Я продолжил:

- И основой этого объединения должен быть социализм. Вы ведь называете свое движение национал-социализм, не так ли, господин Гитлер? А ведь согласно правилам немецкой грамматики в сложных словах такого рода первая часть служит определением для второй, главной части слова.

Я привел несколько совершенно очевидных примеров, иллюстрирующих эту особенность немецкого языка, в котором так много подобных сложных слов. Я увидел, как Гитлер внезапно покраснел, а на лбу у него выступили две глубокие пересекающиеся морщины - вертикальная и горизонтальная.

- Но, возможно, ваш балтийский советник, господин Розенберг, слишком несведущ в немецком языке, чтобы хорошо разбираться в подобных нюансах, - несколько язвительно добавил я.

И тут Гитлер первый раз потерял терпение, и он внезапно яростно ударил кулаком по столу. Затем Гитлер попытался взять себя в руки и с улыбкой, полусерьезно, полушутливо обратился к Грегору: «Я опасаюсь, что мы никогда не поладим с вашим слишком интеллектуальным братом».

В тот день я стал свидетелем той риторической эквилибристики, благодаря которой Гитлер стал знаменит. Уклонившись от обсуждения моих аргументов, понять и оценить которые он оказался не в состоянии, и уйдя от предмета обсуждения прямо посреди дискуссии, он разразился яростной антисемитской тирадой.

- Подобная игра идеями совершенно бессмысленна, - заявил он, вновь обращаясь ко мне. - Я говорю о реальности, а реальность - это евреи. Посмотрите на коммунистического еврея Маркса и капиталистического еврея Ратенау. Все зло - от евреев, которые оскверняют и загрязняют мир. И, как только я узнал, кто они такие, лишь только понял их сущность, я стал вглядываться в каждого прохожего на улице, чтобы определить - еврей он или нет. Евреи контролируют социал-демократическую прессу. Они скрывают свои дьявольские замыслы под маской реформистских идеалов. Подлинная цель евреев - разрушение нации и уничтожение различий между расами. Евреи стоят во главе рабочего движения и говорят об улучшении участи трудящихся; на самом же деле они стараются поработить их, убить их патриотизм и честь, чтобы установить интернациональную диктатуру еврейства. То, чего они не могут добиться убеждением, они пытаются достичь силой. Их организация совершенна и вездесуща. У них есть свои агенты во всех министерствах, они дергают ниточки в высших сферах страны; они получают поддержку от своих единоверцев по всему миру; они - язва, которая приводит к падению целых наций и гибели людей.

Но чем более убедительно старался говорить Гитлер, тем критичнее относился я к его словам. Он перевел дыхание и с улыбкой посмотрел на меня.

- Вы не знаете евреев, господин Гитлер, и позвольте вам сказать, что вы их переоцениваете, - ответил я. - Евреи прежде всего приспособленцы. Они используют существующие возможности, но не создают ничего. Они используют социализм, они извлекают выгоду из капитализма, они даже получат выгоду от национал-социализма, если вы дадите им такой шанс. Они приспосабливаются к обстоятельствам с гибкостью, на которую, кроме них, способны разве что китайцы. Маркс ничего не создал. Социализм состоит из трех частей. Маркс - вместе с истинным немцем Энгельсом - исследовали его экономическую сторону, итальянец Мадзини - религиозную и политическую, а русский Бакунин создал нигилизм, который породил большевизм. Таким образом, как вы можете убедиться, социализм вовсе не имеет еврейского происхождения.

- Конечно, - согласился Людендорф. - Прежние экономические принципы устарели. Никакое возрождение невозможно без правильного понимания национал-социализма. Только таким образом процветание может вернуться в нашу страну.

- Я хочу дать германскому народу толчок, чтобы сплотить его и сделать его способным разгромить Францию.

- Вы опять хотите опереться на националистические чувства и вновь не понимаете сути проблемы. Я, естественно, не одобряю Версальский договор, но сама мысль о войне с Францией кажется мне идиотской. Придет день, и эти две страны вынуждены будут объединиться в борьбе с большевистской Россией.

