— Секрет, секрет, — дожидался розлива Ануфрий, смекая, что гостя заинтересовало. — Переживаю я через то… — забулькало в стаканы. — Подвел келаря брат его названый Кирилл, Илюшка поганый ныне! — дожидался наполнения стаканов Ануфрий. — Семя его буде проклято, завет основной вознамерился оспорить. Первосвященникам не дано, пророкам не дано, а он взалкал! Давай-ка, сын мой, причастимся по-единой, — и первым припал к стакану.

— Да, однако, — произнес гость, опорожнив свой, закусывая моченым яблоком. — А просветите, святой отец, что это за основной завет, на который отступник посягнул?

— Я, рек, имя рожденного женщиной знаю, — отвечал Ануфрий с набитым ртом. Он был доволен, что гость отступил от секретов засольного производства.

— У Христа есть другое имя?'— удивился гость.

— Нет, — отмахнулся Ануфрий, попутно дотягиваясь до куриной ножки. — В Откровениях Иоанна Богослова сказано… — Он замер недолго с куриной ножкой в руке. — Вот: «Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг на землю. Дракон сей стал пред женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным; и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его. А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней». Вот, — повторил он и замолк, будто прислушиваясь к отзвуку слов своих. Что-то точило его скрытно, а голова налилась приятной тяжестью, и ускользало из сознания, что именно мешает ему сосредоточиться. Ладно, главного он гостю не открыл, станется келарю попенять. И в третий раз он сказал: — Вот. В общем, брат мой во Христе, Ил юшка-голодранец имя это прознал, хотя там же сказано:…забыл, погодь… Да, вначале ангел появился с трубой… нет, с книгой, а Иоанн хотел записывать, тогда ангел велел… погодь… Ага, времени не осталось, мол, но в те сроки, когда вострубит седьмой ангел, свершится тайна Божья… Ага, дальше ведомо: «И голос, который я слышал с неба, опять стал говорить со мной и сказал: пойди возьми раскрытую книжку из рук Ангела, стоящего на морс и земле. И я пошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед». Съел Иоанн книжку. Такие дела, брат мой во Христе. А в книге той имя младенца, который жатву устроит и виноград срежет и в точило Господне бросит и сок в кровь превратится. Вот. Это, брат мой, великое таинство, ведомо оно о-ч-чень мало кому, кто придет после Христа и победит Антихриста. Илюшка, смерд поганый, рта раскрыть не имеет на то основания, хоть знает, что…

Ануфрий захмелел напрочь и все силился высказать поточнее, какие кары ему грядут, если он тайну расскажет, но шаваливался от усилия на бок, пока не свалился на подлокотник. Гость вовремя подхватил его, усадил ровнее, и Ануфрий немного очухался.

— Вот и я говорю, отче, грех это великий, таинство Бо-экие, имя младенца живущим разгласить, — говорил при этом гость.

— Непотребство полное! — стукнул по столешнице пухлым кулачком Ануфрий. — Взять в вервие, в железа ковать, сгноить в подземелье отступника! Свят-свят-свят! — и принялся быстро щипать крестики со лба на объемное пузо.

— Суровые кары, — поддержал гость промежду прочим.

— Отче! — еще выше повысил в обращении Ануфрий гостя. — А ну как тайное станет явным, и пойдет предначертанное другим путем, и захлестнет христианский мир петля гистерезиса, и завладеет миром Антихрист? Ведь тайну-то, тайну ключа от врат небесных сатана знает, потому как сам был ключником до архангела Михаила, пока не возгордился и не сбросил его Господь с небес.

— Да, петля гистерезиса, это да, — поддакивал гость.

— А то не знаем мы о смещении времени? — прищурился Ануфрий на гостя. Сквозь поволоку на глазах он углядел поначалу владыку, испугался зело, но, отошедши вдруг, увидел незнакомца в светских одеждах. — А ты чего?.. Изыди, сатана! — рявкнул он, пытаясь встать, чуть не упал, благо незнакомец поддержал вовремя.

