Александро-Невская летопись содержит известие о том, как 25 июля 1585 года была доделана драгоценная рака для мощей преподобного Сергия Радонежского. Ее начали изготавливать при Иване Грозном, в 1555 или 1556 году, но работы прекратились. Федор Иванович велел ее доделать, мало того, совершил поход в Троице-Сергиев монастырь с царицей Ириной, чтобы там молить Сергия «аще угодно ему будет преложити чюдотворивые его мощи в новую раку». Там же возносились молитвы о «чадородии» «неплодной» царицы^{99}.[63] Летопись неразрывно связывает изготовление этой раки, а также нескольких других, с желанием самого царя, а не кого-либо из его свиты, родственников, приближенных: «Повелением благочестиваго царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Русии и верою его несумненною, и слезами теплыми зачали делати раки серебряные кованыя многоценныя»^{100}.[64]

21 декабря 1591 года, через неделю после того, как на Выборг, против шведов, отправилась шестиполковая рать, Федор Иванович «…на праздник Петра митрополита… ел у патриарха Иова в большой полате» со знатнейшими людьми царства. Вскоре после этого он отправился на большое богомолье, возможно с супругой, и объезжал монастыри на протяжении нескольких месяцев. Столица вновь увидела его лишь на Вербное воскресенье. Царь побывал в Троице-Сергиевом, Никольском Можайском, Пафнутьеве Боровском и Саввино-Сторожевском звенигородском монастырях^{101}. Пафнутьев Боровский монастырь Федор Иванович любил, надо полагать, не менее Троице-Сергиевой обители, поскольку ездил туда неоднократно — так, царь отправился туда на богомолье и в 7103 (1594/1595) году^{102}.[65] Кроме того, боровская иноческая община получила от него поистине царский подарок — там был построен Успенский храм «больши старого»^{103}. К преподобному Пафнутию, как и к преподобному Сергию, царь обращался с молитвой о «чадородии»: тогда было распространено мнение, связывающее рождение государя Ивана Васильевича с «прошением» и «молением» святого Пафнутия. У отца Ивана IV (и, соответственно, деда Федора Ивановича) великого князя Василия III также были тяжкие проблемы с наследником. Первая жена (Соломония Сабурова) так и не дала ему ребенка, да и вторая, Елена Глинская, долго не могла зачать. Монарх и его молодая супруга обращались с молитвами к разным святым, и, как считается, помог им преподобный Пафнутий. Ирина Федоровна и Федор Иванович также связывали с заступничеством преподобного Пафнутия большие надежды. Приделы Успенского собора были освящены в честь их патрональных святых — мученицы Ирины и Феодора Стратилата.

Государева щедрость распространилась и на другие монастыри. Так, например, «…повелением царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Русии» был поставлен «храм камен на Москве в Кремле-городе в Девичье манастыре у Вознесения, о пяти верхах, больши старого, и манастыря прибавлено»^{104}. Ни обитель в целом, ни собор ее, воздвигнутый при Федоре Ивановиче, до наших дней не дошли. Вознесенская («Стародевичья») обитель была основана в 1407 году[66] вдовой великого князя Дмитрия Ивановича. Главный храм ее играл роль усыпальницы для женщин, относящихся к московскому монаршему роду, прежде всего для великих княгинь и цариц. При Федоре Ивановиче появилось уже третье здание монастырского собора (между 1584 и 1588 годами), выполненное наподобие усыпальницы великих князей и царей — Архангельского собора. Обитель простояла века. Однако в 1929 году монастырь, расположенный рядом со Спасской башней, было решено снести, как и Чудов. Для новой власти русская старина родной не была, ее в лучшем случае рассматривали как временно терпимое явление; время двух древних монастырей тогда закончилось…^{105}

Недалеко от современной Пречистенской набережной, во 2-м Зачатьевском переулке, располагается Зачатьевская обитель, обязанная своим существованием царю Федору Ивановичу и, возможно, его супруге. Еще в середине XIV столетия на этом месте был основан Алексеевский женский монастырь. Впоследствии его перенесли. Но небольшая община, не ушедшая со старого обиталища, при попечительстве Федора Ивановича обрела каменный храм Зачатия святой праведной Анны (около 1584 года) с двумя приделами, освященными во имя святого Федора Стратилата и святой мученицы Ирины (освящены в 1585 году), что связано с участием царственной четы в судьбе обители. Да и само освящение храма — «говорящее». Мечтая о чуде, вымаливая у Бога чудо — рождение ребенка, — государь и государыня вспомнили об ином, библейском чудесном рождении, совершившемся милостью Господней. Таким образом, московский Зачатьевский монастырь — детище Ирины Федоровны и Федора Ивановича. О их особом внимании к обители свидетельствует строительство там еще одной — Богородичной — церкви с приделом во имя святого Алексия митрополита Московского[67].

Собор Василия Блаженного был воздвигнут при Иване IV, его рождение связано со взятием Казани в 1552 году. Вид свой и нынешнее свое имя он обрел далеко не сразу. Первоначально его именовали Троицким «что на Рву», затем Покровским «что на Рву», а порой обоими именами одновременно. В течение первых десятилетий своего существования храм отнюдь не блистал каким-то особенным убранством куполов. Но «во дни благочестиваго царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Руси зделаны верхи у Троицы и у Покрова на Рву разными обрасцы и железом немецким обиты; и от пожару от самаго не бысть верхом на тех храмех»^{106}. Речь идет не о разных «храмех», а об одной церковной постройке со многими престолами, которые выстроены были в форме девяти «башенок», а потому воспринимались как отдельные церкви. (Собственно, им и придавали значение отдельных храмов.) Так вот именно со времен Федора Ивановича знаменитый собор Василия Блаженного на Красной площади удивляет местных жителей и приезжих многообразием фигурных, многоцветных куполов. Ныне это чудо декоративного гения Москвы стало одним из главных символов города, без него трудно представить себе русскую столицу. Теперь у собора меньше глав, чем было в старину, да и декоративное их оформление весьма отличается от того, каким оно стало при Федоре Ивановиче. Однако сама идея украшать главы «разными обрасцы» принадлежит именно его времени и, как знать, не самому ли государю…

В Москве, которая была тогда городом садов, да еще при декорировании храма, воздвигнутого на фоне северного Замоскворечья, почти полностью засаженного царскими садами, «выращивали» храм, уподобленный райскому саду. И когда отдельные церкви-башенки обрели разные завершения, они стали похожи… на деревья, отличающиеся друг от друга листьями и плодами, но в равной мере прекрасные. При Иване IV, когда строился собор, его наделили еще одним символическим значением. По словам историка русского зодчества Владимира Скопина, «в сложном облике Покровского собора большинство исследователей видят воплощение символического образа Иерусалима. Того Иерусалима, который представляется земным городом храмов над святыми местами, и Иерусалимом горним, или небесным, который воспринимается верующими как Царство Небесное». И этот «город храмов» должен был создавать впечатление великого множества церквей; соответственно, чем богаче их разнообразие, тем более сильное впечатление они производят. Монарх, углубленный в веру, каким и был Федор Иванович, мог додуматься до такого эффекта…[68]