— Вперед! — крикнул Фэт-Фрумос своему коню, — и конь понесся в ночной тьме, будто демон, гонимый проклятьем. Бледная луна проглядывала сквозь серые облака, словно ясный лик сквозь смутные и холодные сны.

Фэт-Фрумос все летел и летел.

— Мне спину жжет! — глухо простонала девушка, словно долго уже терпела молча.

Фэт-Фрумос оглянулся и увидел огромную серую сову со сверкающими красными глазами, точно две молнии, прикованные к туче.

— Брось точильный камень! — велела девушка, и Фэт-Фрумос бросил камень.

И сразу, как из-под земли, выросла за ними исполинская серая скала, прямая, недвижная, словно застывшая в страхе, с вершиной, упершейся в облака.

Фэт-Фрумос несся по воздуху так быстро, что ему казалось, будто он не на коне скачет, а падает с небесных высот в бездонную пропасть.

— Жжет меня! — снова вскрикнула девушка.

Ведьма просверлила скалу и теперь пролезала в отверстие струйкой дыма, на переднем конце которой пылал уголек.

— Брось платок! — сказала девушка, и Фэт-Фрумос послушался.

Вдруг он увидел за собой обширное прозрачное и глубокое озеро. На его лучистом, как зеркало, дне купались серебряная луна и огненные звезды.

Тут Фэт-Фрумос расслышал в вышине колдовские звуки и поднял взор к облакам. Высоко в небе, за два часа пути, тихо-тихо плыла на медных крыльях старуха Полночь.

Когда ведьма бешеными взмахами доплыла до середины белого озера, Фэт-Фрумос бросил свою палицу ввысь и перебил Полночи крылья. Та камнем повалилась к земле и жалобно прокаркала двенадцать раз.

Луна спряталась за тучи, и ведьма, охваченная своим свинцовым сном, погрузилась на волшебное дно неведомого озера. И всплыла над водой длинная черная трава. Эта была проклятая душа ведьмы.

— Мы спасены! — сказала девушка.

— Мы спасены! — сказал конь о семи сердцах. И добавил: — Хозяин, ты сбил Полночь на землю на два часа раньше положенного ей срока, и я чувствую, что у меня под ногами песок колеблется. Сейчас скелеты, похороненные в песках пустыни, восстанут из могил и полетят на луну справлять шабаш. В такое время опасно ездить. Ядовитый и холодный дух мертвецов может нас убить. Лучше ложитесь спать, а я тем часом слетаю обратно к матери, пососу молока огненного из ее сосков и снова стану красивым на диво.

Фэт-Фрумос послушался коня, соскочил с седла и расстелил свой плащ на горячем еще песке.

Но странное дело… У девушки глаза углубились в орбиты, скулы обострились, смуглая кожа стала синей, рука стала тяжелой, как свинец, и холодной, как лед.

— Что с тобой? — спросил Фэт-Фрумос.

— Ничего, ничего, — ответила она угасающим голосом и прилегла на песок, дрожа, точно в горячке. Фэт-Фрумос отпустил коня и лег на плащ.

Вскоре он уснул. И все же ему казалось, будто он не спит. Будто веки его покраснели и стали прозрачными и он видел сквозь них, что луна становится все больше и больше, опускаясь к земле, и, наконец, превращается в подвешенную к небу сверкающую крепость, в которой трепещут огнем тысячи красных окон. А от луны нисходит к земле царская дорога, покрытая серебряной галькой, посыпанная пылью лучей…

Затем ему почудилось, будто лежавшая рядом с ним девушка тихо поднимается, тело ее распыляется по воздуху и остаются одни только кости; окутанная серебряным плащом, она выходит на сверкающую дорогу, ведущую к луне, и уходит в неясный мир теней, откуда сошла на землю, дав себя сманить колдовством старой ведьмы.

Затем его веки позеленели, почернели, и больше он уж ничего не увидел.

Когда он открыл глаза, солнце стояло высоко в небе. Девушки не было и наяву. Но в горячей пустыне ржал его красивый, сверкающий конь, опьяненный золотым светом солнца, который ему теперь впервые довелось увидеть.

Фэт-Фрумос вскочил в седло и, едва успев продумать две-три радостные думы, очутился перед замком Лютня.

На сей раз Лютень оказался далеко, за семь дней пути.

Взял Фэт-Фрумос его дочь и усадил на коня, впереди себя. Она обвила руками его шею и спрятала голову у него на груди. Длинные полы ее белого платья касались в полете песка пустыни. Они так быстро летели, что казалось, будто пустыня и волны морские бегут вспять, а они стоят на месте. И только еле-еле доносилось мяуканье всех семи голов кота.

