— А вот смотри: я шпион, меня не взяли, и ты на свободе, значит, и ты шпионка. Логично?

— Ни фигашечки логика! — будто бы озадачилась Марья. — Так ты меня, может, в блудницы запишешь?

— Чего нет, того нет, — вел беспредметный разговор Триф, сосредоточенно нарезая мясо. — Профессия эта древняя, а вы, мамзель, еще неощипанный цыпленок.

Марье развитие беседы нравилось, особенно в такой близости к щепетильной теме.

— А блудниц что, ощипывают?

— Жизнь это делает.

— А как это?

— Постепенно. Сначала волосы линяют, тело дрябнет, потом мозги…

— А потом?

— Потом женщина становится кандидатом в депутаты.

— А это зачем?

— А куда ж ей податься? Жизнь не сложилась, осталось в политику идти, — вертелся Илья у трех сковородок сразу.

— Ага, дед, теперь понятно, чего ради тебя ищут. Ты диссидент. Или ботало по-нашему. Ты устои государства подрываешь.

— Ботало так ботало, — съел и это Илья, полагая, что его сговорчивость утомит нахальную девицу от расспросов. Как же!

— А ты вроде и Святой церкви насолил, а?

— Ни в жисть.

— Насолил, насолил, — напирала Марья. — Я слышала, Чара Светке чего-то там про это говорила.

«А еще Чара говорила, что Марья — ужасная христианка», — вспомнил Триф.

— Пусть будет по-твоему, — искал мировую Триф, не ведая, что тинэйджеры не признают победы по очкам — только нокаут.

— Ты крамольничал, — заявила Марья.

— Согласен, крамольничал. Каюсь.

— Нет, так не пойдет. Ты должен получить наказание сполна, а то легко отделаться хочешь. Я тебе допрос учиню.

— Мария, а не очень ли ты палку перегибаешь? — решил защищаться Триф.

— Хочешь сказать, я наезжаю на тебя? Какие наезды, дед? Ты меня оскорбил!

— Чем это я тебя оскорбил?

— Сначала сам наехал на меня ложными обвинениями, а во-вторых, я — истинная христианка и крамольников не потерплю, а в-третьих, я здесь хозяйка, а ты неизвестно кто и хамишь мне.

— Т-а-а-к, — призадумался Триф. Нахальное дитя загнало его в угол.

— И как? — наблюдала за ним Марья, как боксер за поверженным соперником. — Ты давай-давай, отчитывайся.

— Это нечестно, — не успевал Триф со сковородками, не мог оттого сосредоточиться для отпора.

— Нечестно? — округлила глаза Марья и тяжелым ударом добила лежачего: — А вести с ребенком разговоры о проституции честно?

Триф дрожащими руками выключил газ, снял передник и сел, понуря голову, на табурет. Его часто били, но так нагло никто. Он, болезненно щурясь, смотрел на злорадное лицо Марьи, силясь найти в нем хоть капельку сочувствия.

«Если я сейчас не соберусь, не дам сдачи этой беззастенчивой нахалке, быть большому скандалу», — понял он.

— И ты считаешь себя истинной христианкой? — начал новый раунд Триф.

— Сомневаешься? Вот крест, — предъявила она из-под свитера нательный крестик.

— Этого мало. А знаешь ли ты Святое Писание?

— Дед, кончай приколы, лучше мясо жарь. И раскаивайся как следует. Стану я тебе рассказывать, что знаю, чего не знаю, — отрезала Марья.

«На козе не подъедешь», — еще раз убедился Триф.

— Беззаветная, так сказать, преданность?

— Хотя бы и так, — уклончиво ответила Марья, старясь угадать, откуда последует каверза.

— Одним словом, Библии ты не читала, христианских истин не знаешь, а считаешь себя истинной христианкой. А тебе не кажется, что именно тупого повиновения добиваются от людей как Церковь, так и коммунисты?

— Да чхать я хотела на коммуняк! Они были нужны для того, чтобы Святая церковь пришла к власти. Посмотришь через год. Им припомнят и снятие крестов, и осквернение храмов, все припомнят! И кара будет страшной.

— Это каким же образом? — натурально удивился Триф. — У коммунистов власть, армия, милиция.

— Это только кажется, дед, — отмахнулась Марья. — Мы, молодые, поможем Церкви. Коммуняк передавим, иноверцев и жидов из России выгоним. И тебя заодно. Ты ведь еврей, дед? — потирала свои ладошки Марья.

