Не навреди!

Мир готовился отметить двухтысячный год, как самую из всех знаменательную дату. Конец и начало столетия, конец и начало тысячелетия. Исход целого исторического пласта, и зарождение нового! Несколько сотен лет назад большинство людей бегали в звериных шкурах. Некоторые ходят до сих пор. Но не это главное. Тысячелетия разумные существа спали. Только в последнюю сотню лет — чуть больше, чуть меньше — напридумали такого! И так много! До сих пор не в силах разобраться. И все равно, новое тысячелетие!

Но событие ощущалось как бы подспудно. Ожидали большего, а значимый праздник прошел буднично. У нас, в России. За бугром от счастья, что дожили до конца старого и начала нового тысячелетия, может быть, на головах ходили. На Россию продолжала давить египетская тьма, вспышкой света в которой оказалось сообщение Президента Ельцина об оставлении поста добровольно, назначении преемником неизвестного, выросшего за спинами больших политиков, неказистого на вид, рыжего отпрыска переехавших в Ленинград брянских крестьян.

Я вышел на рынок в первое утро Нового года. Чтобы в те несколько дней, пока валютчики пропивают накрученные деньги, заработать на разнице цен. До вечера не было даже Пикинеза. За тройку часов напряженной работы сорвал банк в полторы тысячи рублей. На следующий день навар обещал быть солиднее. Я мечтал, чтобы Пикинез, другие, считающие «за падло» пропустить день, опомнились не сразу. Наверное, взялась душить жаба. Значит, пора было подумать о перемене места деятельности. Жадность, алчность хуже водки. Там умираешь среди одинаковых страдальцев. Здесь чахнешь в одиночестве. И покидаешь землю, не воспользовавшись плодами потом и кровью политого труда. Поэтому, я не скупился на подачки близким, одновременно не теряя контроля над капиталом. Новый год опять прошел без общества любовницы Людмилы. За полмесяца до него мы договорились встреть вместе. Потом пошли обычные для дочери ростовского голубятника и внучки донского казака азиатские номера. Перед кануном праздника, когда найти замену стало невозможно, напомнила, что на море съездил без нее. На несколько дней испарилась с того конца провода. Праздник провел в одиночестве, просматривая приевшийся цирк семьи Аллы Борисовны. Почти копия ельцинской — артисты и там, и здесь. Часа в три ночи раздался звонок. Людмила соизволила поприветствовать, пожелать наилучшего. Я выслушал запоздалое раскаяние, соображая, что с новым партнером у нее не вышло. Поблагодарив, положил трубку с намерением найти нормальную женщину.

На второй день я пришел на базар часов в девять утра. Подвалил клиент с мужским золотым кольцом. Не раз влетавший на «дырках», рассмотрел через лупу с семикратным увеличением выдавленную внутри пробу. Равномерный квадрат с буквами, цифрами, обозначающими завод — изготовитель, пробу с серийным номером изделия. Цвет металла не вызывал сомнений. Как ни странно, за настоящие вещи редко какой хозяин начинал спорить. Все проходило полюбовно, перекрывая убытки от частых влетов. Нормально одетый мужчина тоже без шума согласился с прикинутым на руке весом кольца. Спрятав изделие, я привычно осмотрелся. По случаю праздника ворота были задраены наглухо. Ряды прилавков за ними выглядели сиротливо. Такой вид имела и прилегающая площадь. Ни кулечниц с торговцами разбавленным украинским спиртом, ни рыбаков с рыбачками, продающих товар с перевернутых вверх дном ящиков. Ни продавцов овощей, фруктов, приготовленных дома свиных ушек. Не видно даже бомжей, отиравших сваренные из брусков лавки на трамвайной остановке напротив. Ментов тоже не замечалось. Любой человек просматривался как на ладони. Еще издали заметил двух женщин лет тридцати. В руках болтались хозяйственные сумки. Не отошедшая от застолья краснощекая молодайка с прядью черных волос осмотрела с ног до головы:

— Ты один? А где валютчики?

— Один уже не справлюсь? — вопросом на вопрос ответил я. — Пока жалоб не поступало.

