Арсен сидел на другом конце стола, и ему даже говорить-то особо не пришлось. Слабость Бейя заключалась в сангвиническом темпераменте, фатовстве неоценённого по достоинству хлыща и в безусловном краснобайстве. Достаточно было одного умело вставленного слова, чтобы выудить у него все его тайны. Впрочем, Арсен узнал не больше того, что ему было уже известно. Роза Вуатюрье была для Бейя невестой, на которой останавливают свой выбор за неимением лучшего. Он, однако, опасался, что этот брак не только не даст ему свободы действий, но ещё и поставит его в зависимость от тестя, обречёт на работы в поле. С другой стороны, Роза не была красавицей и вызывала в нём весьма умеренные чувства. Арсен предоставил ему самому дойти в разговоре до Вуивры и, наконец, Бейя же с притворной недоверчивостью спросил Арсена, уж не видел ли он её.

— Я встречаю её частенько, — ответил Арсен. — Даже беседовал с ней. Только пусть то, что я тебе сказал, останется между нами.

Красное лицо Бейя стало тёмно-красным, а глаза его заблестели.

— А как её рубин?

— Лакомый кусочек. Я хорошенько рассмотрел его вблизи. Он стоит того, чтобы его заполучить, но только в одиночку это не получится. На днях у меня была прекрасная возможность. Если бы как на грех не заболела нога, я бы рискнул. Только, как ты, наверное, догадываешься, тут нужны быстрые ноги.

— Ну если надо побегать, — заметил Бейя, — то ты меня знаешь. Вряд ли кто-нибудь в округе бегает с такой быстротой, как я.

Арсен ничего не ответил, покачал головой, и, взглянув на часы, поднялся из-за стола.

В следующую субботу Арсен и Юрбен, вернувшись с поля и поужинав хлебом с сыром, около восьми вечера выехали с фермы на повозке, гружённой кирпичом, черепицей, брёвнами и прочими строительными материалами. Она оказалась такой тяжёлой, что лошадь с трудом тронулась с места. Арсен, который уже давно сделал заказы плотнику и столяру, решился сообщить о своих проектах только два дня назад. Речь шла о том, чтобы построить Юрбену дом на общинных землях Ревейе. В Во-ле-Девере по обычаю любой человек без крова, будь то местный или чужак, имел право построить себе дом на общинных землях и владеть им, пользуясь всеми исключительными правами собственника, но лишь при условии, что построен он будет за одну ночь. Это условие было не только ограничительной мерой предосторожности. Оно также обеспечивало алиби коммуне, поскольку ведь не могла же она уступить просто так часть своего имущества, пусть даже в пользу бездомного, и не испытывать при этом чувства стыда. Если же дом вдруг возник за ночь, то тут уж коммуне не следовало упрекать себя за отказ от собственности во имя милосердия. Её ставили перед свершившимся фактом. Арсен выбрал для стройплощадки прилегающий к дороге участок общинных лугов, в сотне метров от дома Мендёров. Сквозь деревья Юрбен мог видеть и дом Мюзелье, в котором проработал тридцать лет. Выбор стройплощадки имел ещё и то преимущество, что дом стал бы бельмом на глазу для Мендёров, имевших обыкновение выпускать на это место свиней.

В общем и целом, семья отнеслась к решению Арсена с прохладцей. В нём усматривали спешку, неприличную и едва ли не оскорбительную для старика. Дело выглядело так, будто они принуждают его покинуть ферму, опасаясь, как бы он не остался здесь навсегда. Это было тем более тягостно, что Луиза непрестанно повторяла старику, что его отъезд не к спеху, что он может не торопясь собраться с мыслями и подготовиться к своей новой жизни, и что на ферме он всегда найдёт кров и пищу. Вся эта безотлагательность раздражала и огорчала её. Кроме того, в семье Мюзелье находили несуразной мысль о постройке дома за «четыре су», неизбежно тесного, в то время как в Во-ле-Девере было несколько домов, сдававшихся внаём, где за незначительную плату Юрбен имел бы более просторное жилище и больше удобств. Всем этим открыто высказанным возражениям Арсен не счёл нужным противопоставлять собственные доводы, а только заявил: «Что решено, то решено. Если дом ему не понравится, всегда будет в его власти устраиваться там, где он захочет».

