Итак, о тяжких семейных обстоятельствах царевича Федора Исаак Масса сообщает следующее: «Федор Иванович взял себе жену еще при жизни своего отца-тирана, и так как в течение трех лет у него не было от нее наследника, она родила одну только дочь, которая вскоре умерла, то Иван Васильевич пожелал, чтобы сын, следуя их обычаю, заточил ее в монастырь и взял себе другую жену… Федор Иванович, человек нрава кроткого и доброго, очень любивший свою жену и не желавший исполнить требование отца, отвечал ему: “Оставь ее со мною, а не то так лиши меня жизни, ибо я не желаю ее покинуть”. В досаде, что сын не подражает ему, Иван горько раскаивался, что предал смерти своего сына, весьма походившего на него»^{92}.[55] Нет никакой уверенности в том, что царевич Иван Иванович по характеру своему был близок Ивану IV, но во всяком случае он оказался более послушен отцовской воле, чем младший брат.

Кроткий Федор нашел для неистового родителя единственную угрозу, способную переломить его настойчивость: царевич поставил на кон свою жизнь. А для Ивана IV жизнь сына обрела теперь особенную ценность, ведь это была еще и жизнь единственного законного престолонаследника, плоть от плоти царской…

Но, быть может, Масса приводит слухи, сплетни, преувеличивает? Ведь с момента ссоры Ивана IV с Федором Ивановичем прошли многие годы, прежде чем нидерландский купец появился в Московском государстве и принялся собирать сведения о царствующем семействе. Так не стал ли он сам жертвой каких-то басен прошлого, трижды искаженных молвой?

Вряд ли. Некоторые подтверждения сведениям торговца обнаруживаются в других источниках. Так, уже поминавшийся Петр Петрей приводит схожую историю. Швед, откровенный недоброжелатель России и особенно династии, которая доставила Шведской короне столько хлопот, рассказывает о преступном намерении государя Ивана Васильевича изнасиловать Ирину Годунову: «Ничем другим она не могла спастись от него, как только криком и воплем: на крик сбежалось много людей из домашней прислуги, мужчин и женщин, что пристыдило его, и он вышел из комнаты, не говоря ни слова. А чтобы эта проказа осталась в тайне, он велел казнить всех прибежавших на помощь к этой женщине. У него было также намерение либо выгнать из страны эту жену своего сына, либо велеть убить ее за то, что она не отдалась его неестественной похоти, [он] уговаривал сына оставить ее и взять себе другую жену… Но в сыне было больше чести и благородства, чем у отца, и он не согласился на это»^{93}.

Петр Петрей также прибыл в Россию через много лет после того, как произошли события, которые он описывает. И, разумеется, красочное описание сцены с «недоизнасилованием» могло быть либо получено им изустно, притом необязательно из первых рук, либо являться плодом его публицистических усилий. Степень его достоверности крайне невелика. Другое важнее: Исаак Масса и Петр Петрей создали два независимых друг от друга источника, но их тексты совпали в одном: царь Иван IV настаивал на разводе царевича Федора, а тот не согласился. Это совпадение свидетельствует в пользу того, что фактическая основа у свидетельства голландца и шведа была.

Здравый смысл заставляет принять историю о мужественном сопротивлении Федора Ивановича притязаниям отца. Иван IV до крайности нуждался в его разводе. В схожих обстоятельствах он дважды разводил старшего сына, да и себе позволил несколько разводов, за которыми следовали неканоничные браки. И при всем том Федор Иванович остался при своей супруге, ни на кого не поменяв ее. Выходит, он действительно должен был отразить жестокий натиск со стороны родителя и разрушить его планы.

Что заставило царевича поступить подобным образом?

