Комната для допросов ничем не отличалась от тех, которые она видела в сериале «Чисто английские убийства»: маленькая, темная, без окон, с единственным столом и несколькими стульями, расставленными по всему периметру. Она подумала о сценах, в которых снималась Кристин, с подобными же декорациями, и спросила себя, представляла ли актриса хоть на минуту, каково это — оказаться в подобном месте взаправду. Она прекрасно сыграла свою роль, но это было всего-навсего ее работой. Когда она отыграла, то смогла уйти и, вероятно, шутила с актерами, играющими детективов, которые только что стали жертвой ее наигранного гнева.

Где сейчас Кристин? Где Спенс и остальные? Что они делают?

На какое-то время ее оставили одну, но затем дверь открылась и в проеме появилась голова женщины с полным лицом и непослушной копной золотисто-каштановых волос.

— Николь Грант? — спросила она.

Никки откашлялась и ответила:

— Да.

Женщина, похоже, вздохнула с облегчением; войдя в комнату, она поставила на стол портфель и сбросила пальто.

— Мария Таунсенд, — представилась она. — Я буду представлять ваши интересы.

Никки смотрела, как адвокат резко открыла замки на портфеле и достала оттуда большой желтый блокнот с линованными страницами, после чего поместила его на стол, рядом с шариковыми ручками и мобильным телефоном.

— Вы уже сделали заявление? — усаживаясь, спросила ее Таунсенд.

— Нет, — ответила Никки. — Меня об этом никто не просил.

Таунсенд, похоже, расстроилась; затем, внезапно закатив глаза и улыбнувшись, она сказала:

— Простите, я перепутала вас с фигурантом другого дела. Слушание назначено на сегодня, и я… Впрочем, неважно. Итак, вы здесь, потому что они считают, что вы задушили своего ребенка? Это правда?

Никки нервно сглотнула.

— Вы действительно это сделали?

Никки вытаращила глаза.

— Нет, — только и произнесла она.

Таунсенд коротко, но доброжелательно улыбнулась.

— Тогда вам совершенно не о чем волноваться, — объявила она и, сделав несколько пометок в своем блокноте, откинулась на спинку стула и снова подняла глаза. — Ну, ладно, расскажите мне подробно, что произошло, — велела она, — с того момента, когда вы в последний раз видели своего ребенка живым, и до того, как приехал констебль Фримен, чтобы арестовать вас.

Почерпнув немного мужества из очевидной уверенности Марии Таунсенд в том, что у нее нет абсолютно никаких поводов для беспокойства, Никки еще раз откашлялась и заставила себя говорить.

Возможно, описание произошедших событий заняло бы меньше времени, если бы Мария Таунсенд не остановила ее прямо в середине рассказа, чтобы ответить на срочный телефонный звонок. И тот факт, что Никки затем пришлось кое-что повторить, заставил ее задуматься: она непонятно рассказывает или адвокат невнимательно ее слушает?

Наконец, Таунсенд перестала делать заметки и, быстро набрав СМС, заявила:

— Ладно; в общем, я думаю, что мы готовы поговорить с сержантом МакАллистер. — Она бросила взгляд на часы. — Если нам немного повезет, мы выйдем отсюда через двадцать минут. Максимум через час.

Как оказалось, она катастрофически ошибалась, поскольку в ту самую минуту, как сержант МакАллистер вошла в комнату, недовольно поморщившись при виде Таунсенд, стало ясно, что Никки вовсе не собираются немедленно отпускать домой.

Сдернув упаковку с двух новых аудиокассет, она вставила их в стоящий на столе магнитофон, назвала себя, затем попросила, чтобы Никки и Таунсенд сделали то же самое. Затем она удостоверилась, что Никки знает о своих правах, — весь процесс занял достаточно много времени, так что Таунсенд несколько раз демонстративно поглядывала на часы и раздраженно складывала руки на груди.

