А если сверху – то шёпот звёзд, в котором некоторые пытаются уловить голоса неведомых пока инопланетных существ. Впрочем, снизу тоже звёздный шёпот может проходить, сквозь землю.

А может, шёпот голосов потусторонних, параллельных миров – эти могут находиться бог знает где: и справа, и слева, и сверху и снизу. Или же он представляет собой вообще нечто невообразимое. Откуда, из каких измерений он доносится? Виталий не знал, и, значит, не мог идентифицировать шёпот. А поскольку не мог соотнести хоть с чем-нибудь более-менее известным, то не мог и понять, что шепчут.

А понять хотелось. Вдруг шёпот предупреждает о чём-то? Или хочет поведать важную тайну? Сообщить грандиозное открытие? Рассказать о минувших веках, или, наоборот, о будущем?

Виталий давно открыл в себе свойство понимать всё, что слышит, если мог разобрать звуки, определить, с чем можно соотнести услышанное, идентифицировать его. Если он слышал звуки незнакомой речи, и знал, что говорят, к примеру, на хинди, у него в мозгу что-то щёлкало – и он начинал понимать всё, о чём говорится. Если улавливал из разговора, что речь идёт о проблеме в области офтальмологии, или сепарации газов, то свободно мог поддержать любую беседу, обсуждение любой проблемы. Причём на таком уровне, что говорившие обязательно признали бы в нём коллегу. Когда знаешь, о чём говорят, поддерживать разговор не сложно.

И это не было чтением чужих мыслей: мысли у Виталия всегда возникали свои. Достаточно оригинальные, свежие и новые. Причиной тому была хорошая память и умение логически объединять два любых, казалось, совсем не связанные между собой понятия, вроде циклона над Ямайкой и автоаварией в Южном Бутово. Он воспринимал мир как единое целое, оттого связи между отдельными элементами мира виделись ему достаточно отчётливо.

Он мог находить утечку газа из подземных магистралей, выводя её из недовольства тех же котов, которые, морщась, ругались, что "воняет!".

И чем больше он узнавал, тем легче становилось понять новое, тем легче идентифицировать увиденное и услышанное. Ведь объём знаний увеличивался, следовательно, расширялась и зона поиска: было, из чего выбирать.

Для него не составляло проблем прочитать египетские иероглифы или фестский диск, узелковое письмо майя или рукописи на санскрите. Он легко разгадывал самые сложнейшие шифры, если знал наверняка, что послание зашифровано.

И всё же главная загадка оставалась: шёпот… Он не давал Виталию покоя. Главное, не было уверенности, что удастся когда-либо её разгадать.

Виталий ударился в изучение древних языков, хотя понимал, что никогда не сможет услышать их звучание. Но возможности изучать инопланетные языки до сих пор ни у кого не появилось. А так хоть оставался малюсенький шанс: вдруг удастся узнать что-то ещё, что позволит древним языкам зазвучать? Хотя бы по аналогии с известными.

Ведь, читая египетские иероглифы, Виталий сразу переводил прочитанное, не озвучивая надпись на том языке, на котором она делалась. Невозможно из вида начертанных значков вывести звучание древнего языка. Во всяком случае, пока невозможно.

Виталий сравнивал иероглифы нынешних японского, корейского, китайского языков с произношением, пытаясь вывести зависимость знака от звука. Он проделывал аналогичные операции со всеми современными языками… но ничего не получалось.

А желание разгадать тайну неслышимого шёпота оставалось. Ведь если звучит голос, значит, существует и его носитель. А поэтому, рано или поздно, удастся с ним встретится.

Сколь много ни знай, а всегда останется во Вселенной что-то непознанное…

Когда-то, очень давно, жили-были в одной стране сильные и смелые люди. Они ходили не горбясь, гордо выпрямив спину.

Но вот однажды появился в стране князь. То ли сам откуда-то пришёл, то ли его люди позвали, потому что считали всех вокруг равными и не могли подчиняться кому-либо из своей среды. А тут вроде посторонний, ему подчиняться незазорно, пусть правит, пусть царствует. То бишь, княжит.