В углах губ бабенки появилась одобрительная усмешка. Стройная женщина рядом тоже прошлась по мне, невольно напоминая, что настоящего секса в России нет. От обоих пыхало нерастраченной энергией. Слабеют мужчины, на Западе не воспринимаются вовсе. Бабы идут по второму сорту. Сказывается «всестороннее» советское воспитание. В самой России русских мужчин с успехом заменяли кавказские джигиты. Правда, чаще выручали выстоянные на базаре деньги. Женщины Франции с Голландией тоже принялись делать ставку на негров. Предпочтение стало отдаваться и однополовым бракам. Развитая часть населения Земли начала разочаровываться в смысле Жизни, ее добродетелях и прелестях.

— Что хотели предложить? — подогнал я занявшихся оценкой моих достоинств с недостатками женщин. — Я к вашим услугам.

— Нужно поменять доллары, — посверкивая зрачками, раскрыла губы молодайка. — Здесь стояли другие ребята. Вас я не видела.

— Работаю по вечерам, во вторую смену. По случаю праздника вышел в первую. Такой ответ устроит?

— Ну…. У нас сто пятьдесят долларов, — молодайка полезла за отворот пальто. — Сто у меня и пятьдесят у подруги.

— По двадцать пять рублей, — предупредил я. — Купюры целые? Я имею ввиду, не мелочью?

— Сотка и полтинник, — оглянулась на спутницу черноглазая. — Почему по двадцать пять? До Нового года брали по двадцать семь рублей. Сейчас должен подрасти.

— Конечно, — поддержала подругу вторая женщина. — Сказали, после праздника будет стоить по тридцати рублей за доллар.

— Тогда пас, — развел я руками. — Кто сообщил, к тому несите. Рисковать не собираюсь.

— Чем вы рискуете? — не сдавалась вторая. — Валюта не упадет, только подниматься будет.

— У меня такой уверенности нет, — полуотвернулся я. Конечно, соврал, нацеленный заработать копейку, покрыть часть прохлопанных денег. — В государстве, как пел Виктор Цой, все грезят крупными переменами. Сегодня цена одна, завтра может быть другая. Поищите еще валютчика, не я один на весь город.

Женщины отошли к стене, принялись шептаться. Из-за палаток через трамвайные пути появился еще клиент, хорошо одетый мужчина лет под сорок. Ни слова не говоря, выудил из внутреннего кармана дубленки новую сотку, вложил в руки. Я прощупал буквы, для порядка просветил на неярком солнце:

— Меняю по двадцать пять рублей. Вас устроит?

— Хорошо берешь, мог бы по двадцать, — пожал плечами мужчина. — Все обменные закрыты.

— Это была бы откровенная наглость, — срывая с бруска сотенных купюр резинку, смутился я, заставляя быстрее шевелиться замерзшие пальцы. — Проверьте, должно быть двадцать пять сторублевок.

— Чего пересчитывать, — усмехнулся непритязательный клиент. — Я все видел. Ты места не покинешь.

Запахнув полу дубленки, он направился к остановке. Потоптавшись пару минут, женщины решили подойти тоже.

— Немного не прибавите? — силясь удержать независимое выражение, спросила сероглазая подруга молодайки. Покривила губы. — Кругом одни поборы. Цены растут, мужчины становятся жаднее.

— Вот именно, — в тон ответил я. — Раньше обходились бутылкой вина, теперь сто баксов за деньги не считаете.

— На что намекаешь, меняла? — захихикала молодайка. — У нас, между прочим, мужья есть.

— Про мужей собаки не брешут, — шмыгнул я носом. — Хотя не мы придумали, что муж не стенка, не грех отодвинуть.

— Смотри, опять за свое, — со смехом возмутилась черноглазая. — Тебя спрашивают, прибавишь или нет? Или другого валютчика искать? Песок из задницы сыплется, все о том.

— Эта тема вечная, — философски заметил я. — Доплачивать не с чего. Не повезло, девчата, я вышел подработать. Влетел на крупную сумму.

— Нас это не щекочет.

— Правильно. Но у вас нет выхода, — не стал вдаваться в полемику я. — Слышали, что сказал клиент? Хорошо, что не по двадцать рублей. Обменники на замке.

— Пристроился, паразит, — вздохнула черноглазая. — Бери, натягивай бедных женщин.

— С удовольствием, если бы не было супругов.

— Откуда! Афган, Абхаз с Приднестровьем. Долбаная Чечня, чтоб ей не пилось, не елось. Сколько русских парней поубивали. Горла режут.