Такой же расизм и утверждение, что советский империализм — это по сути всё тот же, только замаскированный марксистской идеологией, империализм русского народа, который, дескать, унаследовал от монголов стремление к мировой империи. Как тут сомневаться, когда сам Маркс говорил о неизменности внешней русской политики, начиная с Ивана Калиты. В результате этой политики, уверял Маркс, Россия, благодаря «энергии и активности её варварской нации», успела к середине XIX века продвинуться по пути к мировой империи.

О том, что подобные суждения — расизм, очень верно говорил покойный М. М. Карпович в статье «Русский империализм или коммунистическая агрессия?»: «Приступая к рассмотрению корней советской экспансии, мы должны, прежде всего, отвергнуть идею, согласно которой народы по природе своей могут быть воинственными или миролюбивыми, империалистическими.

Нет надобности оспаривать этот странный вид расизма».

Статья Карповича разрушает сфабрикованный западными и некоторыми русскими советологами расистский миф о прирождённой склонности русских к империализму. Ограничусь только главными положениями статьи: «С самого создания Московского царства российский государственный опыт не только протекает параллельно с ростом национальных держав на Западе, а и прямо с ним связан. Василии и Иваны, объединявшие русские земли, были современниками Фердинанда и Изабеллы испанских, Людовика XI во Франции, Тюдоров в Англии. По сути дела, все они действовали одинаковыми методами… Когда Европа вступила на путь колониальной экспансии, Англия, Франция, Испания и Португалия переплыли Атлантический и Индийский океаны… Россия пошла на восток…»

Вывод М. М. Карповича: «… дореволюционный русский империализм в основном ничем не отличался от империализма других великих держав. Российская империя была вполне нормальной державой, и политика её была традиционной политикой любой империи. Ни развитие, ни экспансия её не нуждаются в ссылках на какой-то русский мессианизм или же какие-то особые черты русского характера».

Но последователи марксова начертания русской истории не хотят видеть, что империализм царской России, как показывает М. М. Карпович, так сказать, империализм нормальный, классический, не более империалистический, чем империализм других европейских держав. Дальше, чем «Константинополь рано ли, поздно ли, а должен быть наш», этот прежний русский империализм не шёл. И если уж говорить об империализме царской России на языке марксизма-ленинизма, то это был ещё империализм «феодально-военный», а не современный, основанный на господстве финансового капитала и вывозе и размещении капиталов. Перед Первой мировой войной Россия беспримерно быстро превращалась в промышленную страну, но капиталов не только ещё не вывозила, а наоборот, ввозила огромные капиталы и должна была прибегать к займам. Иностранный капитал господствовал в целых областях русского производства и строительства, особенно в тяжёлой промышленности. Таким образом, Россия не только не могла участвовать в империалистической борьбе за раздел мира между капиталистическими государствами, но русский народ сам был жертвой угнетения иностранным финансовым капиталом и подвергался эксплуатации иностранной буржуазией, которая ввозила в Россию капиталы.

Вообще нет никаких оснований видеть в до-большевистском русском империализме прообраз империализма советского. Нужно быть совсем слепым, чтобы сравнивать его с доктриной Брежнева: страны социалистического содружества, читай Советский Союз, имеют право оккупировать любую «социалистическую» страну, если только им покажется, что эта страна подвергается опасности антисоциалистического перерождения, то есть отхода от сталинской модели. В оправдание военной оккупации Чехословакии «Правда» писала: «Коммунисты братских стран естественно не могли допустить, чтобы во имя абстрактно понимаемого суверенитета социалистические государства оставались в бездействии…» По сравнению с этой доктриной империализм царской России был почти уездным. Во всяком случае, истоки советского империализма нужно искать не в русской истории и не в особом мессианизме русского народа, а в марксистском эсхатологическом мифе мировой революции.

Скажут: революционный энтузиазм в Советском Союзе давно угас. В марксизм больше не верят даже члены ЦК партии. Первоначальная вера сменилась цинизмом. Всё так, но это не меняет дела. Вспомним, религия французской революции достигла наибольшего распространения не при якобинской диктатуре, а при Наполеоне, а он вряд ли верил в идеалы свободы, равенства и братства, даже когда числился якобинцем. И французские солдаты, которые на картине Гойи «Третьего мая» расстреливают испанских повстанцев, вероятно, в эти идеи больше не верят. Но их привело в Испанию движение народов, вызванное землетрясением французской революции.

