Несмотря на впечатление обильности информации, в целом, приходится констатировать, что сведений о пограничной зоне в человеческой культуре осталось не так много, как того бы хотелось. Обычно большинство религий и мировоззренческих систем эту зону вообще не отделяют от потустороннего мира. В лучшем случае, как, к примеру, у греков, выделяют, кроме самого Аида, ещё и его луга — некое пространство, которое предшествует самому Аиду и, чисто теоретически, в него не входит. В иудаизме лугам Аида в целом соответствует Хацармавет, который переводится как «двор смерти». Двор, находящийся непосредственно перед самим жилищем смерти.

Однако, не столь уж важно, как называется эта зона и где она находится географически. Если мы принимаем суждение, что она существует, то гораздо важнее будет знание о том, что должен в ней делать умерший. Сколь долго он в ней должен пребывать? Может ли выйти из зоны раньше, и бывают ли случаи, когда из этой зоны не выходят совсем? Вопросов много, так что, давайте, рассмотрим их детально и по очереди.

Для начала нам следует знать, что умерший, убитый или самоубийца является заложником того места, где произошла смерть. С точки зрения традиционной культуры, он буквально «привязан» к нему, и для того, чтобы его с этого места «сдвинуть», живым необходимо приложить немало весьма специфических усилий.

Казалось бы, зачем? Нам, людям с высшим образованием, дипломами, научными степенями, наградами и прочим — что с того, что кто-то умер на конкретном месте. Вроде бы, ничего. Так мы считаем, пока не нарываемся на целую череду расстройств и неудач. Пока необъяснимым образом неизлечимо не заболевают наши близкие, начинают рушиться успешные прежде дела, происходят кражи или что-то подобное. И тогда мы вспоминаем о «чёрной полосе». Естественно, мы стараемся ее преодолеть — по мере сил, и даже пытаемся разобраться в причинах. Только в подобных случаях зачастую совершенно непонятно, почему всё происходящее происходит именно с нами. На определённом этапе рациональных объяснений становится мало, и тогда мы, без особой «задней» мысли, задаем вопрос об этом какой-нибудь дряхлой бабушке. И бываем порой удивлены ответом. Она говорит, что, дескать, нечего шастать туда-сюда мимо места, где кто-то умер. Мы возмущены — как это, мы же ничего не сделали, не то, что плохим словом, плохой мыслью не помыслили об умершем. Чего он на нас взъелся-то?

А оказывается — просто так. А если бы ещё было за что, то «получили» бы гораздо больше. То, что нам «досталось» — мелочи, нас лишь зацепило «по касательной».

Безусловно, можно считать происходящее ерундой, можно возмущаться несправедливостью или доказывать, что никакого «потустороннего» воздействия не существует, — это нисколько не отражается не реалии жизни. Принимать ее или не принимать — личный выбор каждого. Наши предки, к примеру, принимали. И случись им увидеть место, где кто-либо умер, — обходили стороной, как мы обходим злобного пса, сидящего на цепи. А если не было возможности обойти, то в знак уважения клали камешек или веточку на это место. На всякий случай, чтобы «хозяин» этого места к ним не привязывался. А то ведь бывало по всякому...

Давайте представим следующую ситуацию. Утром русские крестьяне выходят на околицу своего села и видят труп какого-нибудь «калики перехожего», умершего там ночью. Что делать? Безусловно, можно отнести его на кладбище и похоронить, однако селяне прекрасно знают, что это не решит возникшей проблемы. Да, тело действительно окажется на кладбище, но совсем не значит, что туда же последует и душа умершего. Что особенно важно, не просто последует, а главное — там и останется! Крестьяне знают, что в данном случае ничего хорошего не получится, так как душа, в виде призрака, будет «курсировать» между местом своей смерти и местом погребения. Согласно её новым возможностям, она может быть одновременно и там, и там. Причём будет не просто «курсировать»: неудовлетворённая своим «призрачным» состоянием, она будет досаждать проходящим мимо, привнося в их жизнь беды, невезение и страдания.

Крестьяне, безусловно, хотели бы избавиться от нежданного «подарка», но сделать ничего не могут. И одна из главных причин этого — отсутствие каких-либо сведений об умершем. Без знания «сакрального» имени умершего и его религиозной принадлежности весьма сложно «закрепить» призрак души за остывшим телом. А без этого нет возможности, перенеся тело на место погребения, «замкнуть» его там. Нет никакой гарантии, что этот призрак не станет появляться на месте своей смерти, формируя пресловутую «черную полосу» неудач.

Чтобы прояснить детали того, как эти самые крестьяне «выкручиваются» из сложной ситуации, давайте рассмотрим похороны их односельчанина, умершего обычной смертью.

Во-первых, ему не позволят умирать на обычной кровати. Смерть на ней осквернит как её, так и место, где она находится. Если такое произойдёт, то кровать следует сжечь как нечистую, а самое место подвергнуть суровому очищению, прежде чем его займёт другая кровать. В противном случае говорить о возможности удаления души умершего из этого дома вряд ли получится. Все, кто после этого решится спать на этой кровати, «поимеет» весьма нежелательные «контакты» с душой умершего.

Так что в русских деревнях умирающего старались, по мере приближения к смерти, переложить на смертный одр. «Одр» (от слова «драть, отдирать») означает настил из сломанных, но не срубленных или спиленных деревьев. Такой метод изготовления смертного одра предполагал особую, неокультуренную природу создаваемого настила. Нахождение на нём, в некотором роде, облегчало умирающему возможность покинуть этот мир. Находясь на «одре», он как бы «отрывался» от окультуренного пространства, что позволяло ему умереть более лёгкой смертью[2].

Чаще всего этот «одр» делали на санях, ибо у славян было принято, независимо от сезона, именно на санях, своего рода «земных кораблях», отвозить умершего на кладбище[3] . В сани обычно запрягали старую и бесполезную в хозяйстве лошадь, которую после поездки на кладбище полагалось умертвить. Дабы через неё умерший не нашёл бы обратного пути домой. Со временем понятие «одр», как особое лежбище на санях, перекочевало на название самой лошади. И в современном русском языке «одр» означает именно старую и бесполезную лошадь.

Но на санном «одре» умирали не всегда. В ряде селений и местностей был «смертный одр» и в избе. Он представлял собой особую «смертную» лавку, которая (из-за особых своих качеств) всегда находилась в «нечистой» части избы (в сенях, у печи или у порога). Когда у человека становились видны признаки оставления «этого» света (округление глаз, убегание с его тела вшей, заострение или скашивание набок кончика носа, резкое посинение переносицы, неожиданно сильное «побеление» верхней губы, дыхание сразу через две ноздри и пр.) его перекладывали на ту самую смертную лавку[4]. Кроме подобных случаев, лавка использовалась для целей лечебной магии, ночёвки чужаков (странники, нищие, пастухи и пр.), обрядов отправления членов семьи «на чужбину»[5] и т.п.

И вот крестьянин умирал. После трёхдневных бдений над ним, практически безостановочного чтения молитв, родственники совершали обряд выноса покойного. Если это действие выполнялось правильно, то дух (призрак) умершего должен был проследовать за своим телом[6]. Родственники же прилагали особые усилия, чтобы он не просто проследовал, но и «забыл» место своего умирания. Для этого умершего выносили вперёд ногами, не касаясь при этом дверных косяков, трижды опускали гроб и т.д. Причём, весьма желательно было тело выносить не в дверь, а в окно или двери хлева, который обычно вплотную примыкал к жилой избе. Иногда даже разбирали часть северной или западной стен.