Брал жену он не по любви, а по указанию отца. Впоследствии, конечно, царевич мог полюбить ее: в источниках того времени есть прямые высказывания в пользу нежного отношения и привязанности Федора Ивановича к супруге. Но судить об этом трудно: для русских людей того времени дневники и мемуары были чем-то почти немыслимым, и рассуждения о чувствах, о закрытом мире семейных отношений и, тем более, о любовных переживаниях нехарактерны для подданных московского государя. А суждения иностранца — это всегда изложение личных впечатлений или чьих-то рассказов, полученных, так или иначе, на значительной дистанции от семейных дел; притом не важно, делали это из ближайшего круга русского царя или провинциального пушкаря[56]. Сама культура того времени, сам уклад русской жизни и строй книжности нашей мягко табуировали сколько-нибудь пространные рассуждения на подобные темы. Даже патриарх Иов, хорошо знавший обоих и оставивший пространное сочинение о государе — «Повесть о честном житии царя и великого князя московского Феодора Ивановича всея Русии», — написал о взаимоотношениях царя с царицей всего несколько строк, весьма сухо: «[Федор Иванович имел] благозаконную супругу свою благоверную царицу и великую княгиню Ирину Федоровну всеа Руси по всему благими нравы подобну себе, бе же добродетелию и верою к Богу друг друга преспевая»^{94}. Значит, судить о чувствах, существовавших между Ириной Годуновой и Федором Ивановичем, можно лишь с изрядной долей гадательности…[57]

Причина упорства царевича могла лежать и в иной сфере. Дело здесь не в каком-то особом добронравии, не в высокой нравственности. Развод сомнительно выглядел с точки зрения веры, а Федор Иванович как христианин вел себя безупречно. Да, его отец позволял себе чудовищную вольность в этом вопросе. Но современники без одобрения смотрели на него. Четвертый брак Русская церковь позволила монарху в виде исключения: объявив, что скорая смерть третьей жены не позволила осуществить брачные отношения, и сообщив всем тем, кто мог бы, глядя на государя, предаться мечтаниям о четвертом браке и для себя, что это сомнительное супружество — «не в образец» прочим православным людям. Вступление в пятый брак повлекло за собой отказ от причастия до самой смерти. Это весьма серьезный повод печалиться для любого православного. А государь Иван Васильевич развелся с четвертой женой, Анной Колтовской, чтобы впоследствии найти себе новую брачную партнершу! При этом вопрос о престолонаследии не стоял: у монарха на момент развода были взрослые законные сыновья. Наконец, Иван IV не первым в династии Даниловичей начал разводиться с женами и требовать того же от сыновей; еще отец его, Василий III, пошел на расторжение брака с Соломонией Сабуровой[58] из-за ее бесплодия, и тогда митрополит Даниил принял сторону государя, но не все духовенство одобрило монаршее поведение — например, преподобный Максим Грек имел об этом разводе отрицательное мнение. По большому счету, со времен Василия III установилась практика, прямо противоположная христианскому благочестию: разводиться — дело нехорошее и даже скандальное, но для государей сильно упрощенное…

А Федор Иванович захотел остаться чист перед Богом.

Дедушка — не удержался.

Батюшка — не удержался.

Братца — заставили.

И кругом сплошные государственные интересы, разумеется…

Зато их внук, сын и брат не поддался соблазну, не пожелал ставить ни во что великое таинство брака, не захотел забыть о великом священном смысле венчального обряда[59]. Хотя в его случае требование развода было действительно связано с ультимативными требованиями большой политики. У Василия III, когда он разводился с Соломонией, были наследники из Даниловичей — братья. У Ивана Грозного они тоже были — сыновья, да и представители семейства князей Старицких. Рядом с царевичем Иваном Ивановичем присутствовал его младший брат — такой же законный отпрыск Ивана IV, как и он сам. А вот когда у Ивана Грозного остался один бездетный законный наследник — Федор (царевич Дмитрий был рожден вне каноничного брака), на разводе царевича буквально свет клином сошелся. Да только тот оказался тверже прочих мужчин в своей семье. Выглядит его поведение в данном случае так, будто он искупал неблагочестивое поведение ближайшей родни. И невозможно историку с дистанции в четыреста с лишним лет определить, чему повиновался тогда Федор Иванович: душевному порыву или глубоко осознанному императиву веры. Если верно последнее, то в споре с отцом он поступал как исповедник, отстаивая православный идеал семьи.