Телевизор включился в семь часов утра. В утренних новостях сообщили, что сожгли войсковую колонну в Ингушетии. Самелин вспомнил сон. Опять все началось с начала.

Позвонил домой, узнал, что все доехали благополучно. Перезвонил сестре — старший в институте, добрался нормально. Набрал номер адвоката. Ничего нового тот не сообщил. Дело вернули с доследования в суд. Его пока никто не ищет. У судьи очередной процесс, который неизвестно когда закончится. Так что осталось набраться терпения и ждать в этом вздыбившемся вокруг мире, в котором он осознавал себя просто исковерканной взрывом плотью, «живым мертвецом», лишенным значения и смысла. Он задыхался от ярости при столкновении с обществом, которое ему представлялось громадным абсурдным существом. Его преследовали приступы тошноты, когда теплой массой безликих двуногих тел на него наваливается целый мир. Все менялось и начинало существовать в каком-то ином качестве.

В армии инструктор утверждал, что можно съесть ложку дерьма, прежде чем тебя вырвет. Валерий Петрович Самелин был уверен, что все дело в ложке — у каждого она своя.

Вечером их группа, возглавляемая замполитом роты, прибыла на точку — мост через сухое русло притока реки Аргандаб. Охрана моста и участка дороги до горной седловины — единственная их обязанность на ближайшие десять дней.

Гибкая, тяжелая нить горной гряды, подвешенная на двух противоположных вершинах, классической цепной линией закрывала горизонт. К ее подножью прижался кишлак — пирамида песочного цвета, сложенная из домов-кубиков, огороженных дувалами. Пыльные проулки превращали пирамиду кишлака в хитроумную однотонную головоломку.

С седловины, пологой параболой продавленной в самом центре гряды, к мосту спускается шоссе. Параллельно бетонной ленте дороги с седловины к реке медленно течет арык. В обе стороны от него изумрудной зеленью расползаются лабиринты виноградников, аккуратные полосатые клетки бахчей, небольшие рощицы фруктовых и гранатовых садов. У моста арык перегорожен шлюзом — идеальное место для купания. Через мост каждый день идут машины в Пакистан. Туда везут виноград, арбузы, дыни, обратно — много всякой ерунды для местных кантинов. После недели засад разве такая служба не отдых?

Всю ночь они гудели с дембелями-минометчиками — здесь встречаются не для того, чтобы сразу расставаться. Собственно, минометчики и не спешили покидать этот курорт, обещая сдать пост через сутки. Но всему свое время, и утром следующего дня оно настало.

Все началось под неприличное журчание струи из пробитой под утро шальной пулей емкости для питьевой воды. Продолжилось под гулкий металлический стук — молодой забивал деревянный чопик, затыкая струю этой «бенгальской лошади».

— Что там у нас? — спросил у лейтенанта-минометчика замполит, неопределенно кивая в сторону седловины.

— Там, там и там — кругом мины, — очертил рукой полгоризонта минометчик.

— Зря не рисковать и врага близко не подпускать — беречь себя для войны, — понимающе изрек замполит известную всем инструкцию.

— А там? — замполит, болезненно морщась от каждого удара по полупустой бочке, мотнул головой в направлении, откуда прилетела ночью шальная гостья.

— Там? — переспросил лейтенант. — Там кочевники.

— Кругом мины и приветливые, милые люди! — замполит изобразил улыбку — Хотели обнять, но промахнулись?

— Слишком воинственно себя ведете. Поэтому в вас и стреляют. А мы — за мирные решения, поэтому в нас и не стреляют, — командир минбатареи небрежно сплюнул себе под ноги.

— А зачем стрелять, если вас можно ночью вырезать как баранов? — грубо оборвал разговор замполит.

Добровольно спросонья войти в сложную ситуацию реального утра, для которой нет шаблона, лейтенанту было так же трудно, как прыгнуть первый раз с парашютом. Здесь был необходим выпускающий — гуманный человек, который даст хороший веский пинок для разгона. У замполита же гуманным считалось отношение к человеку не лучше, чем тот того заслуживал.

