— Как это? — удивленно спросила незнакомка.

— Да так! Думаешь, он терпеть будет... вечно я недое... хожу.

Теперь было видно, что приятельница просто злится.

— Ну ладно, — успокоила ее незнакомка, — роди ему ребенка, и никуда он не денется.

Женская фраза, полная цинизма, в ее устах прозвучала кощунственно, не оставляя места интерпретации, подтверждая беспринципность материального начала. Переменив разговор, она узнала то, чего хотела, и они прошли турникеты и спустились вниз. Напоследок он еще раз разглядел блестящий чуб коротко стриженных черных волос. Его первая жена стриглась точно так же. Иногда ему было достаточно просто фигуры издали, чтобы заслонить картинку морга и жестяных столов.

Искать столько лет одно и то же во всех других женщинах. Ловить знакомые черты. Узнавать по походке. Такое с ним случалось два-три раза в год. Перед этим он чувствовал себя таким пустым — пустее не бывает. Пожалуй, и писать он начал из-за этого. Иногда ему казалось, что он настолько близок к разгадке, что пугался, пока не понял: все его находки — всего лишь восприятие памяти — как ночь и день, вразрез третьим потоком, — противоборство с самим собой — и это стало его палочкой-выручалочкой, наверное, потому что он был так сделан. С тех пор у него появился слишком весомый аргумент — верить самому себе, чтобы не доверять окружающему. Фрейд в данном случае оказался не прав, потому что жизнь по Фрейду — все равно что удовлетворяться чужим рационализмом.

И двадцать лет назад ему тоже не нравились горы. Он навсегда остался жителем равнин. В узких долинах угадывалась иная метафизика в противовес открытым пространствам. Ущелья и быстро несущаяся вода вызывали приступы клаустрофобии. Когда он смотрел на желтые гребни волн, у него кружилась голова. Ели проплывали так близко, что царапали стекла вагона. Снег падал невесомо и тихо, как вата, — влажный, липкий снег. Через полгода он не знал, куда от него деваться, потому что гарнизон в сопках заносило по крыши.

Костя мечтательно сказал, похлопывая себя по острым коленкам:

— Лишь бы погода... лишь бы погода... — и суеверно поцокал языком: три раза должно было обозначать везение.

Заядлый лыжник — в тот март он вытянул его в горы.

— Нет, старик, что ни говори, а лыжи лучше бассейна.

Иванов не имел своей точки зрения на этот вопрос, потому что плаванием не увлекался, а в их южном городе ходить на лыжах можно было не чаще одного раза в пять лет, когда зимапо всему пространству страны выпадала особенно снежной. Бегать на лыжах он научился гораздо позднее, когда попал на Север, и иногда они встречались с Костей, вначале в офицерской гостинице, потом уже, когда он женился, у него на квартире.

Но вначале перед Костей стояла несложная задача.

— Главное, вовремя жениться, — говорил он со знанием дела, — и сделать ребенка. Когда есть ребенок, знаешь, что живешь для кого-то. А о верности не может быть речи. Полгода в плавании, какая жена выдержит. Как говорится: муж в плавание, а жена в "Океан"...

"Океаном" назывался единственный ресторан в городке, где он окончил десятилетку и где ему предстояло служить.

В результате Иванов неожиданно женился первым.

Он был практичен — его друг, Константин Несмашный, и шел всего лишь по стопам отца — мичмана, свои двенадцать лет отслужившего на подлодках.

С Леной он познакомился в поезде, и она сразу научила его чистить зубы и не реже одного раза в три дня менять носки. Но спился он быстро. Конечно, не быстрее, чем принято в среде регулярно пьющих людей, хотя жена и твердо знала свое дело домашнего цербера.

Потом, через восемь лет, от его фигуры брассиста не осталось и намека. В тридцать он выглядел на все сорок. Пять лет плавания на противолодочном "Доблестном" сделали то, что не могли сделать бессонные ночи учебы, суматошные дежурства на "скорой", два года стажировок и беспорядочная личная жизнь. Все начиналось с малого: тоскливого настроения, стакана неразбавленного спирта и краюхи черного хлеба — лишь бы только забыться от вахты до вахты, лишь бы только не видеть примелькавшихся лиц и вечно качающихся антенн, когда ты карабкаешься на мостик. Кренящаяся палуба. Сырая одежда, и то, к чему ты меньше всего подготовлен — обыденность происходящего, героика на корабле оказалась слишком книжной.