Виктор наблюдал из кухонного окна за отъезжающей повозкой с молчаливым негодованием. Он запретил себе участвовать в том, что считал несправедливой и оскорбительной расправой, да и вообще глупостью. В течение двух последних дней он не упускал ни одного случая, чтобы объяснить Юрбену, какими чувствами руководствуется Арсен в этой затее и какие она влечёт за собой неудобства. Он неоднократно пытался подтолкнуть Юрбена к тому, чтобы тот открыто высказался против этого замысла. Старик ничего не ответил. Однако и он сам, причём ещё в большей степени, чем остальные, относился к этому предприятию отрицательно. Сам дом интересовал его мало. Он даже не собирался взвешивать все его преимущества и неудобства. Однако поспешность, с которой Арсен переселял его, и особенно проявляемая им при этом непреклонность наполняли сердце старика горечью. Когда Юрбен думал, с какой щедрой нежностью и заботливостью он относился к этому мальчику с самого раннего детства, ему начинало казаться, что он дарил свою любовь чудовищу. Он говорил себе, что лучше было бы полюбить собаку.

Арсен вёл лошадь под уздцы. Им предстояло пройти не более трёхсот метров. Там виден был куст шиповника, росший у дороги на самом краю участка. Юрбен шёл рядом с телегой и не сводил глаз с приземистой, крепкой фигуры жестокосердного мальчишки. «Если бы не он, — размышлял Юрбен, — никому никогда и в голову бы не пришло прогнать меня с фермы и я до конца дней своих прожил бы там, где прошла добрая половина жизни». Юрбен всегда знал, что его юный хозяин суров, но до последнего времени верил в его дружелюбие, и своё разочарование в Арсене переносил даже болезненнее, чем мысль о разлуке и одиночестве. Когда он запрягал на конюшне лошадь и к нему подошёл Арсен, чтобы помочь, он чуть было не спросил его, за что тот на него сердится, но гордость не позволила ему.

Было ещё светло, но поскольку солнце уже село, можно было приниматься за работу. Несколько минут назад привёз на своей ручной тележке мешки с известью и инструменты каменщик Жукье. Вечером к нему должен был присоединиться и его сын. Каменщик уже обмерял участок складным метром и вбивал в землю вешки. Дом Юрбена должен был иметь две комнаты, одну — окнами на дорогу и изгородь, другую — с видом на реку. Арсену хотелось, чтобы фасад располагался между ясенем и вишневым деревом, отстоящими от будущего дома на восемь-десять метров. Поскольку времени было в обрез, они решили сэкономить на трудоёмкой кирпичной кладке, чтобы сделать как можно больше отверстий. В каждой из комнат должно было быть по два больших окна, которые столяр мог поставить на место в любой момент. Чтобы дом был прочным, каркас делался из брёвен, а промежутки заполнялись кирпичной кладкой. Первым делом нужно было вырыть четыре ямы, чтобы установить в них стойки, поддерживающие каркас в четырёх углах дома. Старик распряг лошадь, которая пошла домой сама, и с сердцем, полным обиды, принялся копать землю с той добросовестностью, какую он вкладывал вообще во всякое дело. Этой землёй никто никогда не пользовался, за исключением мендёровских свиней, ворошивших только верхний её слой, а от летней засухи она ссохлась ещё больше. Пока Арсен и Юрбен копали, Жукье прорыл желобок вдоль натянутого между ямами каната. Поскольку предполагалось соорудить лёгкий дом, мощный фундамент не требовался. Плотник и столяр прибыли вместе и привезли телегу с деталями остова, окнами, дверями и досками. Не теряя времени на приветствие, они принялись разгружать и складывать в определённом порядке детали конструкции и, пользуясь тем, что было ещё светло, стали кое-какие из них сразу же собирать. Работников подгоняло время, и все шестеро мужчин работали молча, за исключением Жукье, злившегося на то, что его сын запаздывает. «Вот увидите, этот дармоед никак не может выбраться от Жюде. В субботу вечером их теперь просто не удержишь». У обочины дороги иногда останавливались любопытные, которые, стесняясь того, что сами не работают, почти тотчас же удалялись прочь. Предложил свои услуги Арсену и Бейя, правда, без особого пыла и не преминув заметить, что одежда на нём не рабочая. Арсен отказался и, улучив минуту, когда они оказались чуть в стороне от остальных, сказал ему вполголоса: «Завтра в пять часов вечера у пруда. Ну, знаешь, там около сливной трубы». Бейя только затем и пришёл, чтобы договориться об этой встрече.