— Пора и нам приспосабливаться, — потрогал я тощую барсетку под вспотевшей мышкой. — Надо устроить засаду. Отморозки взялись бомбить вынесенный за границы рынка наш участок.

— Перестань дуру гнать. За идиотов их принимаешь? — Взорвался начитанный бывший работник уголовного розыска Склиф. — Прежде, чем пойти на разбой, они каждую мелочь проверяют, вплоть до знакомства с пацанами из дома, в котором валютчик живет. Не забыл, как спрашивали у тебя, куда делся обитающий над твоей квартирой их корешок? Засаду…

— Что предлагаешь ты? — жестко посмотрел я.

— Ходить надо не по одному, как расползаемся мы, а вдвоем, как армяне с центрального прохода, — завелся Склиф. — Не заметил, что за молодым и толстым из новой группы армяшек, под конец работы прискакивает его русская наложница? Ежедневно мелькают мимо тебя, задумчивого. Его корешков с машинами, как цыганей, у подъезда дома встречает вся семья. Ты бегаешь к ним постоянно сдавать баксы, золото. Спросил бы, как уберечь несколько соток от отморозков.

— Я мотаюсь по одной причине, за сотку они дают больше остальных менял, — засопел я. — Считаю, что делают правильно. Сдатчики валюты направляются к ним, а мы, русские, после них обжираемся отбросами.

— Это ты питаешься объедками, — ткнул меня в плечо пальцем Склиф — Мы работаем нормально, недостатка в клиентах не ощущаем. А тебя то ограбили, то сам вперся в говно по уши.

Закусив губу, я выдвинул правое плечо в сторону бывшего мента. Тот откачнулся назад. Видно было, что связываться со мной не решается.

— Вот и весь совет, — сплюнул под ноги Папен. — Вместо того, чтобы найти правильное решение, как собаки, готовы горла друг другу перегрызть. Цыгане, армяне с евреями, грузинами пользуются нашей сварой в полный рост. Спасибо от них не услышишь, чтобы мы не задумались, за что нас поблагодарили.

— Миша Задорнов со сцены кремлевкого дворца в морды заявляет, кто мы такие, на что способны, — ковырнул носком ботинка асфальтовый пласт Сникерс. — Смеемся. Сами над собой.

— И что мы придумали? — подал голос похожий на сморчка Лесовик. — К какому пришли консенсусу?

— Ни к какому, — матернулся Сникерс. — Разбегаемся по домам.

К Лесовику подошел его тщедушный брат, заезжавший за ним на «жигуленке». После прошлогоднего случая, когда менялу ободрали до нитки, подскоки приняли постоянный характер. К ним напросился Склиф, которому было по дороге. Сникерс с Хроником подались к загону за машинами. Подхватив сожительницу под руку, заторопился ловить такси Папен. Я остался один. Подумал, что на работе ребята расслабляются. Их целая кодла. Риск оказаться отоваренными тоже меньше, чем у меня. Солнце только начинает покидать зенит, народу, как в прошлые времена на первомайских демонстрациях. Возле подъездов на солнышке греются бабки, те, кому за суетой новой власти, делать стало нечего. В моем случае что на рынок выходишь — люди с предприятий не пришли, бабки обеды готовят, отправились в садики за внуками — что возвращаешься с базара — народ поужинал, устроился перед телевизорами. Что здесь стоишь, каждая падла пьяная, бомжатная, гнилая, тварная готова в горло вцепиться, когтями барсетку вырвать.

К середине раскрутки два мужика принесли оленьи рога. Две ветки с прорезанными уступами на толстых концах. Я долго не мог соединить их, чтобы получилось целое. Бросив бесполезное занятие, воззрился на мужиков:

— Зачем распилили?

— Этот искали, как его… панкреатит… нет, панкретин…

— Пантокрин, — поправил товарища мужчина потрезвее. — Видишь, вверху на ветке отростка нет. Я спиливал. Где же он…

Мужик нашел в сумке острый загнутый рог. Попытался присобачить на место сам, потом протянул мне:

— Может, у тебя получится. Они смотрятся ничего, если приладить. Лекарство из этого, пан… делают от всех болезней.

— Нашли? — хмыкнул я.

— Кого? А, пан…татин этот. Как его узнать. Для опытов лаболатория нужна. Выпаривать, там, вымачивать. Не с нашим умом.

— Зачем тогда распиливали? — возвращая ветки, окрысился я. — Испортили вещь, теперь куда ее.

— Мы думали, он как мозг в кости. Черпай ложкой и лечись. А внутри оказалось такое же твердое. Не нужно? За бутылку.

— Сколько она стоит? — не зная, зачем понадобились рога, спросил я.

— Двадцать пять рублей, — в один голос просветили мужики. — Бери, глядишь, выйдет. А нет, на стену повесишь. Красиво получится.

Придя домой, я долго не мог придумать, как соединить рога вместе, чтобы получилось, будто минуту назад сняли с шишковатого черепа оленя. В конце концов скрепил нижние обрубки проволокой, взгромоздил над входом в спальню.

Не прошло пяти дней, как угол потрясла очередная неприятность. Теперь под каток отморозков попал Склиф. На работе не появился, о том, что бомбанули, рассказали менты из уголовки, которым он сообщил по телефону. Ребята выглядели подавленно. Снова нарисовавшийся Усатый ужимал голову в плечи. Но стоящих на проходе валютчиков по прежнему не трогали, несоответствие вносило в ряды законные сомнения. Почему подонки целенаправленно принялись шерстить наш угол, который даже в жестокие времена ваучеризации страны мало кто шмонал. Тем более, в прошлом Склиф сам был сотрудником отдела уголовного розыска.

— В подъезде? — допытывался я у сбившихся в кучу ребят. — Или как Папена, возле входа?

— Не в подъезде, и не как Папена, — бегая глазами по сторонам, просвещал Сникерс. — Не после работы, и не вечером, как тебя. Даже не как Усатого, посреди улицы. С раннего утречка, когда глазки не успеваешь продрать. Вышел на залитый солнцем пятачок около дома, осмотрелся. Никого. Даже закрытую тенью каменную арку дали пройти. На пустыре, перед окнами — соседи глазели — подвалили, предложили раздеться самому. Забрали барсетку, заставили снять джинсовую жилетку с набором карманов, в расчете, если распихал в них деньги. Пиджак, брюки с рубашкой. Отпустили в трусах. Ботинки присвоили как трофей.

— Он намекал, что есть пушка, — не отставал я. — Если чего, мол, то…

— У меня газовая, и другая. — отмахнулся Сникерс. — Неожиданность — главное преимущество нападающих. Когда ко лбу притулят ствол, другой ствол не поможет.

— А жильцы что?

— Соседи со вниманием следили, как покостылял Склиф в подворотню в одних трусах, ни одна падла в ментовку не сообщила. Слышал про лошадей, которые крутили жернов при перемолке зерна в муку?

— Еще Рябой, царствие небесное, про них рассказывал. По кругу ходили до старости. Или пока не сдохнут.

— Глаза шторами закрывали. С годами они слепли. Так и соседям зенки словно завешивают.

— Хорошая пословица: моя хата с краю — ничего не знаю. Ни в одном языке мира не найдешь. Как выключатель, — сплюнул я под ноги. — У всех народов включатель, у нас и выключатель есть. И дикая зависть ко всему, что на вид богаче. Посмотри на Усатого, отца с матерью не пожалеет.

— Мы все такие, — покосился на меня Сникерс. — Один ты русак, будто твоих предков узкоглазые татары с монголами не трахали. Или из немцев — переселенцев. Сам рассказывал, что в детстве немцем дразнили.

— Рос без отца, в лагере родился, — не понимая раздражения Сникерса, пробурчал я. — Прямым был, не прятался за чужие спины. Тебя какая муха укусила?

— Такая… Пашешь, пашешь, а животное с одной извилиной пунктиром за раз весь навар прикарманивает, — отмахнулся Сникерс.

— Ты ж в ментах значился. Чего хребты не ломал, когда возможность была? — сузил я зрачки. — Выгоду искал?

— Не пошел бы ты на хер.

— Напялься ты первым, понаблюдаю, как получится. Заменжевался. Я предлагал устроить засаду.

— Для всех и сразу не устроишь. Непонятно? А если у каждого по очереди, кто-то будет успевать предупреждать. Из своих.

На том расстались. Я осознавал, почему Сникерс взъерепенился. Похоже, очередь докатилась до него, а плана избежать процедуры, так и не придумал.

Наш пятачок присмирел. Я заметил притворно сочувствующие взгляды торгующих с прилавков детскими вещами, трусами с лифчиками, женщин. Они появлялись, когда сваренные из железа двухместные «скворечники» освобождали челноки, чтобы до темноты успеть продать пусть какую вещь, наскребая добавок к пенсии, пособию. Менты драли за постой не меньше червонца. Каждый сантиметр площади что внутри, что по периметру раскинувшегося от Станиславского до Тургеневской и от Буденновского до Семашко, базара стоил денег. Бабки переваривались, крутились, оседали, всплывали тоннами. Тоннами растекались в известных людям направлениях. Население миллионного анклава подпитывалось и жило центральным рынком. Сливки схлебывало котово Мурло.