Сзади послышалась возня. За спиной сгрудилась команда Черноброва, старшего группы из городского уголовного розыска. В нее входили русские, казаки и армяне.

— Что мы рассматриваем? — подался вперед Чернобров. — Посторонись писатель, мы хотим войти в долю.

Я отнял руки от иконы, за которую уже взялся мужчина, принявшийся запихивать ее обратно в холщовую сумку. Это не удавалось.

— Не надо, — посоветовал старший. — Давай сюда, мы разберемся.

— Решил поинтересоваться, — выдираясь наружу, предупредил я. — О цене не прозвучало ни слова.

— Точно? — сверкнул глазами Чернобров. — Все равно оба пойдете в отделение.

— Икона моя. Наследство от бабушки, — заволновался мужчина. — Надумал прицениться, потому что в музее ничего не сказали. А в скупке старинных вещей посоветовали отдать за бутылку водки.

— За сколько приправлял? — среагировал толстый армянин, заместитель старшего. Нагловатая улыбка покривила губы. — Не иначе, как за миллион баксов. У писателя в загашнике именно такая сумма.

— А у нас до сих пор коммунизм, особенно на отмененные советской властью иконы, — ухмыльнулся отиравшийся в учениках молодой армянин. — Мы забираем их бесплатно.

— Собирайтесь и вперед. В отделении продолжим, — повторил Чернобров. — Писатель, нечего запихивать баксы в трусы, шмона не избежать.

— Поправляю член, — огрызнулся я. — В волосах запутался.

— Вот и поглазеем, как будешь распутываться.

— Облава на писателя продолжается?

— С чего это ты стал разговорчивым? — повернулся ко мне старший группы. — Борзеешь?

— С тех пор, как заявление об ограблении из уголовного отдела передали в отдел поспокойнее и положили в сейф с «глухарями». Сейфом заведует красивая женщина с погонами лейтенанта. А с только выскочившего за ворота юридической гимназии сотрудника в короткой юбке какой спрос. Ответ один: работаем по жалобе в поте лица.

— Что здесь неправильно? — ухмыльнулся толстый армянин. — Никто не посылал с барсеткой денег через город. Да еще в дождь. Сам докладывал, что при объяснении, как выглядели грабители, и двух слов связать не смог. Потому что негатив стерли.

— И сейчас порядок скупки нарушаешь, — добавил старший, который на другой день после разбоя сам посылал написать заяву. — В отделении расскажешь, что знаешь о человеке, предложившем купить старинную вещь.

— Впервые вижу, — фыркнул я.

Нас затолкнули в кабинет начальника уголовного розыска. За совковым столом сидели сам и два заместителя. В комнате некуда стало плюнуть. Старший опергруппы указал на мужчину с иконой, потом на меня:

— Продавец и купец. Нам втирали, что писатель золотом, иконами, старинными вещами не интересуется.

— Это правда, — посмотрев на хозяина кабинета, кивнул я. — Но работы не подворачивалось, решил взглянуть на предложенное. Хотя в досках ничего не смыслю. Ради любопытства.

— Точно? — гоготнул белобрысый начальник. — Ты обследовал ее?

— Доска интересная. Девятнадцатый век, или раньше. Письмо, кажется, греческое.

— Греческое? Или византийское?

— Какая разница?

Оперативники переглянулись. Начальник вперился на примостившегося в углу, засунувшего икону в сумку, мужчину. Тот перемялся с ноги на ногу, шмыгнул длинным носом. Начал вытаскивать дерево снова. Прислонил к дверной лудке, повернув лицевой стороной вперед.

— С утра бегаешь по базару. Хвост за собой таскаешь, — прищурил белесые ресницы начальник. — Пристроить не можешь? Или мало дают?

— Мало дают, — пробурчал мужчина.

— А сколько просишь?

— Сколько стоит.

— Это как понять?

— Кто больше даст.

Я сообразил, что уголовный розыск о доске осведомили добровольные «маргаритки» или «марго» с неунывающими «чипами». Что культовая вещь не дюже ценная, иначе владельца захомутали бы на первом повороте. Перенапрягаться не следует. Поправив барсетку, вскинул подбородок:

— О цене мы не договаривались. Я осмотрел икону, вернул владельцу. А здесь опергруппа из городской уголовки. Привели сюда.