Гитлер ответил нетерпеливым жестом.

Я внезапно вспомнил о днях красного террора в Мюнхене в 1919-м, когда я, бывший офицер, только что вышедший из госпиталя, вступил в армию генерала фон Эппа, чтобы сражаться с большевиками в Баварии. Где был Гитлер в эти страшные дни? В каких закоулках Мюнхена таился этот солдат, который должен был сражаться в наших рядах?

Как бы угадав мои мысли, он повернулся ко мне, фамильярно хлопнул меня по плечу и пустил в ход все свое обаяние.

- В конце концов, - сказал он, - я предпочел бы быть повешенным на коммунистической виселице, чем стать министром германского правительства с соизволения Франции.

Людендорф встал и попрощался. Гитлер последовал за ним.

- Ну как? - спросил мой брат, когда мы проводили гостей и вернулись.

- Мне понравился Людендорф, - сказал я. - Он не так великолепен, как Конрад фон Гетцендорф, командующий Австро-Венгерской армии и непризнанный гений, но он - настоящий мужчина. Что касается Гитлера, то он слишком старался угодить генералу, спешил с аргументацией и всячески пытался изолировать своего оппонента. У него есть красноречие оратора, но нет политических убеждений.

- Может быть, на него давило то, что он был всего лишь ефрейтором, - сказал Грегор. - Но все равно в нем что-то есть. Его воздействию трудно противостоять. Каких замечательных результатов мы могли бы добиться, если бы нам удалось использовать энергию Людендорфа, мои организаторские способности и Гитлера как рупор наших идей!

Я не собираюсь писать книгу о политике. Однако, не зная о той чудовищной атмосфере, которая преобладала в побежденной и разрушенной стране, и о темных и кровожадных силах, погубивших страну, невозможно понять появление Гитлера и представить тот бурный водоворот событий, взметнувший его на вершину власти, подобно тому, как грязная пена поднимается на поверхность бурно кипящего котла.

Прошлое было уничтожено, настоящее шатко, а будущее безнадежно. К такому выводу мы пришли, когда наконец осознали трагическое бессилие людей, которые оказались у власти в результате так называемой Революции 1918 года.

Кайзер бежал, и страны-победительницы поверили, что они заменили ненавистный режим Вильгельма II на образцовую демократию, может быть даже лучшую, чем их собственная. Но на самом деле изменению подвергся лишь фасад, а остальное осталось неизменным; а усилившийся голод и нужда превращали людей в диких зверей.

Я вспоминаю о моем друге Артуре Меллере ван ден Бруке, которого называли «Руссо германской революции» (он покончил жизнь самоубийством в тот день, когда окончательно осознал, что Гитлер предал его идеалы). Вместе с ним мы основали Июньский клуб. Его целью было восстановление Германии. «Мы проиграли войну, - говорил он мне, - но мы победил! в Революции».

Что за глупая иллюзия - надеяться на возрождение нации, которой долгие годы управляют бюрократы и жалкие, трусливые буржуа!

Только какой-нибудь злобный карикатурист, желая до предела унизить и растоптать Германию, мог вызвать к жизни таких прожженных бюрократов, как Шейдеман, Зеверинг и Эберт, и таких плоских и тупых буржуа, как Эрцбергер, Ференбах и Вирт.

Германия являла собой груду руин, и в таких условиях, как бы в насмешку над страной, было создано правительство безвольных посредственностей, не имевших ни идей, ни веры, ни политических знаний. Оно было больше похоже на комиссию конкурсных управляющих, чем на гражданское правительство.

Президентом Германской Республики, причем абсолютно незаконным образом - без выборов, стал Фридрих Эберт, человек «золотой середины». Это случилось потому, что создатели новой конституции не доверяли немецкому народу, да и созданной им конституции тоже.

Так что в Германской Республике не было ничего республиканского, кроме ее названия.