— Ты понял, о какой Тамаре шла речь? — спросила она у Ильи Львовича.

— Нет.

Инна Семеновна опять обвела всех взглядом и наконец произнесла то, что, знала, произведет впечатление:

— Это дочь Галины.

— Как дочь Галины?! Тамара не дочь Галины?!

— А ты представляешь, что было со мной, когда я узнала об этом на заседании жилищной комиссии?

— Подожди, миленький, я все-таки хочу понять: значит, Тамара…

— Дочь Галининой сестры, которая, как ты слышал, живет во Владивостоке. Галина воспитывает Тамару с восьмимесячного возраста. Она хотела ее удочерить, но ей в отделе опеки сказали чепуху: будто при живых родителях детей не усыновляют. Если бы она мне все это сказала раньше, я бы, во-первых, не оказалась в таком положении перед комиссией, потому что все увидели, что Галина меня обманула и я только говорю, что я все про нее знаю, а во-вторых, я бы все это очень легко устроила, потому что мне бы никогда такой глупости в отделе опеки не сказали. А завтра последний день, когда Тамару еще можно удочерить.

— Это я понял. Чем же все кончилось?

— Имей терпение дослушать. Мне надо было убедить комиссию подождать с решением хотя бы до послезавтра. Дальше, мне надо было добиться, чтобы на завтрашний исполком поставили вопрос об удочерении. А главное, надо было успеть собрать все документы и еще откуда-нибудь заказать Свечино к своему приходу.

— И ты все это сделала?.. — Илья Львович погладил Инну Семеновну по руке. — Миленький, ты такой гордый!

— Но теперь все рухнет, если эта девочка Соня не застанет сестру дома или сестра окажется больна.

— Боже, у меня уже мурашки идут по телу, — проговорила Екатерина Матвеевна. — Неужели ты каждое дело так делаешь? Так же сердце потерять можно.

— Это еще что! — восторженно вставил Илья Львович. — Куда ты опять вскочила?

— Постирать тебе на завтра рубашку.

— У меня эта еще чистая, ну, миленький, кто стирает в час ночи?

— Пусти, пусти, я тебе говорю!

Утром Инну Семеновну разбудили звонки в дверь — принесли телеграмму из Владивостока. Екатерина Матвеевна была в восторге. Она зашила Инне Семеновне платье, разгладила его и сказала, что поедет с ней.

С Галиной они встретились у исполкома. Галина от волнения не спала всю ночь, и Инна Семеновна принялась ее успокаивать, убеждать, что все будет в порядке. Но когда ее с Галиной вызвали и председатель потребовал от Инны Семеновны специальное поручение для разбора этого дела, Инна Семеновна поняла, что им решили отказать. Однако она очень спокойно объяснила, что это дело возникло только вчера и она просто не успела заехать в редакцию, но что у нее есть поручение, касающееся других дел Галины Николаевны Лебединской.

— Ясно, — сказал председатель. — Что же вы хотите сообщить нам по данному вопросу? Только кратко.

— Во время войны, — начала Инна Семеновна, — у Галины Николаевны умер ребенок, ей сказали, что больше детей она иметь не сможет. И тогда ее сестра, у которой…

— Все это написано в заявлении. Что еще?

— Первый муж Галины Николаевны, — спокойно продолжала Инна Семеновна, будто ее и не прерывали, — плохо относился к ее приемной дочери. Этим воспользовался друг мужа и разбил ее семью.

— О мужьях и разводах Лебединской мы уже наслышаны достаточно, и вникать в эту сторону ее жизни у нас нет никакого желания, — снова прервал Инну Семеновну председатель. — Ваша подопечная бросала всю жизнь эту Тамару на кого только могла. То это был… первый встречный, то это были ее родители — кстати, они были и родителями ее родной сестры, которая сегодня молнировала свое согласие на удочерение Тамары. Спрашивается — о чем они думали раньше? А все очень просто. Сегодня Лебединской нужна двухкомнатная квартира, и она вдруг вспоминает, что у нее есть племянница Тамара, которую можно удочерить. Я считаю, — закончил председатель, — мы должны отказать Лебединской в удочерении этого ребенка.

— Вы не правы… — попыталась возразить Инна Семеновна.

— Нет, нет, — снова оборвал ее председатель. — Вас мы слушали достаточно. У нас еще много других дел.

