— Плохо держится локомотивная организация, товарищ Димитров, — сказал Иван Стремов, — там, видно, есть платные агенты правительства.

Димитров нахмурился. Он уже был осведомлен о капитулянтских настроениях в организации паровозников.

— Вот что, товарищи, — сказал Димитров. — Правительство решило объявить нам войну, но не соглашаться с нашими требованиями. С нашей стороны необходимо проявить величайшее напряжение воли и величайшую собранность нервов. Надо быть дисциплинированными и не поддаваться на провокации правительства. С нами весь болгарский народ. Мы победим. Из сел прибыли первые посылки с продуктами для бастующих.

Эта весть обрадовала.

— Наши крестьяне, — подчеркнул Коларов, — проявляют замечательную солидарность со своими братьями рабочими. Это очень показательно. Это говорит о единстве между рабочими и крестьянами, единстве, которое наша партия должна еще больше укрепить. Железнодорожная стачка, товарищи, — это не обыкновенная экономическая стачка. Это прежде всего серьезная политическая стачка. Это надо знать и помнить каждому.

В тот вечер стачечный комитет принял решение,' которое способствовало установлению еще большей дисциплины в рядах бастующих. Стефану Бойчинскому поручено было войти в переговоры с руководством организации паровозников.

При выходе Димитров спросил хозяина:

— А где дочь твоя, Иван? Поправилась?

Стрелочник растерялся: «Кто ему сказал?»

— Был врач?

— Нет, товарищ Димитров.

— Надо вызвать. Где она лежит?

— Здесь! — стрелочник открыл дверь в кухню. Было там душно, тускло горела свеча. Возле ржавой печки на деревянной койке лежала больная. Рядом сидела мать.

Нищета удручающая. Димитров и Коларов, тяжело вздохнув, тихонько прикрыли дверь. Уходя, они дали стрелочнику деньги на врача. А на другой день в дом стрелочника неизвестные люди принесли куль угля и мешок муки.

Правительство принимало все меры, чтобы сломить сопротивление забастовщиков. Пыталось своими людьми заменить стачечников, но из этого ничего не получалось, по неопытности штрейкбрехеры только ломали машины. То сошел с рельсов поезд, то взорвался котел испортился телефонный аппарат, вышел из строя телеграф… В правительстве царила неуверенность, но оно, видимо для собственного успокоения, выпускало бюллетени, в которых провозглашалось:

«Порядок восстанавливается, завтра в стране выйдут тридцать поездов. Стачечники капитулировали! Локомотивы в полной исправности… поезда идут…»

Но поезда не шли. Они стояли, засыпанные снегом, на глухих перегонах, на замерших станциях. Молчало все, молчали телеграфные и телефонные аппараты, не слышалось паровозных гудков, лишь только зимние вьюги свистели в проводах среди глухих полей… В поздние ночные часы злоумышленники отвертывали на путях гайки, резали телеграфные провода, чтобы потом обвинить бастующих. Мрак и подлость сгустились над Болгарией. Откуда ждать просвета?

Только Коммунистическая партия защищала борющихся. Только депутаты-коммунисты требовали от правительства рассмотрения и удовлетворения требования стачечников. Но правительство отвергло запрос коммунистических депутатов и заявило, что оно будет вести борьбу с забастовщиками до конца. Оно объявило вне закона всех коммунистических руководителей. Установило награду за их поимку и передачу в руки властей.

В знак солидарности с железнодорожниками объявили стачку перникские шахтеры и портовые рабочие. Число стачечников росло. Росли и бедствия. Но трудовая Болгария не оставляла борющихся. Потекла помощь деньгами и продуктами из Плевена, Варны, Русе, Сливена, Пловдива. Народ собирал для бастующих муку, сало, фасоль… Каждую неделю рабочие отчисляли в фонд бастующих однодневный заработок, а служащие и лица свободных профессий давали, сколько кто мог. В кассы стачечных комитетов стекались сотни тысяч левов.

В поддержку железнодорожников была объявлена всеобщая политическая стачка. Продолжалась она целую неделю — с 29 декабря 1919 года по 3 января 1920 года. В ней приняла участие вся трудовая Болгария, бастовали даже учителя начальных школ и гимназий.

Центральный профессиональный совет в своем обращении к участникам забастовки солидарности, обращении, написанном Димитровым, заявлял:

«Центральный профессиональный совет приветствует в вашем лице болгарский рабочий класс, который отозвался на его призыв и ценой больших жертв и лишений проявил братскую солидарность с железнодорожниками, почтово-телеграфными работниками и другими государственными служащими…»

Стачка железнодорожников продолжалась пятьдесят пять дней. Она была провалена слугами правительства, которые пробрались в ряды организации паровозников и в верхушку союза почтово-телеграфных работников.

Но, несмотря на поражение, рабочий класс вышел из столкновения с буржуазией еще более закаленным, готовым к новым битвам. Стачка транспортных рабочих была генеральной репетицией революционного пролетариата. Об этой стачке Георгий Димитров написал специальную брошюру «Поражение и победа», в которой говорилось: «Громадны, с другой стороны, ее уроки. Сами по себе они уже настоящее завоевание как для непосредственно участвовавших в борьбе рабочих, так и для всего пролетариата и представляют ценный капитал для будущих пролетарских битв»,

Полиция настойчиво искала Георгия Димитрова. Все сомнительные с ее точки зрения кварталы Ючбунара и около вокзала подвергались обыску по нескольку раз в день.

Враги осыпали его клеветой. Все, кто еще недавно призывал власти подавить забастовку, «покончить с большевистской заразой», теперь проливали крокодиловы слезы о «несчастных обманутых рабочих». В газетах тех дней часто можно было прочитать:

«Где вы теперь, подстрекатели и преступники? Почему оставили рабочих одних переносить последствия вашей безумной авантюры? Где ваша революционная доблесть? Почему не появляетесь перед уволенными железнодорожниками? Где вы, самозванные вожди рабочего класса?»

Так писали хозяева и увольняли каждый день сотни участников стачки.

Расправа ожидала и служащих Софийской общины. Георгий Димитров еще с 1914 года был советником (депутатом) общины от рабочих столицы. В ту пору, когда Совет общины принимал репрессивные меры по отношению к служащим, участвовавшим в забастовке, Димитров находился на нелегальном положении, а потому, естественно, не мог открыто выступить в их защиту. Этим и воспользовались, чтобы дискредитировать рабочего депутата, рабочего вожака, коммуниста. Газеты в те дни лицемерно писали:

«Где ты, Димитров? Почему не являешься, чтобы защитить служащих общины? Как выдерживает твоя совесть страдания матерей и детей, которые по твоей вине стоят сегодня на улицах голодные? Неужели не слышишь их воплей?»

12 февраля 1920 года Совет общины собрался на заседание. В залитом ярким летним солнцем зале за длинным столом восседали господа советники. Заседание еще не открылось, а советникам не терпелось высказать свое мнение по главному вопросу повестки дня:

— Если сегодня не уволим, то завтра они сядут нам на головы!

— Пусть Димитров берет на себя их грех. Почему не идет спасать их? Боится! Спрятался, как мышь под полом.

— Таковы все они, наши революционеры. Им бы собирать деньги, а пляшут пусть другие.

На председательском месте появился кмет строгий и важный.

— Господа советники! Вы призваны решить очень важный вопрос, вопрос об увольнении служащих, принимавших участие в транспортной стачке. Мы считаем, что этот вопрос должен быть решен немедленно, хотя некоторые советники и отсутствуют… Известно, что советник Димитров, несмотря на неоднократные приглашения, не явился на заседание. Очевидно, он боится занять сторону увольняемых… Но мы не можем тянуть с решением столь жизненного вопроса, мы обязаны действовать быстро и строго. Итак, я приступаю к голосованию…

В этот момент дверь раскрылась, и в зал вошел Димитров.