Далеко в лесу Лютень услыхал ржанье своего коня.

— Что случилось? — спросил он.

— Фэт-Фрумос украл твою дочь, — ответил вещий конь.

— Догоним мы его? — удивленно спросил Лютень. Он ведь знал, что убил Фэт-Фрумоса.

— Ей-же-ей, нам его не догнать, — ответил конь. — Теперь он скачет, верхом на одном из моих братьев о семи сердцах, а я только о двух.

Лютень вонзил коню шпоры глубоко в бока и тот, вздрогнув, помчался как вихрь. Завидев Фэт-Фрумоса далеко в пустыне, Лютень и говорит коню своему:

— Крикни своему братцу, пусть забросит седока в облака и идет служить ко мне. Буду я его кормить орехами лущеными и поить молоком сладким.

Проржал конь Лютня своему братцу то, что ему было велено, а тот и передал все Фэт-Фрумосу.

— Передай своему братцу, — велит Фэт-Фрумос коню, — пусть забросит седока в облака и идет ко мне служить. Буду я его кормить углями раскаленными, буду я его поить пламенем жгучим.

Проржал конь Фэт-Фрумоса братцу своему, что было велено, и тот забросил Лютня в облака. Окаменели тучи небесные и превратились в красивый серый замок; а сквозь два просвета в тучах глядели голубые, как небо, глаза и метали длинные молнии. Это были глаза Лютня, сосланного в царство поднебесное.

Фэт-Фрумос приструнил скакуна и пересадил девицу на коня ее отца. Еще день пути, и подъехали к прекрасному царскому замку. А там все считали Фэт-Фрумоса погибшим и поэтому, когда распространилась весть о его возвращении, день нарядился в воздушное платье из прозрачного света, а люди толпились и гомонили, точно нива пшеничная на ветру.

Но что стало за это время с Иляной?

Едва только Фэт-Фрумос уехал, она закрылась в саду с высоким железным забором, и там, ступая по холодным каменным плитам или склонив голову на кусок кремня, все лила жемчужные слезы и собирала их в золотую лохань.

За цветами в саду никто не ходил, никто их не поливал: на голом камне, под палящим зноем дня и сухим холодом ночи выросли бледные и хилые цветы с желтыми листьями — цветы горя.

Глаза царицы Иляны ослепли от слез и ничего уже не видели; ей только казалось, будто в сверкающей лохани, полной ее слез, она видит милый образ нареченного. Наконец глаза ее, два пересохших ручья, перестали лить слезы. Кто бы увидел ее длинные распущенные волосы, точно складки золотой мантии спадавшие на холодную грудь, кто бы увидел ее лицо, на котором словно долотом было высечено беспредельное горе, тот мог бы ее счесть окаменевшей феей озера, лежавшей в песчаной могиле.

Но едва она заслышала шум приближения Фэт-Фрумоса, как лицо ее прояснилось; она зачерпнула из лохани горсть слез и обрызгала сад. Словно по волшебству, желтые листья деревьев и цветов стали изумрудно- зелеными. Грустные и блеклые цветы побелели и засверкали жемчужинами, и от этого крещения слезами родились белые ландыши.

Слепая царица тихо двинулась между грядок и, собрав множество ландышей, расстелила их около лохани, соорудив ложе из цветов.

В этот миг вошел Фэт-Фрумос.

Она бросилась к нему на шею, онемев от счастья, и стала разглядывать его своими закрытыми слепыми глазами, которыми ей так бы хотелось впитать его душу. Затем она взяла его за руку и подвела к лохани, полной слез.

Ясная луна всходила на небе, словно лик золотой. В вечерней тиши Фэт-Фрумос умыл лицо в лохани со слезами, укутался плащом, сотканным Иляной из лунных лучей, лег на ложе из цветов и уснул. Царица легла рядом с ним и снилось ей, будто две голубые звезды сорвались с неба и сели к ней на лоб.

Наутро она проснулась зрячей.

На следующий день была помолвка царя с дочерью Лютня.

А еще через день была назначена свадьба Фэт-Фрумоса.

Рой лучей слетел с неба, и рассказали лучи лэутарам, как поют ангелы при посвящении в сан святого; несметные волны поднялись со дна озера и рассказали, как поют нимфы, когда желают добра людям. И так лэутары научились мастерски играть и хоры, и здравицы.