— Сюда, — передразнил начальник. — Сколько раз можно объяснять, чтобы не связывался с сомнительными личностями. Это бывший скупщик старины, ездил по деревням, за гроши выбивал из крестьян достойное внимания и перепродавал в Ростове, или мотался в столицу. Потом сам начал пить. Теперь нацелился тащить остатки на базар. Не врубился?

— В первый раз узрел, — приподнял я плечи. — Вернее, он подошел только сегодня.

— Раньше среди барыг не встречал?

— Не припомню.

Начальник обвел лупастыми глазами находившихся в комнате. Те повернули ко мне повеселевшие лица. Хорошо, мужчина не стал утверждать, что икону я собирался купить. Теперь можно допустить, что конфликт закончится миром. Как бы заручившись поддержкой коллег, начальник небрежно махнул рукой:

— Иди. Работы нету. У всех есть, а у него, видите ли, нет.

— Писатель, — когда я взялся за ручку, остановил один из оперативников. — Если ничего не соображаешь, что тогда здесь делать? На рынке банкуют ребята, знающие цену ржавому гвоздю.

— Вот именно. Не ведает… не понимает…, - поддержал второй сотрудник. — Пиши книги, а тут пусть зарабатывают те, кому Бог способностей не отмерил.

— Ненадежный народ, — включился третий опер. — Читали, как обрисовал работу базара один из ихних грамотеев? Особенно эпизод, когда ночью на прилавках мясного павильона танцевали голые бабы?

— Бывшего директора рынка представил отмороженным монстром — заволновались все. — Страна в говне кувыркалась, а центральный рынок Ростова оказался самым криминальным.

— Он же из ваших мен… работников, — опешил я. — Полковничьи погоны на плечах, профессор, преподаватель в школе милиции.

— Ну и что, что полковник, из наших! Обсирать всех подряд? В семье не без урода. И ты затесался не по делу. Кто его по валюте запустил?

— Не трогаю я рынок, — начал оправдываться я. — Имею дело только с менялами. Стучать не бегаю. Если укажу, то террорист точно.

— Надо бегать, — прервали меня. — Жить надо со всеми, не с одними менялами.

Я смекал, решили повязать, чтобы ходу не было ни туда, ни сюда. Хотелось сказать, дайте возможность заработать на кусок хлеба, на выпуск второй книги, и кувыркайтесь в свое удовольствие в любых позах. Если Господь подвигнет еще на рукопись, то писать буду по калмыцки — что вижу, о том пою, не копаясь в дерьме.

— В жизнь рынка не влезаю, — заговорил я. — Специальность, по которой промышляю, любопытна. Никто не запретит воспевать ее в героических гимнах, государством она не запрещена. Но опасностей предостаточно. Тем и привлекательна.

— Слышали? — всплеснул руками один из сотрудников.

— Иди крутить гайки, — махнул рукой начальник. — Дискуссионный клуб тут открывать. Других забот полно…

Не успел застолбить место, как поднесли перстень с необычным камнем. Уводить клиентку за бочку я не стал. Пока менты разберутся с барыгой, продефилируют по центральному проходу, времени накапает немало. Вытащив лупу, рассмотрел пробу, именник фабрики. Обозначения говорили, что изделие принадлежало к сталинской эпохе. Чувствовалось, если бы что, лагеря ювелиру были бы обеспечены. Как — то по телевизору показали, солдаты освободили из чеченского плена мужика. По прошествии года высветили снова. Пахал скотником в колхозе. Вроде добросовестный, и все такое, а нету ни души, ни желания что либо делать что на работе, что в крохотной комнатенке. Соседка учительницей оказалась:

— Не способен без палки. Ждет, когда огреют. Втянулся…

Я всмотрелся в корунд нежно-зеленого цвета. Если прикрыть от солнца ладонью, он начинал переливаться сиреневым отливом. Нет сомнений, что александрит, но такой встречал один раз, у любовницы Людмилы. Пару лет назад она решила сдать в ломбард подаренные отцом несколько изделий. В конторе вычли массу камня, надули на весе, цену занизили до уровня обычного лома. Я пристроил нерядовую вещицу солидному клиенту. Сейчас повторялся прошлый случай. Камни показались одинаковыми. Напряг память.