Инна Семеновна чуть-чуть запрокинула голову и улыбнулась. Ее улыбка, немножко насмешливая и заранее прощающая, видимо, озадачила председателя. Инна Семеновна воспользовалась паузой.

— Я знаю, что равнодушных людей нет, — доверительно сказала она. — Я наблюдала десятки случаев, когда люди, казавшиеся равнодушными, вдруг поверив по-настоящему в необходимость своей помощи, совершали чудеса. Равнодушие идет от недопонимания. Но для того, чтобы понять, нужно хорошо разобраться. Все справки говорят о том, что Галина Николаевна воспитывала Тамару с восьмимесячного возраста, инспектору же по опеке было угодно представить вам материал в другом свете. Почему он это сделал — я не знаю. Зато мне доподлинно известно, что пятнадцать лет назад Тамара не была удочерена по вине того же отдела опеки… Но в одном вы правы. Удочерение действительно сейчас связано с получением квартиры. Однако Галина Николаевна не фиктивно удочеряет чужого ребенка, чтобы получить квартиру, а квартиру получает ради ребенка, с которым она мыкается по углам с тех пор, как она дала расписку свекрови, обязуясь не жить в ее квартире. А было это двенадцать лет назад. И если за эти двенадцать лет мытарств ей и пришлось несколько раз прибегнуть к помощи родителей, то тот, кто жил без квартиры, знает, как трудно снять квартиру с маленьким ребенком, да еще двенадцать лет назад.

…Когда Инна Семеновна кончила, председатель исполкома сказал примирительно:

— Что ж, вероятно, эту Тамару действительно надо удочерять.

Председателя поддержали:

— Конечно!

— Надо! В порядке исключения!

— Такая судьба… Нужно помочь!

И вдруг, вглядевшись в документы, председатель огорченно сказал:

— Но позвольте! Ведь сегодня ей исполнилось восемнадцать лет!

— Ей исполняется восемнадцать лет в семь часов вечера, — неожиданно для самой себя нашлась Инна Семеновна.

Все рассмеялись.

В коридоре ждала Екатерина Матвеевна,

— Ну что?

— Все хорошо. Сейчас пойдем, я только посижу немножко.

И вдруг страшный крик согнал людей со своих мест. В коридоре на стульях лежала Инна Семеновна. Кто-то искал в ее сумке валидол.

Через несколько минут приехала «скорая»,

— Носилки, — сказал врач.

— У меня инфаркт?

— Нет.

— Тогда я не хочу в больницу.

— Если бы вы не были так возбудимы, можно было бы вылежать дома.

— Откуда вы все про меня знаете? — удивилась Инна Семеновна.

— Так я же врач.

Когда Инна Семеновна уезжала в командировки, Ира всегда заболевала. И Инна Семеновна заставала ее уже в постели. Ира не могла ходить, не могла говорить. Болезнь возвращалась, словно не было стольких лет борьбы с ней. Случалось это не сразу, а через некоторое время после отъезда Инны Семеновны. Вернее всего, перед самым ее приездом. Ире всегда казалось, что причиной тому различные случайности. Поэтому Ира, когда мама уезжала, прикладывала все усилия, чтобы избежать этих, как она считала, «случайностей».

Но разве случайностей можно избежать?

А может быть, тут и не было никаких случайностей?

Ира без мамы чувствовала себя совсем незащищенной. И эта ее незащищенность передавалась окружающим, и они начинали вести себя так, как никогда бы не позволили себя вести при Инне Семеновне.

Но здесь было и другое: при Инне Семеновне Ира и не заметила бы половины того, на что она так болезненно реагировала, когда оставалась одна.

Без Инны Семеновны все вырастало для Иры в трагедию. Вот и сейчас Ира не знает, что ей делать: Инна Семеновна в больнице, а Ире надо ехать в редакцию, вычитывать гранки. Обычно Ира ездила вычитывать гранки с мамой. В редакции никто не знал, что Ира больна, что ездит к ним на машине и перед тем, как поехать, неделями лежит — копит силы. Скопленных сил хватало, чтобы те полчаса, которые она проводила в редакции, никто ничего не заметил. Никто ничего и не замечал. Не замечали даже того, что Ира с гранками всегда куда-то исчезала. А исчезала она потому, что гранки вычитывала не она, а Инна Семеновна, которая ждала ее этажом ниже.