Какой-то мелкий писака пытался лишить меня 200 тысяч, лишь бы накалякать пикантную статью.

Признаюсь, хотел бы знать, что обо мне пишет пресса. Считают меня героем или идиотом? Надо дать задание Ивану. Только попросить не приносить информацию ни о чем, что делается вне той части кладбища, которую могу видеть. Ничто на свете не оторвет меня от моего труда.

Тот бумагомарака едва меня не провел. Жестами дал понять, что я обязан молчать. А затем показал двери, если так можно назвать вход в гробницу.

Второй визит произвел на меня большее впечатление. Пришла Марго, но не отважилась подойти близко. Я увидел вдали, среди могил ее серую шляпку с золотыми розами. Шел дождь. Какие-то люди возвращались с похорон и задержались возле гробницы. Вода стекала с черных зонтов. Кто-то пробовал шутить. Потом неожиданно, на долю секунды, увидел бледное печальное лицо Марго под черной вуалью.

О, моя дорогая. Это также для тебя, прежде всего для тебя, моя маленькая.

У меня нет ни малейших сомнений — в мраморе гробницы действуют межатомные силы, не известные ранее науке.

Я продолжил ночные наблюдения. Примерно в полночь, когда стало совсем темно, вновь началось загадочное свечение. Зеленоватый свет сочится из камня. Готов поспорить, что это какой-то особенный вид мрамора, в течение дня впитывающий свет, а ночью его отдающий.

Против этой гипотезы свидетельствует один факт — во время излучения меняется структура мрамора. По крайней мере, мне так кажется. Поверхность камня будто размягчается, превращается в тянущуюся желеобразную массу. Одновременно в загадочном свечении явно проступали жилы камня. Мхи, созвездия, изогнутые ветки морских кораллов приближались к поверхности мрамора. Ходил по плитам, а чувствовал, что ступаю по мягкому ковру. Когда касаюсь стен, то почти уверен, что на них остаются вмятины от пальцев.

Это неописуемое счастье, в момент, когда приступил к эпохальному научному труду, столкнулся с явлением, которое так приближено к интересующей меня теме. Этот феномен, если я его досконально исследую, может разрушить мою теорию.

Я решил тщательно исследовать данный феномен. Появление свечения и изменения структуры мрамора находятся в тесной зависимости. Эту зависимость мне и предстоит определить, и вывести, исходя из элементарных законов материи, так как и другие виды излучения. Для исследований мне будут нужны кое-какие приборы. Вручил Ивану список необходимого оборудования. Он посмотрел на меня непонятливо и что-то пробормотал.

Бедняга, его азиатская голова не в состоянии понять, какими путями движутся мысли истинного исследователя.

Я пополнел.

Очевидно, это забавно. Неохотно себе в этом признаюсь, но не хочу себя обманывать. Я начал полнеть. Мой изголодавшийся организм поглощает еду в таком темпе, что брюхо всегда набито.

Ранее обнаружил, что мои необычайно худые руки, настоящее переплетение сухожилий и жил, изменились. Между сухожилия уж нет углублений, жилы окружает жирок, пальцы округлились. Ноги теперь плотнее заполняют штанины. Острые колени, когда сажусь, напоминают крышу Дома инвалидов. Когда я прогуливаюсь, то ощущаю неведомую мне доселе тяжесть тела.

Сегодня я опять убедился, что прибавил в весе. Пока корпел над своим трудом, начисто позабыл о Божьем мире. На середине предложения что-то заставило меня отложить перо, и мне захотелось выглянуть наружу. Увидеть частичку голубого неба.

Величественно, хотя и с ощущением необычайной легкости, парит в воздухе желтый липовый лист. Еще очень рано. Могилы обтягивают паутинки бабьего лета, и на многих сверкают бриллиантами капельки росы.

И захотелось мне увидеть в этом чистом холодном свете творение Бартоломе[1], мраморную фигуру, идущую от блеска жизни к сумеркам смерти. Хочу упоения счастьем от общения с высоким искусством.

Встаю, подхожу к выходу, изгибаюсь, пытаясь увидеть памятник. Но не могу его увидеть. Мое пополневшее тело заполняет весь проем, застряло и торчит в нем как в ловушке. Только приложив усилия, я сумел выбраться обратно в гробницу.