Игнорируя ее безмолвные намеки, МакАллистер начала допрос по сути, попросив Никки описать, что случилось утром в день смерти Зака, начиная с того момента, когда она проснулась. Никки все рассказала, пытаясь излагать мысли как можно более понятно и четко, и вежливо слушая всякий раз, когда МакАллистер прерывала ее, задавая уточняющий вопрос или комментируя ее слова. Да, Зак много плакал в то утро, согласилась она. Да, она очень устала, и ей было немного грустно. Нет, она не страдала от послеродовой депрессии.

— Это официальное мнение врача или ваше собственное? — уточнила МакАллистер.

Никки растерялась.

— Думаю, мое собственное, — ответила она. — В то утро мне просто было немного грустно. Я мало спала в последнее время, да и трудно поддерживать себя в хорошем настроении, когда ты знаешь… Ну, я ведь знала, что Зак отличается от других детей.

Таунсенд нахмурилась.

— Почему? — поинтересовалась она.

МакАллистер холодно посмотрела на нее:

— Ребенку поставили диагноз: болезнь Тея-Сакса. — Ее тон однозначно давал понять, что она не очень высокого мнения об адвокате, которая не позаботилась о том, чтобы узнать эту чрезвычайно важную информацию.

— Что это за штука, если говорить человеческим языком? — возмутилась Таунсенд.

— Посмотрите в Интернете, — предложила ей МакАллистер и снова повернулась к Никки: — После того как вы узнали о болезни Зака, вы когда-либо думали о том, что было бы лучше, если бы он умер сейчас, до того как ему придется терпеть все то, что его ожидало?

Лицо Никки побледнело, во рту пересохло.

— Ну, я… Не то чтобы…

— Это была бы понятная реакция, — сочувственно заявила МакАллистер.

Сердце Никки застучало быстрее.

— Да… Но я никогда не сделала бы этого, — искренне сказала она. — Если бы вы когда-либо были на моем месте, вы бы знали, что пошли на что угодно, лишь бы спасти своего ребенка от такого кошмара, но…

— На что угодно? — эхом отозвалась МакАллистер. — Например, прижать к его лицу одеяло?

— Нет! — крикнула Никки. — Я вовсе не это имела в виду. Вы спросили, думала ли я когда-либо об этом, и я честно ответила вам: да, думала, но я никогда не причинила бы ему боль, независимо от того, как бы отчаянно мне ни хотелось спасти его от той ужасной болезни.

МакАллистер откинулась на спинку стула.

— Вчера утром вы были дома одна? — произнесла она с вопросительной интонацией.

Никки кивнула.

— Для записи: Николь Грант утвердительно кивнула, — сказала МакАллистер в микрофон.

— Миссис Адани, моя патронажная сестра, пришла в десять, — добавила Никки.

— И в отчетах миссис Адани будет написано, что ребенок был вполне здоров, когда она его увидела?

В глазах Никки светилась искренность, когда она ответила:

— Да, будет, потому что она сказала мне, что он поправился на полкило и хорошо развивается.

МакАллистер кивнула.

— В котором часу миссис Адани оставила вас?

Никки задумалась.

— Я точно не знаю. Около половины одиннадцатого, наверное.

МакАллистер сделала примечание в блокноте, который лежал перед ней на столе, и продолжила допрос:

— И что вы делали после того, как она уехала?

— Я покормила Зака и попыталась уложить его спать. На это ушло очень много времени, потому что он никак не мог успокоиться.

— Он плакал?

— Да.

— Можно ли сказать, что у него было сильное недомогание?

— Я думаю, да. Никто не мог найти причины такого поведения, но в последнее время он часто и долго плакал. Когда он только родился, он вообще почти никогда не плакал.

Ей было тяжело говорить о жизни Зака до того, как все пошло наперекосяк, но она не могла позволить себе сорваться.

— Все ли медицинские проверки были осуществлены должным образом?

— Да. Миссис Адани очень щепетильно подходит к выполнению своей работы, и к тому же мы ходили к врачу. Они оба сказали, что это просто такой период в жизни Зака и что это вскоре пройдет.

— Но этот период не закончился?

— Нет, ну, в общем, прошло не так уж и много времени.

— Вам просто казалось, что все это длится очень долго, потому что вы устали, волновались и были очень расстроены диагнозом, который ему поставили?