От острова Арвад до Тира располагалась так называемая Финикия. Точнее было бы говорить о территории финикийцев, ибо, насколько известно, города, которые ныне объединяют под этим названием, никогда не были политически едины в строгом смысле слова. Во времена Навуходоносора Тир, самый южный из них, был, вне всякого сомнения, столичным городом, доминировавшим над другими, особенно над Сидоном; тот в самом начале I тысячелетия являлся всего лишь маленьким поселком. Самый северный из финикийских городов — остров Арвад — из-за удаленности имел не слишком большое значение для Вавилонии; правда, преимущества его расположения были довольно серьезными: невзирая на малые размеры (площадь примерно 800 на 500 метров), город имел хорошо защищенный порт, открывавшийся в сторону материка. У горожан не было проблем с водоснабжением, поскольку рядом, прямо у моря, были источники пресной воды.

Главная ценность финикийцев для азиатских империй состояла в том, что они имели флот. Во времена Навуходоносора горизонтом тирян было всё Средиземное море, и они вовсе не собирались играть какую-либо военную или политическую роль на суше; как и остальные финикийские порты, они довольствовались тем, что владели сельскохозяйственными пригородами у своих стен. Кроме этого, их заботил только контроль над горными областями. Они по-прежнему, как уже на протяжении тысячелетий, добывали там кедр, ель, сосну, использовавшиеся для кораблестроения и возведения монументальных зданий. В особенности им необходимо было иметь хорошие мачты. Процветание тирской экономики было известно всем; его знаменитое описание оставил Иезекииль. Согласно ему, в VI веке торговля тирян простиралась по всей Западной Азии, включая Анатолию. Нет ли в этой картине доли поэтического преувеличения? Подозревать его позволяют ассирийские источники VII века, рисующие более скромную картину; век спустя положение Тира не должно было слишком измениться — по крайней мере нет никаких резонов это предполагать.

Особняком от всей остальной Финикии надо рассматривать Библос[18]; хотя культурно этот небольшой город к ней и принадлежал, но все современники, включая вавилонян, считали несомненным, что это был уголок Египта в Азии. Фараоны отправлялись туда поклониться местной богине, «госпоже Библоса», и поставили там статую своего бога Гора. Тексты зафиксировали паломничества египетских царей в Библос в 601 и 591 годах. Конфликты между азиатами и египтянами никогда этот город не затрагивали — по бессрочному негласному договору он оставался в стороне от них. Правда, ни бухта, ни сам город — очень небольшой — и не могли быть использованы в военных целях.

К югу от Финикии до «реки Египетской» тянулась окраина империи — страна Филистимская. Этот термин употреблялся начиная с конца IX века, но обозначал, как и слово «Финикия», не единую политическую реалию, а совокупность городов, в данном случае — пяти. Три из них — Ашдод, Аскалон и Газа — располагались на морском берегу; два других — Экрон и Геф — находились несколько дальше от моря. О точном местоположении последних историки ныне спорят.