— Это уже проходили! — огрызнулся Илья, заново поджигая газ. — Еврейские погромы, черные сотни, поиски виновных. Было.

— Нет, так еще не было. Еще молодые своего слова не говорили. Мы вас, старперов, уму-разуму научим.

«А это не плоды собственных раздумий юной нахалки», — оценил сказанное Триф.

— Кто это вам напел, мамзель?

— Кто надо, — отрезала Марья. — А ты лично у меня на заметке, и лично я спрошу с тебя за скверну на Церковь.

«Вот и персональная угроза…»

— Понял, Христова молодежь святых отцов в обиду не даст?

— А ты как думал? — ухмыльнулась Марья, обнажив остренькие зубки.

— А истина как таковая молодежь не интересует, да? — плел свои силки Триф, вполне спокойно управляясь теперь с готовкой. — Была бы драчка, было бы кого бить, на кого укажет учитель. «Юрарэ ин вэрба магистри».

— Переведи.

— Буквально: «Слепо следовать словам учителя».

— Верно мыслишь, дед. Учитель знает, кого бить. Наше дело не промазать. Так что готовься, дед.

Марья не успела отпраздновать победу.

— Кого это ты бить собралась, лахудра? — спросила вошедшая Чара. — Не очень ли ты распоясалась? Марш со стола!

— О, родное кумыкало пришло, — ворчливо огрызнулась Марья, слезая со стола. — Так и знала: только с умным человеком разговоришься, маманя вмешается…

Триф хмыкнул, отвернувшись к мойке. Они, выходит, были милыми собеседниками.

— Лапшу на уши вешай другим, — отрезала Чара. — Плела, небось, про юных воителей Святой церкви? Да, Илья Натанович?

— Ну что вы, — во весь рот улыбнулся Триф. — Мы все больше о пользе каротина говорили.

— Вот видишь? — понравилась отговорка Марье. — А ты во всем только плохое выискиваешь.

— Я тебя слишком хорошо знаю, — не поверила Чара. — Нагловатенькое и подловатое чадо. Пользуешься тем, что жалею тебя, не могу по-матерински всыпать.

Марья, вспыхнув, покинула кухню.

— Доставала? — участливо спросила она Трифа.

— Не без того.

— Заметно… Понимаете, Илья Натанович, Машка с полгода назад вступила в отряд «юных христиан». Я сначала обрадовалась, не по улицам болтается девчонка, жить учится по законам христианской морали. А послушала ее — ужаснулась: подростки, сведенные кем-то в банды. Я очень сомневаюсь, что за всем этим стоит Церковь. Под видом святой истины им вдалбливают в головы кодекс насилия и бесчестия!

— А почему вы не воспротивитесь? — выслушав, удивленно спросил Триф. — Так и до беды недалеко…

— Сложный вопрос, Илья Натанович, — стало печальным лицо Чары. — Я ведь Машке не родная мать, двоюродная тетка. Ее родители погибли три года назад, она досталась мне вполне сложившимся эгоистом. Девочка все принимает в штыки, и я в замешательстве, кое-как справляюсь с ней. Запретить ей посещать сходки, а что вместо? Я не сильна убеждать, а она не очень воспринимает нотации. Вы бы не взялись направить ее?

— В моем положении? — грустно усмехнулся Триф. — А что там, к слову сказать, происходит? Я ведь чувствую. Машина какая-то у калитки, вы все скованны…

— Врать не могу, Илья Натанович. К тому лее Виктор попросил подготовить вас. Какой-то важный туз из органов прибыл за вами.

— Охо-хох! — так и сел на табурет ошарашенный Триф, прямо на пучок укропа.

— Только не ударствуйте! — успокаивала Чара. — Намерения у них мирные, будто хотят вас от Церкви уберечь.

— Час от часу не легче!

— Не могу судить, Илья Натанович, но что им всем от вас надо?

— Как вам сказать… — ушел в размышления Триф, задумчиво теребя передник. — Все беды на земле от дерзких. Как сказано в притчах Соломоновых: «Поучающий кощунника наживет себе бесславие и обличающий нечестивого — пятно себе. Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя, обличай мудрого, и он возлюбит тебя. Дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее, научи правдивого, и он приумножит знание». Я попробовал передать часть своих познаний мудрецам, оказалось: без умных обойтись можно, без послушных никогда.