— Да успокойтесь, отче, не сатана я, а генерал Судских, приехал к вам предупредить, что из мест заключения сбежали двое опасных преступников и чтобы вы знали о том. А приняли вы меня очень хлебосольно, за что спасибо вам.

— А… ну да, — осознал Ануфрий, что беды никакой нет. — Как же, как же! Всенепременно проследим… Как же.

Остаток внимания отца Ануфрия забрала бутылочка «Кристалла».

Скверный день заряжался с раннего утра. Так подсказывал Судских жизненный опыт. Если подымали телефонным звонком, значит, все пойдет наперекосяк. А поднял его в шестом часу утра оперативный дежурный УР но распоряжению Воливача: в подмосковном лагере беженцев захвачены заложники вооруженной группой, до десяти утра бандиты требуют удовлетворить их требования, иначе грозят расстрелять заложников. Пришлось спешно выезжать на место.

Бандитов, если их можно гак назвать, оказалось пятеро из числа беженцев, вооруженных ножами и пистолетами. Заложников было трое — чиновники Министерства чрезвычайных ситуаций, которых схватили в столице и привезли сюда. Они-то выглядели подлинными заложниками, перепуганные обстоятельством своего захвата. Всю ночь их держали в центре лагеря на морозе, на ухоженных физиономиях не отпечаталось ничего, кроме животного страха за собственные жизни.

Судских оценил ситуацию сразу, едва прибыл в лагерь, куда уже были стянуты по тревоге ОМОН и СОБР. На фоне жалких, драных палаток БТРы выглядели внушительно. Беженцы, плотным кольцом окружившие заложников и захватчиков, в основном женщины с детьми, наседали на оперативников, требуя положить конец беспределу по отношению к ним, кричали, плакали; бойцы, отгородившись от них щитами, ждали команды, а команды не было. Судских неожиданно оказался тем самым лицом, кто должен принять решение. Мысленно отблагодарив Воливача за услугу, Судских приступил к переговорам.

А что, собственно, следует обсуждать? Он и сам видел, что условий для жизни в лагере нет никаких, печурки в палатках не согревают, и топить их явно нечем, питания нет. Отчаявшись, беженцы пошли на крайний шаг. Внутренне Судских был на их стороне: чиновники среди вопиющих условий симпатий у него не вызывали. Так это симпатии… А налицо факт захвата заложников.

У старшего захватчиков Судских попросил разрешения поговорить с заложниками. Простуженный мужик в светлом плаще поверх телогрейки разрешил, но пистолет от уха одного из заложников не убрал. Двое других сидели на корточках также под прицелом.

Сразу выяснилось, что чиновники к данному лагерю отношения не имеют. «А мне все едино, — угрюмо ответил старший захвата. — Все они одним мирром мазаны. Мне не жить, но своего я кокну без зазрения совести. Так и передай, кому хошь, хоть президенту. Мы что, много просим? Еды и топлива. Нам обещали, здесь всего три дня подержать, а мы уже три недели маемся, детишки болеют напрочь! Да что тебе говорить, начальник, если ты живой человек, мыслимо ли это, а?» Старший заплакал. Чиновник повел затекшей от напряжения шеей, старший сквозь слезы сказал: «Не дергайся, гад, тебя мои слезы не касаются!» Чиновник затих, глядя с мольбой на генерала в камуфляже.

— Старшой, — обратился к захватчику Судских. — Дай мне твоего под мою ответственность.

— Зачем? — подобрался старший.

— Надо, — в упор посмотрел на него Судских. — Без вопросов.

— Бери, — столь же кратко согласился тот и стал между двумя другими заложниками. — На полчаса.

Чиновник, клацая зубами от холода и переживаний, затрусил вслед за генералом, а Судских прямиком направился к своей машине.

— Вот телефон, — дал он чиновнику трубку. — Звоните в свое министерство и согласовывайте свое освобождение. У вас полчаса.

— Да вы что? — возмутился отходящий от передряги чиновник. — Вы собираетесь выполнять требования этих мерзавцев?

— А что вы предлагаете? — без сочувствия спросил Судских.