Однажды он сказал:

— Человеческий материал — хуже всего. С ним всегда надо держать ухо востро. Следует только привыкнуть. Я не привык...

В Североморске остались жена Лена и дочь Ксения. Перед тем как второй раз жениться, Иванов был у него в гостях, улица Северная застава. Прапорщик, Костин знакомый, получил на КПП бутылку коньяка, а Иванов — возможность неделю пожить у друга.

Костя сказал тогда:

— А помнишь Карпаты и?..

— Это было в другой жизни, — быстро ответил он, призывая друга неизвестно к чему — быть осторожным, что ли.

Возможно, он сам заблуждался, ведь для того, чтобы увидеть свой след, надо оглянуться. В то время он оглядываться не любил, да и просто не умел.

— Какой жизни! — Когда Костя выпивал, он становился романтиком.

— Да, — тогда ответил Иванов, — хорошее было время, беззаботное... но я не хочу вспоминать об этом.

Там в их гостиничный номер зашли трое, и первым заговорил человек в бараньей папахе.

— Вы з Яремчи, что рядом с Шолотвино?

Хитрость его была простодушна, как и все в этом крае, и одновременно был он подкупающе искательным, так что Иванов прежде, чем ответить, решил, что имеет дело с каким-то администратором.

— Да, — ответил Иванов, поднимаясь с койки. Он читал газету. — А что надо-то?

Он успел натянуть брюки, пока человек в бараньей шапке, искушенно улыбаясь, смотрел на него. Наверное, у него был свой план разговора. Двое других держали свои головные уборы в руках и стояли поодаль.

— А где ваш инструктор, Юра? — пошарил взглядом по комнате.

— По-моему, — ответил Костя, отставляя в сторону утюг (они готовились пойти в ресторан, и Костя предвкушал возлияния местными наливками), — играет где-то то ли в теннис, то ли парится в сауне.

— А вы не могли бы нам помочь? — И снова оборотился к Иванову, должно быть, он внушал ему доверия больше, чем Константин, на лице которого были написаны всего его страсти к женщинам и Бахусу.

— А что, носить что-то?

— Да ни, треба работу провесты...Александр Иванович просит вас помочь нам. — И почему-то многозначительно подмигнул.

Должно быть, это была его хитрость — таинственный Александр Иванович.

— А что надо? Носильщик? — Костя еще ничего не мог понять, перед ним лежали брюки, которые он по привычке клал на ночь под матрас.

— Да ни, допомога... — И снова подмигнул, на этот раз и ему.

— Ага... — чуть растерянно произнес Костя и вопросительно посмотрел на Иванова.

— Поможем, поможем... — заверил он человека в папахе, — чем можем... с удовольствием...

— Я прошу вас допомогты нам зробыты дим, — человек сразу обрадовался, — обладнаты... Треба там дранкуваты, — быстро произнес он. — Если вы можете?

— Можем, можем, — в тон ему ответил Иванов.

У него появилось ощущение, что что-то должно произойти.

Они оделись и вышли с разочарованным Костей вслед за горцами и поехали в тряском "газике" куда-то под гору, а человек в папахе, оборотясь к ним с переднего сиденья, продолжал:

— Познакомитесь с нашим Александром Ивановичем. Он проходыв дийсну вийскову службу у Черни. И оженывся здесь. Он робыт ликарем.

— Кем? — переспросил Иванов, чувствуя, как он приближается к странным событиям.

— Ликарем, — пояснил еще раз человек. — Александр Иванович третий человек в округе писля ксенза, писля дыректора школы...

— А... — только и произнес Иванов.

Свет фонарей слепил глаза. Мелькали заборы и деревья. Поверх всего скользила вечная луна и ночной мир — плоский, как фигуры в китайском театре. Машина остановилась, и они стали подниматься по лестнице куда-то вверх под реснитчатые верхушки елей. Его вдруг беспричинно охватил страх незнакомого места, и сердце забилось сильнее. Внизу, обрамленное снегом, блестело Сеневирское озеро. Горцы в своей мягкой обуви шли быстро и ловко. Один Константин недовольно сопел от натуги. На террасе перед домом их ждал человек в белом костюме, в белой рубашке, но без галстука: