— Сядь в тень, — сказала Вуивра. — Тебе жарко.

Арсен уселся рядом с ней и стал откровенно разглядывать её, не боясь, что она заметит, куда направлены его взоры. Чистота, свежий цвет лица, необыкновенно правильные черты, грациозность, сдержанная непринуждённость движений и бесконечная гармония, постоянно переходящая в новую гармонию, — всё в ней удивляло его так же, как в первый день. Он видел в ней собранные воедино, нашедшие форму и приведённые в порядок неуловимые элементы тех грёз, которые витали иногда в его сознании и в которых не было ничего определённого. Вуивра смотрела прямо ему в лицо, подстерегая и в его чертах и в его маленьких серых глазах признаки взволнованности.

— Ты боишься, что обо мне узнают в твоей деревне? — спросила она.

— Может быть, уже узнали. Но меня удерживает не это.

— А, значит, ты боишься ада? — Арсен не ответил. — Так ты всё-таки считаешь, что я порождение ада?

— Так или иначе, где-то ты ведь появилась на свет, — заметил Арсен.

— Вы, жители Юрских гор, должны были бы знать, откуда я пришла. Если бы у вас была хотя бы капелька памяти, вы не стали бы принимать меня за исчадие ада. Даже если предположить, что дьявол существует, хотя я ни разу его не видела, по мне так он всего лишь маленький мальчик.

— Как это так?

— Я уже была на этих равнинах и в этих Юрских горах задолго до появления дьявола, и даже задолго до появления человека. Тысячи лет я жила одна-одинёшенька, вместе с лесом и зверями, которые и составляли всё живое на земле.

— Наверное, это было не слишком весело, — сказал Арсен.

— Среди зверей встречались и страшные, но, если подумать, страшнее всего был сам этот край. Леса, куда не проникал свет, заболоченные земли, топи, гнилые места, где кишела всякая гадость, — вот что представляла собой эта низменность. Я старалась чаще держаться гор, сидела у грохочущих потоков, бродила по утёсам. День и ночь слышала я голоса волков, северных оленей, зубров, медведей, носорогов, мамонтов.

— Собаки иногда тоже сильно надоедают своим лаем, — заметил Арсен.

— Я, — продолжала Вуивра, — существовала до жизни, я была моделью, формой, по которой она пыталась медленно отливаться. Во взгляде зверей я искала свет разума, который возвестил бы об окончании моего одиночества. Я дожидалась появления первых людей. С какой любовью и беспокойным упованием я сопровождала их, когда они делали свои первые шаги по юрским равнинам и горам. Я вела за руку моих дорогих сгорбленных монстров с согбенными коленями и низкими черепами в гроты Арле, Рошданна, Гонвиляра, Рошфора, чтобы они могли там защититься от хищников, от морозов и бурь. Вместе мы научились добывать огонь и говорить: «Га но крр крр уа».

Вуивра заговорила на языке доисторических жителей Юры. Арсен прикрыл ладонью рот, подавляя зевоту. Через плечо окинул взглядом равнину. Вдали повозка уже подъезжала к ферме. Ещё минут пять, и в путь, чтобы не торопясь прийти как раз вовремя, главное не слишком рано.

— Они хорошо меня знали, — продолжала Вуивра. — Я была для них и убежищем, и надеждой. Они называли меня матерью людей, жизнью, светом, землёй, солнцем, источником. Впоследствии этих имён становилось всё больше, и из них стали возникать боги. Гордясь жителями Юры, я видела, как они растут, а они, гордясь собственной отвагой и своей предприимчивостью, не забывали, какую роль во всём этом сыграла я. Я была вместе с вами в ваших городах, расположенных на берегу озера Шален, а позднее — в ваших секванских городах: в Безансоне, Абиолике, Мандере, Сегободиуме, Арентоде. Боги меняли имена, но оставались всё теми же богами, а это значит, что в своём экстазе вы увековечивали меня. В Ликсавиуме, нашем теперешнем Люксее, куда богачи из Секвании приезжали на воды, вы поклонялись мне, нарекая Сироной, богиней вод, но я узнаю себя и в Минерве, и в Аполлоне. Вот время-то было, а как прекрасны были жители моей страны! О дьяволе тогда никто и не слыхивал. Те сила, грация и благородство, которыми они наделяли своих богов, составляли сокровищницу их упований. Это они самим себе давали обеты, что в один прекрасный день сравняются со своими богами…

— Слушать тебя не скучно, — сказал Арсен, вставая, — но мне пора идти.