А князь оказался жутко честолюбивый. Да это не беда, а беда то, что не терпел он, когда кто-то ходит с прямой спиной. То ли потому, что сам был маленького роста, то ли рост его измерялся не в метрических мерах. То есть имеется в виду рост психологический. Мелковат оказался князь для народа.

Словом, начал князь потихонечку пригибать людей к земле. Одни оказались способны согнуться – была в них достаточная гибкость спины, а другие не смогли, и сломались. Всё шло строго по закону статистического распределения, согласно эволюции: она даёт полный спектр живых организмов, а выживают лишь наиболее приспособленные к конкретным условиям.

А князь всё гнул и гнул – не нравились ему прямые спины. И, в конце концов, добился своего: ни одного человека с прямой спиной в его королевстве – позже оно стало называться королевством – не осталось.

Князь, гордо выпрямившись, озирал море склонённых перед ним спин, мечтал как-нибудь пробежаться по ним из конца в конец, и тихо радовался. А может, и громко, но его никто не слышал: когда человек наклоняется, кровь приливает к ушам, и слух ухудшается. И зрение людей с кривыми спинами ухудшилось: склонённые могли рассматривать разве что носки ботинок. Ну, и ещё два-три метра вокруг. Ни о какой перспективе и речи идти не могло.

Но так продолжалось недолго: увидели враги, что все люди в стране ходят склонёнными, взяли да и напали на неё. И убили князя, ведь он в одиночку не мог обороняться от скопища врагов.

А люди с кривыми спинами так ничего и не заметили. Им было всё равно, перед кем склоняться.

«Аэропорт закрыт. Ремонт неба», гласила надпись.

– Тьфу ты, чёрт! – ругнулся остановившийся чтобы прочитать написанное, мужичонка в соломенной шляпе, долгополой свитке, пестрядевых штанах, да берёзовых лаптях с онучами. Под уздцы он держал чалую лошадь, запряжённую в дровяную телегу. – А я хотел к брату съездить, на день рождения!

– А брат далеко живёт? – спросил вышедший из ворот другой мужичок, неспешно плевавший семечки. Одет он был почти так же, только вместо лаптей на ногах имел смазные сапоги. Впрочем, видавшие виды и потому украшенные не одной заплаткой.

– В соседней деревне.

– Тогда поехали. Моя лошадь засеклась, а городская полоса ещё не отремонтирована. Подвезёшь?

– Что за разговор? – обрадовался мужичонка. – День рождения не перенесть!

– Заезжай! – вышедший из ворот распахнул обе створки.

Телега въехала во двор аэропорта.

– Тебя как зовут-то? – спросил распахнувший.

– Крисп. А тебя?

– А меня Бэвлин.

У ворот на лужайке мирно паслась саврасая лошадь, и лишь когда пыталась сделать шаг, чтобы подобраться к особо вкусному пучку травы, становилось видно, что лошадь хромает.

– Убегалась Савраска, – вздохнул Бэвлин, снимая с выкрашенной синей краской телеги здоровенную бочку со шлангом, закачивающимся садовой лейкой.

Он перегрузил бочку на телегу Криспа. Тот суматошно отодвинул свёртки с подарками. Бэвлин уселся рядом и приказал:

– Трогай! Дорогу-то знаешь?

Крисп дорогу знал: ездил к брату прошлым летом, помогал в сенокосе. Но на всякий случай спросил:

– По синей? Ничего не поменялось?

– А что может поменяться? – удивился Бэвлин, устраиваясь поудобнее. – В соседние деревни – синяя полоса, в город – зелёная, в столицу – красная.

– А к иноземцам – коричневая, – добавил Крисп, желающий показать, что и он что-то знает.

– Эге ж, – согласился Бэвлин.

В стороне оставалась ещё одна полоса, белая. Крисп, кажется, и не заметил её намедни. Да и что можно заметить, когда едешь в самый первый раз, и главной задачей считаешь правильно заехать, куда укажут. Тут не до гляделок по сторонам. Да ещё переживал, боялся свалиться… А сейчас можно спросить:

– А эта куда? – указал он кнутовищем на белую.

– Не знаю, – вздохнул Бэвлин. – И никто не знает.