Димитр Благоев заканчивает:

«…20 июля, в полдень, удовлетворенные проделанным на Бузлуджанском конгрессе, с сияющими лицами от сознания, что в этот день под вековыми буками на старом Балкане заложили основы «социал_: демократической партии» Болгарии, южноболгарские и североболгарские участники конгресса горячо пожали друг другу руки и с пожеланиями смелой и энергичной общей деятельности во имя великих идеалов, которые их объединяют, с надеждой увидеться на следующем конгрессе расстались».

Так 20 июля 1891 года создалась Болгарская социал-демократическая партия во главе с Димитром Благоевым — Дедом[2].

Первых социалистов было мало числом, но это были восторженные и смелые люди, которых не удовлетворяло спокойствие старого общества ремесленников и новых богачей.

— Уничтожьте этих развратителей молодежи! — кричали в злобном хоре ростовщики, торговцы и капиталисты. — Уберите этих безбожников! Залечите эту язву!

Враги задыхались от злобы.

— Социалисты, — вопили они, — не признают семьи! Социалисты считают, что все должно быть общим: и деньги, и имущество, и женщины!.. Социалисты не хотят работать, поэтому проповедуют равенство. Они хотят заставить всех есть из общего котла…

Молодые люди прогрессивного склада держались независимо. На улицах и площадях заводили горячие споры, разоблачали перепугавшихся мещан, предвещали гибель буржуазного строя. Новая молодежь выделялась и внешним своим обликом: длинные до плеч волосы, бородатые лица, широкополые шляпы, небрежно завязанные широкие галстуки, в руках — толстые палки.

Мещане презрительно называли таких молодых людей «драками» — задирами, «ослиной колючкой», «жаворонками». Когда же в споре с ними мещанам не хватало обидных слов, они отводили молодых людей в полицейский участок и там довершали «идейный» спор…

Трудно и страшно идти через темный лес невежества и злобы. Тяжко было первым, тем, которым предстояло проложить путь через непроходимую политическую темноту.

В то время вышла брошюра Димитра Благоева «Что такое социализм и имеет ли он почву у нас?». Она вызвала оживленные споры и разговоры среди рабочих и прогрессивной интеллигенции страны. Она указывала болгарским рабочим путь к правде[3].

Одним из близких друзей Георгия Димитрова в то время был переплетчик Иордан Караиванов, социалист, задорный молодой человек, не боящийся ничего.

Переплетная мастерская, где работал Караиванов, находилась около типографии. Каждый вечер после работы Йордан открывал двери типографии и звал приятеля на прогулку. Любили они побродить по городу, побеседовать, пошутить.

Однажды в летний вечер два Друга отправились в городской сад. Как все здесь, в центре столицы, не похоже на рабочий квартал Ючбунар! Яркие фонари, нарядные женщины. Рестораны, полные веселящихся господ.

А в городском саду — своя прелесть. Вечерний воздух, напоенный ароматами цветов, казалось, звенел от шума листвы. Слышался плеск фонтана — изваянная из мрамора богиня высоко поднятой рукой метала ввысь струи воды. И, конечно, вокруг фонтана гуляли влюбленные.

Неподалеку от фонтана на деревянной скамье устроились и Георгий с Йорданом. Сидели молча, наслаждались летним вечером. Только иногда, когда мимо проходили вызывающе разодетые женщины и их богатые кавалеры, Йордан не выдерживал и бросал колючие поговорки. Георгию нравилась эта злая ирония друга, она его веселила, забавляла.

Иордан вспомнил о книгах, которые он недавно прочел, и стал рассказывать о них. Затем принялся читать стихи, в которых было много страшных слов против буржуазии. Временами он увлекался и говорил так горячо, так вдохновенно, будто слушали его тысячи людей, а не один человек, да и тот ученик типографии господина Пиперова…

— Согласно учению Карла Маркса, — говорил Иордан, — будущее принадлежит рабочему классу, а не господину Пиперову — хозяину типографии. Четвертое сословие выметет в мусорную яму третье сословие, и после того начнется строительство новой жизни… Значит, нужна борьба. А борьба требует знаний. Значит, надо читать.