Вуивра тоже встала и сказала, взяв его за руки:

— Как видишь, между мной и дьяволом нет ничего общего. Я — девушка без всяких загадок. Я люблю леса, пруд, реку, все времена года. Я беззаботна, я просто живу ради игр и удовольствия. Во мне слишком мало таинственности, чтобы я могла послужить пристанищем какому-нибудь бесу. Вот в ком действительно много всякой темени, так это в тебе. В твоей деревянной голове всё тонет во мраке и тумане. Но это вы все, жители Юры, стали такими, когда пришли проповедники бесконечности, чтобы отвратить вас от ваших богов.

— Это только ты так думаешь.

— Это я так думаю? Ах, если бы ты знал тех, кто жил здесь раньше! Они были не то, что вы, теперешние — не ощупывали себя, не заглядывали в своё сознание, пытаясь отыскать первый конец бесконечности. А всё очень просто — они стремились быть похожими на меня.

— Ну ладно, я всё-таки пошёл.

Арсен хотел отдёрнуть руки, но Вуивра удержала их в своих ладонях и сказала, прижавшись к нему:

— Ну теперь-то ты веришь, что я не дьявольское отродье?

Склонившись над лицом Вуивры, Арсен вдыхал её запах. Тело её пахло лесом, землёй, росой. Она раскинула руки, словно дерево — свои ветви. В её зелёных глазах струилась река, а волосы у неё были чёрные, как тот тёмный бор, что закрывал горизонт. Кожа её сияла радостью юрского лета, утренней невинностью зверей и детским упоением от незамысловатых и буйных игр. Дьявола тут и в помине не было, и Арсену пришлось с этим согласиться. Однако невинность эта выглядела ещё более подозрительной и из-за неё Вуивра казалась ему ещё более необычной, ещё менее человечной, чем в том случае, если бы она являлась бесом, который людям всё-таки немного сродни.

— Может статься, мы ещё поговорим об этом, — произнёс он, уходя.

Поставив повозку с сеном в ригу, Виктор глотнул немного вина и вскочил на велосипед, чтобы заехать к кузнецу и поторопить его с ремонтом ступицы колеса от косилки. Юрбен, не дожидаясь Арсена, залез на повозку и стал разгружать её. Он стоял, широко расставив ноги, втыкал вилы в сено и подавал его Эмилии, которая брала сено в охапку и передавала Белетте. Хотя на повозке было не так жарко, как под черепичной крышей чердака, Юрбен весь взмок от пота. К усталости примешивалось беспокойство оттого, что он чувствовал неподалёку присутствие Луизы — она отговаривала его заниматься этим, по её словам, непосильным для него делом и теперь подмечала сбои в его работе. Он не мог долго поддерживать первоначальный ритм работы. По мере того как сена на повозке становилось меньше, подавать его наверх становилось всё труднее. Когда он поднимал вилы, руки у него дрожали, движения замедлялись, утрачивая размеренность. Волнуясь, Юрбен делал над собой усилие, но и дыхание, и мускульная сила были у него на пределе. Он стал из-за этого даже хуже видеть, и ему казалось, что вместе с потом из него выходит душа. Отступив назад на шаг, чтобы поднять груз, он почувствовал, как ноги у него подогнулись, и он зашатался. От падения его спасли только вилы, которые он вонзил в сено и на которые опёрся, на мгновение замерев и стоя с растерянно блуждающим взглядом. И в этот момент он услышал то, чего опасался больше всего, голос Луизы, воскликнувшей:

— Мне было страшно за вас! Ну, слезайте же, Юрбен. Эта работа уже не для вас.

Он попытался было ещё раз поднять свою ношу, но тут уж Луиза рассердилась.

— Юрбен, слезайте немедленно. Я не желаю видеть, как вы сломаете ногу.

Старик больше не возражал и, задыхаясь, сел на сено. Арсен, который наблюдал за всей этой драматической сценой с порога риги, вошёл в помещение и ничего не сказал. Обхватив Юрбена обеими руками, он помог ему спуститься с повозки, а сам залез на неё и продолжил работу. Эмилия и Белетта подошли к краю чердака, но, как и Арсен, не произнесли ни слова.