Филистимляне явились с моря в конце XIII века, уже будучи смешанными с другими народами; эти этносы ныне известны нам только по названиям. Насколько мы знаем, пришли они с северного эгейского побережья. Сначала это были небольшие группы, неприметно селившиеся в низинах к югу от Финикии с согласия и при поддержке фараонов, господствовавших тогда над этой областью. В момент воинственного натиска «народов моря», как называли их египтяне, филистимляне добились независимости, «Народы моря» были разнородным конгломератом племен; они шли — преимущественно морем — от средиземноморского залива Искендерун к Египту, разоряя прибрежную полосу. Видимо, только Тир устоял перед их напором, и эта стойкость обеспечила ему с тех пор гегемонию в регионе. В дельте Нила «народы моря» были разбиты, и большинство их рассеялось по Средиземноморью. Филистимляне — возможно, потому, что у них уже были стабильные общественные институты, — остались в зоне влияния Египта. Сначала они были мореплавателями: Аскалон являлся портом, а Ашдод, хотя и не стоял прямо на берегу, имел «флот» на Средиземном море. Но вскоре, столкнувшись с конкуренцией тирян, они отказались от мореплавания и занялись сельским хозяйством. К местным условиям филистимляне приспособились, кажется, довольно быстро. К VI веку их адаптация, видимо, давно завершилась; в частности, своего главного бога Дагона они наделили новыми чертами, роднившими его с богами соседей, а от почитания остальных богов, которым поклонялись до переселения, отказались. Их пять городов сохранили от общего происхождения только то, что можно назвать самосознанием. Никакой тесной политической связи между филистимлянами не было: это так же верно для них, как и для их северных соседей — финикийцев. Но в обоих случаях некий местный «патриотизм» противопоставлял их окружающим народам, хотя в повседневной жизни они ничем от тех не отличались. В их самоидентификации большую роль играл язык. От Хабура до Иудеи все говорили по-арамейски. Этот язык в качестве второго употреблялся и южнее — до самого Египта. Иудеи пользовались еврейским языком, Аммон, Моав и Эдом — диалектами, очень близкими друг к другу, да и от еврейского мало отличавшимися. Финикийский язык также был им близкородственным. О филистимском мы не знаем, можно сказать, ничего. Он был ничуть не похож на семитские языки, распространенные на азиатском континенте. Сохранился ли он, когда филистимляне переняли от соседей почти все элементы культуры? Кажется, да. Спустя век после Навуходоносора на нем еще говорили в Ашдоде, а может быть, и в Газе.

Таким образом, империя подчинила весь «Благодатный полумесяц» и стала географически совпадать с ним. Уже за несколько веков до Навуходоносора географическая, экономическая и культурная неоднородность региона не помешала ассирийцам собрать его в единое целое. Вавилоняне взялись управлять им после Ассирии и вслед за Ассирией. Победив в настоящем, они должны были обеспечить ему хотя бы минимальную целостность на будущее.

После Набопаласара империя и Вавилония четко осознавались как самостоятельные, отдельные части; единым целым их делал «царь Вавилонский», и только он. И всё же когда Набопаласар рассказывал о победе над ассирийцами, он ставил себе в заслугу лишь освобождение «своей страны», ни словом не упоминая о других народах Ближнего Востока, которыми стал править, уничтожив врага, бывшего прежде и их властелином.

Сын исповедовал ту же доктрину, что и отец, но углубил ее, не лишив, впрочем, простоты. Правда, в начале царствования Навуходоносор явно колебался, подбирая нужные слова. Так, одна из его первых надписей говорит, что он правил «над всеми странами, всеми землями обитаемыми от Верхнего моря (Средиземного) до Нижнего моря (Персидского залива)», что он царь «дальних стран, далеких гор от Верхнего моря до Нижнего моря». На самом деле составитель этой надписи не описывал в точности мир, находившийся под управлением Навуходоносора, — здесь явное преувеличение. Он просто повторял обычный в вавилонской словесности образ: безмерные земли, которые бог-солнце[19] (прямо названный в этом тексте) в течение своего дневного пути проходит и озирает, которыми он правит «от горизонта до зенита везде, где светит солнце» (или, в других вариантах, бог-солнце).

Но формулы однажды составленного официального текста уже никогда больше не менялись. Надписи противопоставляли «страну», то есть Вавилонию, а также, очевидно, Сузиану и острова Файлака и Бахрейн, «народам» или «племенам» (по-вавилонски эти слова однокоренные), которым обычно сопутствовало определение «пространные».

Речь идет только от лица Навуходоносора. Никто другой — скажем, из высших сановников — в них не появляется. Он был «господином» для «страны» или «подданных своих», но для «племен» являлся царем — «пастырем надежным» (или «законным»). Но цари стран, входивших в империю, не стояли между ним и народами, которыми управляли с его согласия. Они упоминались только потому, что посылали дань. «Племена» прямо подчинялись Навуходоносору. Его «господство» над «страной» (Вавилонией) выражалось в «правлении»; всю же империю он «пас», чтобы тем обеспечить ее «благополучие» и «великое процветание».