- Ты же знаешь, лишить жизни очень легко, лишить смерти - невозможно, к ней ведут тысячи дорог. Одну из них он почти прошел. Правда, мы его остановили, и у Ходжи теперь есть шанс. Если он остался жив, то у него могут быть хорошие дети, - Черепаха замолчал.

      В этот момент он был похож на странное дикое животное. Его мысли и слова начали казаться мне предельно связными, раздражение уступило место замешательству. Час прошел в полной тишине. Я не знал, как себя вести. Наконец, он поднялся из кресла и попросил меня подвезти его. Мы приехали в центр, где он попросил остановиться.

      - Ты всегда чувствуешь себя обязанным объяснять свои поступки, как будто ты единственный на земле человек, который что-то делает неправильно, - сказал он. - Это твое дурацкое чувство осознания собственной важности. С другой стороны, ты не хочешь нести ответственность за свои поступки. Твоя жизнь такая же каша, какой она была до того, как я тебя встретил. У тебя, похоже, слишком много личного во всей этой истории с Ходжой.

      Ущемленная гордость призывала меня ответить, но он словно предугадал мой порыв:

      - Я очень тебе рекомендую, - обрати внимание на то, что у нас нет никакой уверенности относительно плавности течения нашей жизни. Мы никогда не знаем, что нас ждет и кто, когда и в чем окажется прав. И смерть приходит внезапно. Я хочу, чтобы про меня говорили: "Вон пошел добрый парень", а не: "Этот дурак похоронен где-то здесь". Как ты думаешь, мы можем справиться с этим?

      - Один из нас должен измениться, - сказал он, выходя из машины. - И ты знаешь, кто.

      В тот день у моего будущего появилась длинная четкая тень.

     Следователь

      Я ощущал тишину, как ощущаешь новый звук. Было слышно, как кто-то, громко стуча каблуками, прошел по коридору. Скоро, очень скоро так же затопают сапоги, и это будет означать конец пытки.

      О многих вещах говорят, что они могут передаваться. Сонливость заражает, зевоту тоже можно подхватить, но сильнее всего, пожалуй, действует чужое настроение. Ты почти всегда можешь заразить противника чувством раздражения, презрения или слабости. Следователю было неудобно на расшатанном стуле. Он ерзал, обхватывал руками то одно колено, то другое.

      "А он действительно мышь", - думал я. Время шло. Молчание - это дисциплина.

      "Не узнаешь?" - он склонился ко мне. Лицо, огромное вблизи, казалось отталкивающе уродливым еще и оттого, что мне приходилось смотреть на него снизу. В его взгляде не было и намека на дружелюбие. "Перестань валять дурака. Я - Ходжа. Я специально взял твое дело!" - он встал и сделал несколько шагов по комнате. Я попытался придать лицу выражение спокойного оптимизма, как мне казалось, наиболее уместное сейчас.

      Я люблю людей. Если они и выглядят плохими, то я хочу верить, что причина этого в обстоятельствах, в плену которых им волею судьбы случается оказаться. Судьба человека - это происходящие с ним события, которые зачастую зависят от воли других людей. Поскольку человек живет среди людей, то и судьба для него - это отношение окружающих. Люди определяют судьбу друг друга. Но на войне смерть не есть элемент судьбы. В ней нет стыда.А следователь Насретдинов стеснялся, это было видно.

      Там, в прошлом, Ходжа был одним из нас. Сейчас мы были его прошлым, борьба за которое бесцельна. Стремление к будущему - вот лучшее освобождение от шелухи. Но бороться за него можно по-разному, скажем, выстроившись в затылок за праздничным набором. А можно пытаться топить в себе воспоминания. Там с Ходжой поступили великодушно. Но здесь, в этой комнате, я - "добрый парень" - стал ему еще большим врагом, чем тогда. Я был к этому готов.

      "Подумать только, больше пятнадцати лет исчезло в никуда. Ты помнишь подбитую в пустыне машину?" - я все-таки был удивлен, что он заговорил со мной об этом.

      - Я сознаюсь тебе, - мне удавалось сохранить свою независимость там, на войне, только потому, что я старался не думать о моих переживаниях, - он взглянул на меня, словно проверяя, понял ли я. Затем добавил тихим голосом:

      - Тогда, в той засаде, возле подбитой машины, Черепаха наблюдал за мной. Я склонился над раненым водителем, который смог с перебитыми бедрами отползти от машины всего лишь метров на десять. Я хотел помочь ему. Но это означало убить его. К тому времени я был страшно вымотан и, вполне вероятно, потому, что я мусульманин, все происходящее казалось мне противоестественным, - Ходжа откашлялся:

      - Я смотрел на раненого совершенно спокойно. Казалось, получи он еще хоть один удар, и из каждой поры его тела вырвется вопль. Я не чувствовал ненависти или гнева. Я даже не сердился на него за то, что мне предстояло сделать. Я не мог определиться в своих чувствах. Это не было ни смирением, ни терпением. И уж, конечно, не было добротой. Скорее, это было холодное безразличие, пугающее отсутствием жалости. Меня совершенно не заботило, что случится с ним или со мной в следующее мгновение. В этот момент Черепаха выстрелил одиночным в раненого и "промахнулся". Пуля вошла в землю рядом с моей ногой. Раненый дернулся, и в последней надежде выжить попытался отползти на спине. Я выстрелил ему прямо в голову. Раздался звук, словно открыли банку с компотом. В мою сторону полетели маленькие осколки . Присев на корточки, я поднял один из них, упавший на песок возле моего ботинка. Это был кусок десны с зубом. Я взглянул на Черепаху. Он смеялся.

      Меня трясло от страха, напряжения и обиды. Дрожащим голосом я спросил, зачем он так издевается надо мной? Черепаха засмеялся и на миг показался совсем не грозным. "Это был последний урок по безжалостности", - ответил он и опрокинул меня на землю, сильно ударив прикладом в грудь. "Да," - сказал он после паузы почти шепотом, рывком поставив меня на ноги, - "один из нас здесь должен измениться, и быстро. Пора тебе уже знать, что смерть - это охотник, она всегда рядом. Ты должен сейчас же плюнуть на свою сопливую жалость! Ты только что был гончим, а сейчас уже тебя гонят, как дичь. Смотри на меня, у меня нет сомнений или сожалений. Все, что я делаю, - это мои решения, и я за это отвечаю! Я ударил тебя, - это сейчас может стать причиной моей смерти. Если я должен умереть из-за того, что ударил тебя, - значит, я должен умереть. Но, если у тебя нет мужества убить меня, убей их. Докажи себе, что ты можешь это! Я не хочу тащить тебя на себе под пулями! Очнись, нас ждут дома!"

      - Его слова я запомнил на всю жизнь, - продолжал Ходжа. - В ту ночь не трусость заставила меня встать перед машиной с духами, а холодная ярость. Моя уверенность в том, что я смогу справиться с собой перед лицом опасности, что я в силах безупречно выполнить свою задачу, была разбита прикладом Черепахи. Я больше не мог быть рядом с невыносимыми людьми, наделенными надо мной властью. Я должен был что-то сделать, чтобы успокоить себя, и это было первым, что пришло мне в голову. К тому времени, когда начали падать "эрэсы", я уже был в полном замешательстве. За какие-то мгновения мой страх превратился в желание уйти, и как можно скорей. И я принял решение.