После этого сделал забавный вывод — я узник. Я, худой как жертва голодания, являюсь узником собственного брюха. Чрезмерная прожорливость лишила меня наслаждения общения с прекрасным.

Ничего удивительного. Ем как лесоруб, а движения у меня никакого. Это нужно менять. С сегодняшнего дня ограничиваю себя в еде и буду ежедневно полчаса бегать вокруг стола. Что же такое будет, если по окончании обусловленного срока не смогу выйти из гробницы со своими 200 тысячами франков? Мне нужно быть сдержанным.

О, трагикомедия обжорства! Куда подевались мои возвышенные намерения? Я допускаю, что пустили коренья в мою душу, срослись с моей волей, стали частью моей веры в себя и в начатое дело.

Увидел Ивана, приближающегося с тележкой, и убедился, что моя решимость сильна.

Передо мной появился салатник, полный божественной солянки. В серебряном подносе увидел отражение своего округлевшего лица и припомнил принятое решение.

— Нет, — сказал я, отодвигая салатницу. — Сегодня выпью кружку бульона и съем булку.

Иван смерил меня взглядом. Думаю, пытался понять, что со мной. Он молча убрал солянку и поставил на стол кружку. В этот момент запах бульона атаковал мое обоняние с такой силой, что все постановления стали трещать по швам. Когда глотнул бульон, голод усилился неимоверно. Желудок требовал пищи, будто бы я уже голодал недели две. Кишки играли марш. И я отбросил все обязательства.

Иван собрался увозить тележку. Как бы случайно сползло покрывало, показывая горшочки и мисочки.

Увидел белую грудку фазана, коричневые кусочки печени, радужный итальянский винегрет и блестящую глазурь торта.

Я поднялся, перегнулся через стол и подтянул к себе солянку:

— Иван, давай все и немедленно.

Неожиданно проснулся аппетит.

Когда я приступил к трапезе, то вновь увидел свое отражение в отполированной посуде. Стиснул зубы, скосил глаза, лицо исказила первобытная жажда. Я напоминал зверя, у которого пытаются отнять добычу.

Ничего не осталось после обильной трапезы. Съел солянку, печень, половину индюшки. И еще сдерживал себя, чтобы как голодный пес не разгрызть кости.

Повар, готовящий для меня блюда согласно указаниям мадам Васильской, превосходный мастер своего дела. Не думаю, что можно готовить лучше него. Блюда великолепны, оставляют богатое послевкусие. Проба одного блюда влечет желание отведать следующее. Нельзя противостоять великолепию, которое одновременно дразнит зрение, обоняние и вкус.

Я благословляю незнакомого мастера сковородки и выражаю ему свое глубочайшее почтение. Хотя похоже на то, что никогда не смогу выйти из этой гробницы. Прихожу к выводу, что меня с непонятной целью: откармливают.

Иван доставил оборудование, необходимое для исследований. Складывал его передо мной с понурым и злобным выражением лица. Ничего удивительного. Разве он способен понять, для чего эти призмы, экраны, пробирки, штативы и камеры?

Университетская лаборатория предоставила мне необходимые приборы. К ним прилагалось письмо «академия счастлива помочь молодому ученому, слава которого:»

Знаете ли вы, для чего послужит оружие, врученное вами? Я собираюсь растормошить закостеневшую науку. Мои знания закреплены в памяти, доводы изложены на стопках листков. Должен только разместить в сотворенной мной системе этот необычный феномен, свидетелем которого я стал в гробнице.

Пока все попытки сделать это остались безрезультатными. По мере более тщательного изучения феномена излучения, он становится все более загадочным.

Наблюдаю его по ночам. Я не смогу спокойно спать, пока не найду разгадки. Излучение мрамора не относится ни к одному из известных науке видов. Бледный, зеленоватый блеск появляется из камня без всяких видимых причин. При этом оно нарушает некоторые законы оптики, не преломляется, и не отклоняется в магнитном поле. Излучение не имеет — и это наиболее удивительно — спектра. Проходит сквозь призму как через обычное стекло. Линза не фокусирует его и не рассеивает. Не оставляет ни малейших следов на фотографической пластине.