Не исчерпана ещё и энергия экспансии коммунистической революции. В т. н. социалистических странах марксова вера умерла, но за их пределами она живет ещё в миллионах человеческих сердец. Выводы, к которым Маркс пришел на основании изучения английского капитализма XIX века, не приложимы к условиям, созданным научно-технической революцией, марксистская антропология убога и трагически ошибочна, марксистская практика чудовищна, и все-таки марксизм сегодня единственное политическое учение, которое, хотя и обманно, отвечает изначально заложенному в иудео-христианской цивилизации ожиданию прихода всечеловеческого царства свободы и справедливости. Марксизм — это псевдонаучная, материалистическая, безбожная метаморфоза Тысячелетнего царства.

Есть ещё и косвенные опровержения взгляда: «У нас будет по-другому».

На Западе все больше распространяется мнение, что тоталитарный советский строй порожден вовсе не марксизмом, а русской историей. Мнение это стало общим местом, вошло в поговорку. Только ленивый его не повторяет. Большевики, дескать, не столько социализировали Россию, сколько русифицировали социализм. Сталин просто-напросто восстановил исконные тоталитарные устои русского государства, созданные византийским цезарепапизмом, татарским игом, московскими царями и бюрократическим абсолютизмом Империи, описанным бессмертным маркизом де Кюстином, отдыхавшим на Руси под сенью развесистой клюквы. И вот еще: феодализма в России не было! Короче говоря: белого царя сменил красный, но все осталось по-старому. Это все знают, не стоит и проверять. А марксизм тут ни при чем и никакой ответственности за архипелаг ГУЛаг не несет. Поэтому бояться прихода к власти «наших» коммунистов не нужно. Никакие они не сталинцы. Редактор «Юманите» Рене Анрие пишет: «Французская коммунистическая партия со всей необходимой решительностью осудила эксцессы сталинского времени в Советском Союзе. В наши дни она одна обличает все покушения на свободу, где бы в мире они ни происходили».

Однако послушаем, что рассказывает в своей последней книге «В общем…» бывший коммунист Клод Руа. Когда в 1957 году его исключали из французской компартии, Жорж Марше ему кричал: «Миллионы арестованных в Советском Союзе, десятки тысяч в Венгрии! А я говорю тебе: еще недостаточно арестовывали, еще недостаточно сажали в тюрьму!»

И вот с этим самым Жоржем Марше, еще недавно «любимым сыном Москвы», французские социалисты собираются «восстановить свободу во всем ее сиянии». Для оправдания этого противоестественного союза и потребовалась теория, что сталинщина исключительно русская болезнь. Запад никогда не заразится. Климат другой.

За Сталиным пришлось отступиться и от Ленина. После выхода первого тома «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына, недавно переизданной книги Романа Гуля «Дзержинский» и некоторых других исследований стало больше невозможно сомневаться: сталинская модель социализма в главном сложилась уже при Ленине. Некоторые французские левые, Морис Клавель, Андре Глюксман, Бернар-Анри Леви и их друзья, сделали тогда единственно правильный вывод: зачаток Архипелага ГУЛАГ в марксизме, а не в русской истории. Но большинство левых не хочет этого допустить. Марксизм во что бы то ни стало нужно выгородить, даже ценой отказа от Ленина. Нелегко было. Ведь еще совсем недавно утверждалось, что Владимир Ильич завершил незаконченную мысль Маркса и вытащил марксизм из болота разных правых, центристских и левацких тенденций, на которые разложилась социал-демократия во время II Интернационала. А теперь вдруг с Лениным расставаться! Первый шаг — Ленин, конечно, марксист, тут спора нет, но ему помешали особые исторические обстоятельства: отсталость России, пережитки царизма, привычка и даже любовь русских к рабству, гражданская война, разруха, капиталистическое окружение и т. д. Шаг второй — (на него, впрочем, многие левые еще не решаются) учитель Ленина на самом деле не Маркс, а Ткачёв. Этой уверткой, придуманной во время оно меньшевиками, теперь все шире пользуются. Еще до Тибора Самуели в это верили многие американские социологи, да и русские; увы — и Бердяев.