Георгии слушал задумчиво.

— Конечно, — продолжал Йордан, — мы с тобой не можем закончить училище, но есть более высокая школа, чем самое высшее учебное заведение, — это жизнь… Читал ли ты «Что такое социализм?»? Не читал. А «Наемный труд и капитал» Карла Маркса? Тоже нет. А надо читать, брат. Да, читать. Понятно?

Георгий стыдливо молчал. Йордан пригласил его к себе домой, предложил дать книги.

— Пойдем, увидишь, в каких палатах я живу, — Йордан схватил Георгия за руку и увлек за собой.

«Палата» Караиванова находилась на чердаке. Было там темно, душно и пахло чесноком. Йордан зажег керосиновую лампу и открыл окно. Бледный свет осветил низкую деревянную кровать, на которой лежал подмастерье, земляк Караиванова. У кровати стоял покосившийся стол, на котором виднелись остатки ужина — чесночная кожура, соль и кусочек пожелтевшего сыра. Йордан накрыл спящего сползшим было одеялом и тихо сказал Георгию:

— И мы думаем, что живем. Да пропади она, такая жизнь!

Через открытое окно потянул свежий ветерок и зашелестел листом газеты, которой был накрыт стол. Где-то далеко прозвенел звонок запоздавшего фаэтона, послышался конский топот, и опять все замерло Только похрапывал спящий подмастерье.

— Иногда мне хочется, — заговорил снова Караиванов, — сесть и описать всю вот эту нашу жизнь… Описать, как живет рабочий… И как живут богачи…

Он подпер голову рукой, опиравшейся на стол, и стал теребить буйные свои волосы. Ветерок играл упавшими на лицо прядями. Караиванов задумчиво глядел в окно, за которым виднелся кусок звездного неба.

— Знаешь, Гьоре, какой чудный рассказ можно написать… «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Здорово!

— Да, Караиванов, — ответил Георгий, — ты и раньше рассказывал о своих планах, но ничего что-то из них не выходит…

— Прав ты, нужны дела! Я быстро загораюсь, брат, и быстро гасну.

Караиванов повернулся к полке, на которой лежало несколько книжиц, взял одну и сказал:

— Видишь, что здесь написано?

Георгий поглядел через плечо Караиванова, а тот начал читать:

— «…Пусть изменчивая мода нам говорит, что «страдания народа» — старая тема и что поэзия должна ее забыть. Не верьте, молодые люди, она не стареет! О, если бы могли годы ее состарить! Расцвел бы тогда мир!..»

Взволнованный Георгий встал. Караиванов, все больше воодушевляясь, продолжал читать:

— «Посвятил я лиру свою народу. И, может быть, я умру, не узнанный им… Но я ему служил, и сердце мое спокойно». Караиванов читал еще долго, а потом, потрясая кулаком, сказал:

— Вот это называется писатель!

— Кто он?

— Некрасов, русский писатель. Но есть и другой, как он, — Чернышевский.

— У тебя есть что-нибудь написанное? — спросил Георгий.

— Нет, я еще ничего не написал, но все у меня в голове. Каждый момент могу сесть и написать.

— Интересно. Напиши…

— Нет смысла, Гьоре, кто напечатает?

— Найдем! Можем издать газету, я ее наберу. Я уже давно взял на прицел нашего попа.

— Я тебе дам поговорки, хочешь? У попа просить хлеба, что у мертвеца слез. Из попа — святого, из редиски — соления, из монаха соседа не сделаешь. Ну как, подходит?

— Чудесно. Остается придумать название для газеты.

— Сейчас же этим и займемся, — подхватил Караиванов. — Я тебя не выпущу, пока не придумаем.

— Уже придумал, боюсь только, не смешно ли будет.

— Говори.

— Назовем, к примеру, «Кукареку».

— Чудесно!

Захваченные своей выдумкой, друзья тут же начали составлять макет будущей газеты. Поскольку Георгий имел уже опыт, он указывал место передовой статьи, фельетона. Караиванов, потирая руки, только восклицал:

— Чудесно! Чудесно!