Месяц назад замполит потерял ротного. Группа, участвующая в этом бою, тяжело перенесла потерю. Ротный лично лепил из них солдат. Подбирая каждого, он по кирпичику строил фундамент боеспособности роты. Без него они стали грудой крепких, обоженных в огне, кирпичей.

Мотаясь в засады, выезжая на выносные посты, замполит продолжал жить прошлым, желая исправить допущенную ими ошибку. Эмоциональная перегрузка от пережитого была словно пулевая пробоина в его броне, которой он пытался оградиться от прошлого. Сталкиваясь с реальностью, которую не мог до конца принять, он сильно переживал и нервничал, — активизируясь в памяти, прошлое каждый раз невольно повторялось в каждой похожей ситуации. Его впечатления отражались от застывшего кривого зеркала собственного сознания, наполняя жизнь непроизвольными физическими реакциями, рождающими безудержное желание быть причиной всему происходящему. Его «так должно быть, солдат» было рождено переживаниями смерти друга, выработавшими шаблон его собственного «порядка вещей».

Бой, в котором он был не наблюдателем, а активным участником, сломал его стереотипы. В поступках же окружающих его людей замполит видел лишь навыки, привычки, шаблоны, связанные с тяжелыми условиями полевого быта, но никак не знания, полученные в бою. Он напрасно пытался сейчас взаимодействовать с тем, чего не было на самом деле — натасканной в засадах группой мальчиков с автоматами. Приходилось думать самому, более того, находить сильные ходы — не блуждать, а продвигаться, выстраивая заново, с помощью новых отношений, разбитый фундамент роты.

Через пятнадцать минут они уже садились на броню: замполит роты — белобрысый выпускник Новосибирского училища, переводчик — веселый узбек, его земляк — Эргашев, дембель — даргинец, Прицел и Студент — водитель БэТэРа. Алибек — еще один дембель, даргинец — не поехал.

— Ведь должен же здесь кто-то за всем смотреть в ваше отсутствие? — заявил он и ободряюще крикнул земляку, когда бронетранспортер тронулся с места: — Матери что передать?

— Он сам ей расскажет, когда вернется, — зло пробурчал себе под нос замполит.

Оставив Алибека за старшего, они отправились к соседям — белуджам. Месяц назад племя перекочевало из Белуджистана и компактно разместилось на правом берегу реки, в развалинах фабрики. В лагере проживало около 700 человек. Беспокойное соседство, если учесть, что им оставили оружие, запретив иметь гранатометы и крупнокалиберные пулеметы. Автоматов, винтовок и ручных гранат у королей пустыни было более чем достаточно. Ночью, уже почти под утро, за их лагерем — дальше по руслу — случилась короткая перестрелка. Шальная пуля, пробившая емкость с водой, была тем подарком, о котором и хотел поговорить замполит, надеясь обсудить правила соседства.

Утренняя прохлада поднималась над ручьем, в который превратилась высушенная солнцем река. Выступающий остов разрушенного цеха казался скелетом огромной рыбы, выброшенной на песчаный берег бескрайнего пляжа Регистана. БэТээР двигался по руслу, прижимаясь к правому берегу. Внезапно слева появились люди. Выстроившись в неровную шеренгу на крутом берегу, они казались черными изваяниями. БТР подъехал вплотную к ним. Никто не шагнул на встречу, все продолжали стоять неподвижно.

На солдат смотрели хмурые лица, обрамленные кучерявыми черными бородами. Настороженные взгляды выражали недоверие. На дружеские улыбки и приветствия гостей кочевники не ответили.

— Не нравится мне все это, — заметил замполит.

Решили ждать — не немые же они все-таки, может кто-нибудь заговорит? Было совсем не до шуток. Переводчик Марупов начал лепетать принятые в таких случаях приветствия — никакой реакции, только неприветливые взгляды продолжали цепко осматривать оружие незваных гостей. Так продолжалось, казалось, вечность. Наконец белуджи зашевелились и, расступившись, пропустили вперед троих вооруженных мужчин. С опозданием поприветствовав гостей, они жестами пригласили следовать за ними. Словно груши с дерева бойцы посыпались с брони. Их сразу окружила немая толпа, в складках одежды у многих встречавших были заметны АКМы с потертыми от времени ствольными коробками.