, кто выступает за всеобщее голосование, бесплатное образование для всех, улучшение условий жизни бедноты. Владельцев предприятий порой называли «капиталистами». И если в 1840 году Прудон подвергся преследованиям за то, что написал: «Что такое собственность? Это кража», хотя потом и был оправдан, то Ламартин мог уже без всякого риска писать в 1843 году возмущенные строки: «Вместо свободы труда и промышленности Францию продали капиталистам!»

Таким образом, Париж наряду с Женевой, Брюсселем и Лондоном был прибежищем эмигрантов, прибывавших волнами со всей Центральной Европы, в особенности из Германии, чтобы избежать политической цензуры и полицейских преследований. Некоторые делали крюк через Швейцарию, как портной Вильгельм Вейтлинг, другие приезжали прямо из Пруссии, как сыновья банкиров Людвиг Бамбергер, Якоб Венедей и знаменитый тогда немецкий поэт Георг Гервег.

У парижских немцев было несколько газет, в том числе «Pariser Horen» («Парижское время»), а главное — «Vorwärts!» («Вперед!»), еженедельник, основанный Генрихом Бернштейном, единственное в Европе левое издание на немецком языке, не подвергавшееся цензуре. Они собирались в многочисленных клубах, над входом в которые было написано, чаще всего на нескольких языках: «Все люди братья». Тайные общества росли как грибы. Среди них был «Союз справедливых», основанный в 1836 году в Париже Вейтлингом и организованный по принципу пирамиды: с местными ячейками, кружками и центральной властью. Все эти движения находились в поле пристального внимания полиции Луи Филиппа.

Когда Карл в двадцать пять лет приехал в Париж, он вспомнил о своем отце, бывшем какое-то время французским гражданином, изучавшем на французском языке французское право, безумно влюбленном во Французскую революцию, которая позволила ему, еврею, заниматься любимым делом, а потом разлученном с Францией в 1815 году. В глазах его отца Франция была главной кузницей общественного прогресса, а французский рабочий класс — авангардом мировой революции. В отце соединились три культуры: еврейская, немецкая и французская, и он сумел передать своему сыну страсть к свободе и универсализму. Карл вспоминал обо всех своих разговорах с отцом, которые ему так бы хотелось продолжить здесь, в Париже. Он все еще носил с собой (и часто разглядывал) портрет, который отец подарил ему в их последнюю встречу, летом 1837 года.

Генрих Маркс умер всего пять лет назад, но за это время в жизни Карла столько всего произошло! Всё, что окружало тогда молодого человека, исчезло. Он лишился своего второго отца, барона фон Вестфалена. Потерял брата и сестру. Отказался от всякой надежды стать профессором, на что рассчитывал его отец. Отдалился от матери и четырех оставшихся сестер.

У него было немного денег, переданных ему его матерью и матерью Женни (она так плакала, когда они уезжали), плюс тысяча талеров компенсации, выплаченной основателями кёльнского журнала — Дагобертом Оппенгеймом, Моисеем Гессом и Георгом Юнгом. Арнольд Руге, заправлявший финансами их общего журнала, пообещал ему ежемесячный оклад в 550 талеров плюс 250 талеров процентных отчислений с каждого номера. В Париже это были более чем приличные доходы. Но главное — с ним была Женни, любовь всей его жизни, женщина, о женитьбе на которой он не смел даже мечтать, но она была здесь, рядом с ним, и уже беременна. Ничего плохого с ним уже не могло случиться.

Как и все немцы, явившиеся в ту пору в Париж, он надеялся, что изгнание долго не продлится, хотя перед его глазами — пример соотечественников, живших здесь уже более двадцати лет. Как и предполагалось, Марксы и Руге сначала поселились в уютном доме у Гервегов, приехавших незадолго до них. Хотя Георг Гервег[23] был революционным поэтом, его жена, дочь богатого берлинского банкира, привыкла жить с комфортом и даже хотела держать собственный литературный салон. Она без всякого восторга встретила вторжение вновь прибывших: по ее мнению, «эта саксоночка [госпожа Руге] и очень умная и честолюбивая госпожа Маркс никогда не уживутся вместе». Она оказалась права: через несколько месяцев чета Марксов съехала и поселилась в доме 30 по улице Вано, в приличной квартире. Они наняли служанку, которой Женни платила по 4 талера в день — очень много по тем временам.

Карл начал общаться с объединениями немецких беженцев. Снова сошелся со своим берлинским знакомым Вильгельмом Вейтлингом, первым человеком ручного труда, встреченным им на жизненном пути; присутствовал на заседаниях «Союза изгнанников», основанного портным семью годами раньше. Он подружился с поэтом Генрихом Гейне, который был старше его на двадцать один год и приходился ему дальним родственником по материнской линии, о чем тогда не знали ни тот ни другой. Поэт был очарован умом этого молодого философа, свалившегося с неба, и почти ежедневно приходил на улицу Вано поговорить о политике и литературе. Они разделяли пристрастие к французским утопистам. Гейне говорил Карлу о Сен-Симоне, тот призывал его поставить свой поэтический гений на службу свободе: «Оставьте эти вечные любовные серенады и покажите поэтам, как орудовать хлыстом». Гейне интересовался мнением молодого человека о большой политико-социальной сатире, над которой тогда работал («Германия. Зимняя сказка»), хотя обычно терпеть не мог критиков; кстати, он часто жаловался Карлу на нападки журналистов на его творчество. Одна из дочерей Карла, Элеонора, много позже будет вспоминать о том, как ее родители рассказывали: «Это Женни образумила отчаявшегося поэта благодаря своему обаянию и уму. Женни околдовала его; в ней было столько изящества, юмора, элегантности, проницательного и тонкого ума…» Поль Лафарг, женившийся на Лауре, сестре Элеоноры, подтверждает это, хотя тоже не был свидетелем парижских встреч Гейне и Маркса: «Гейне, безжалостный сатирик, опасался иронии Маркса, но глубоко восхищался тонким и проницательным умом его жены».