Отчасти сказанное им было правдой. Где деньги, он действительно не знал, так как с женой не разговаривал с самого начала следствия. Нателле объяснил: не бывает в этом деле красоты, слишком широко мать сети забрасывала — наверняка в них оказалось много мелкой рыбешки. Так и вышло. Ущерб обманутым матерью коллегам по работе Нателла, сидя на макаронах, несколько лет возмещала из своего кармана.

Из ателье Юрия уволили. Общение с клиентами, которые платили за услуги коньяком, не прошло даром. Да и сам он под конец уже совсем потерял интерес к работе: щелкал гостей города фотоаппаратом без пленки, увещевательные письма равнодушно бросал в корзину — поэтому, получив расчет, даже испытал облегчение. Вакансий повсюду было предостаточно, и уже пару недель спустя его приняли учеником слесаря на карбюраторный завод. Гадать, что такое карбюратор и как он выглядит, Нателле долго не пришлось.

— А чего такого? — оправдывался Юрий. — У нас все выносят. Это же и воровством даже не считается, а как бы неофициальной добавкой к зарплате.

Нотаций мужу она не читала. Просто садилась на кухне и утыкалась в книгу. При этом с досадой отмечала про себя, что ей обидно даже не то, что ее муж — «несун», а то, что все равно он эти карбюраторы пропьет. Так и выходило.

Друзья продолжали приходить к ним, но Юрий участия в традиционных вечерах уже не принимал — дома появлялся поздно, ему освобождали место за столом, он старался сидеть ровно и молчал, улыбаясь то иронично, то ядовито.

А потом случилось то, чего больше всего опасалась Нателла, и она, узнав об этом, прокляла тот день, когда уговорила его сменить работу: ведь если бы он остался танкистом, может быть, и не запил бы — и не стал бы чужим. Она приняла решение о разводе. Изменник молил о пощаде, уверял, что все произошло случайно, — она же была непреклонна. От отчаяния Юрий напился какой-то дряни и попал в реанимацию. Когда Нателла увидела его гуляющим в шлепанцах и пижаме вокруг клумбы, сердце ее дрогнуло…

Выйдя из больницы, Юрий некоторое время держался: организовал дома нечто вроде чайного клуба и занимал друзей рассказами о том, как он едва не умер по дороге в больницу, и о сеансах гипноза, которым его там подвергали. Начинались эти сеансы с того, что алкоголиков раскладывали по койкам, после чего из динамиков под потолком раздавались звуки пятой симфонии Бетховена, заставлявшие публику вздрогнуть и на миг оцепенеть. В это время в палату входил гипнотизер и объяснял, что, как только он досчитает до десяти, все уснут, но будут слышать его голос. При этом часть слушателей уже храпела. Досчитав до десяти, гипнотизер начинал размеренно вещать. Страшным голосом он сообщал, что водка — это яд, затем призывал пациентов вспомнить, кем они были раньше, и осознать, кем они стали теперь. Тем временем Бетховена в динамиках сменяла финальная сцена из «Лебединого озера». Юрий таращил глаза в потолок и вспоминал, как под эти звуки в фильме «Кавказская пленница» товарищ Саахов получал в зад заряд соли. В конце сеанса гипнотизер заверял спящих, что после того, как он досчитает до десяти, они проснутся и навсегда забудут о желании выпить. На счет «десять» в палату входили санитары и начинали трясти всех за ноги.

В завершение рассказа Юрий неизменно добавлял, что после ухода медперсонала загипнотизированные скидывались и посылали гонца за водкой. Друзья гоготали, хотя и понимали, что последнее добавлено для красного словца. Юрий отхлебывал чай из кружки и сам себе подмигивал.

Когда муж приобрел на заводе две путевки в Болгарию, в душе у Нателлы затеплилась вера в то, что гипнотизер сотворил чудо. Еще более эта вера укрепилась, когда Юрий объявил, что ему предложили вступить в КПСС. Нателла долго колебалась, не зная, стоит ли обсуждать это с матерью во время свидания, но та, выслушав, только махнула рукой: лишь бы водку не хлестал. Что же до зарубежной поездки, тут разговор вышел обстоятельный. Будущим туристам следовало знать, что каждую группу сопровождает информатор КГБ, которому предписано сообщать начальству, кто за границей какие места посещал, с кем встречался, что покупал и что говорил.

— А как узнать, кто этот информатор? — спросила Нателла.

Мать подняла кверху палец и шепотом произнесла:

— Там работают, конечно, подлецы, — но не дураки. Информатор — это всегда тот, кто меньше всего на него похож. Тот, кому ты больше всего доверяешь.

Опытная Гертруда как в воду глядела: информатором был избран ее зять. По возвращении из поездки он признался Нателле, что не смог отказаться, потому что его «зажали в клещи» — и простодушно попросил ее помочь в составлении отчета, который от него требовали.

Коллективный портрет туристической группы, вышедший из-под пера супругов, мог бы служить иллюстрацией к Кодексу строителя коммунизма, однако заказчики труд не оценили и отнеслись к нему с сомнением. Вернуть их доверие несостоявшийся агент не смог бы при всем желании, поскольку вновь запил, и долго еще на вопрос друзей, вступил ли он в партию, отвечал с горечью:

— В г…. я вступил…

И действительно вступил. Изгнанный таки из дома, ночевал по осени у новой знакомой, которой приглянулся за простой нрав и, как она позже говорила в кулуарах суда, «выраженное мужское начало». Утром, дрожа от холода и похмелья, втиснулся в одну из кожаных курток, висевших в прихожей. В кармане нащупал золотое кольцо. Ему хотелось выпить, и это был шанс. Он ни секунды не сомневался, что завтра же вернется сюда в этой же куртке и с выкупленным из ломбарда кольцом. Две недели спустя она подала заявление в милицию. Он получил условный срок, она не настаивала на большем. А потом он все-таки попал в тюрьму. За что, и говорить не хочется. Может быть, и стоило бы ради красного словца, которое так любил сам Юрий, изобразить его благородным отступником или, наоборот, приписать ему какое-нибудь из ряда вон выходящее злодейство, но — как было, пусть так и будет. В общем, стоял он у гастронома, останавливал прохожих:

— Мужик, постой! Давай заключим договор. Ты идешь в кассу, пробиваешь две копейки, как бы на спички, несешь чек мне. Я рисую два тридцать и сам беру вермут. Пьем вместе.

В кармане у Юрия был остро заточенный химический карандаш и безопасная бритва. Будучи некогда фотографом, искусством ретуши он владел в совершенстве. В первый день своего бесхитростного промысла он даже сделал небольшой бизнес.

На следующий день продавщица, несмотря на напиравшую на прилавок толпу и крики: «Ну что, коза, никогда чеков не видала?!» — уже внимательнее вглядывалась в лиловые цифры, и, когда на одном из них они оказались грубо намалеванными пьяной рукой, судьба Юрия была предрешена.

Вместо одиннадцати лет, положенных по приговору, Гертруда провела за колючей проволокой только пять, поскольку вела себя примерно, помогала родившим на зоне женщинам нянчиться с детьми, пользовалась всеобщим уважением. Наверное, помогло и письмо, которое Нателла написала Горбачеву.

Все пять лет она ждала Романа. Муж не появился ни разу, ни на одно письмо не ответил. На свидания приезжала только дочь. От нее Гертруда узнала, что Роман продал не только имущество, когда-то спасенное от конфискации, но и квартиру.

Пять лет — не десять, но с годами и она научилась видеть в окружающих то, чего люди и сами в себе не знают, а если и знают, то умело прячут. Теперь истинной жизнью ей представлялось то естественное существование, когда каждый не просто без маски, а будто голый и с вывернутым нутром, как потрошеная кроличья тушка.

И если Гертруде до сих пор хотелось повстречаться с Романом, то только для того, чтобы взглянуть на него и понять то немногое в человеческой природе, что осталось ею непонятым. Роман не приезжал, и она вызывала в памяти его черты, но в этом не было смысла, потому что тот образ, который остался в ее памяти, был создан не ею, а прежней Гертрудой. И ей оставалось только гадать, что видит Роман, когда глядит на себя в зеркало.